Sorry

Сурана приезжает в Скайхолд без предупреждения, по каким-то своим Очень Важным Делам. Об ее приезде знают только советники да леди Инквизитор, конечно, поэтому во дворе рассветного Скайхолда непривычно тихо – ее встречает только Эланна. Каллен смотрит, как две фигурки, повыше и пониже, идут в сторону замка и даже слышит в звенящей тишине голоса – звонкий, как весенний ручеек, голос Лавеллан и пробирающий его до мозга кости хрипловатый, низкий голос Нерии. Он помнит ее походку – грациозную, летящую, танцующую. И походка Нерии, которая шагает рядом с Эланной, его удивляет – она идет упруго, гибко – но не как танцовщица, а как хищник. Ему не видно ее лица, но темно-рыжие волосы все так же собраны в тугой узел на затылке, как и одиннадцать лет назад. Жозефина расстаралась – устроила торжественный завтрак для советников и Сураны в своем кабинете, и Каллен чувствует себя как-то странно, сидя напротив Командора Серых. Он пришел первым, но Сурана появилась не одна – вместе с ней вошла Лелиана, приобнявшая эльфийку за талию и что-то шепчущая ей на ухо. У Сураны влажные завитки на висках – конечно, Жозефина позаботилась и о том, чтобы уставшая с дороги Героиня нашла в отведенной ей комнате ванну с теплой ароматной водой. Заскучавшее в последнее время воображение подсовывает Каллену картину купания Сураны и он, чувствуя, как начинают гореть уши, утыкается взглядом в тарелку. - Идиот! – говорит его внутренний голос, внутренний-более-взрослый-Каллен. – Ведешь себя, как мальчишка! Как мальчишка, да. Он и был мальчишкой – тогда, в Круге, когда впервые в жизни влюбился, и в кого – в магичку, – веселую и любящую пошутить девчонку с прозрачными серыми глазами, тяжелым узлом на затылке и танцующей походкой. Он был мальчишкой, когда провожал ее взглядом и молил Создателя, чтобы она не смотрела на него так, будто знает обо всем на свете. Он был мальчишкой, когда набравшись смелости, выпалил ей совершенно идиотское: «Не хотела бы ты поговорить?» таким тоном, что она испуганно отшатнулась. Он был мальчишкой, когда исступленно молился в часовне, чтобы его не сделали наблюдателем на ее Истязаниях – Андрасте, всеблагая, всепрощающая, всепонимающая, кого угодно, только не его! И когда позабыв, что она – магичка, отчаянно, неумело и жадно целовал ее в пустом кабинете, он был мальчишкой. Он был самым счастливым на свете мальчишкой, когда она сказала ему, что любит. Целовала теперь она, ласково, мягко, трепала его волосы, и ему хотелось большего. Ему было стыдно за это свое желание, и с каждым поцелуем ему становилось все жарче, и теснее, и стыд все-таки победил, и он удрал от нее, и опять молился ночи напролет, вымаливая у Андрасте и Создателя прощение за свою неуместную страсть. Когда она вернулась – уже Серым Стражем – он молился только об одном: чтобы его убили, уничтожили, потому что видеть у нее, у своей любви, у своей постыдной страсти глаза демона Желания было выше его сил. Глаза Сураны – настоящей, - были печальные и яростные, и когда она пришла к нему после того, как вытащила Ирвинга из лап Ульдреда, он набросился на нее – с упреками, с обвинениями, зная в глубине души, что обвиняет ее только за то, что она ушла из Круга, бросив его одного. Он опять целовал ее – ожесточенно, даже грубо, и она отвечала ему, Создатель милостивый, отвечала так, что только железная воля не дала ему зайти слишком далеко, взяв ее в холодной разрушенной комнате Круга, среди трупов храмовников, и магов, и демонов. Он не видел ее одиннадцать лет, он уже давно – состоявшийся мужчина, но именно сейчас, сидя напротив Нерии, он чувствует себя все тем же мальчишкой. - Здравствуй, Каллен, - ее голос возвращает его в Скайхолд, она смотрит на него – внимательно, словно испытующе, не отводя глаз. - Здравствуй, - говорит он так тихо, что едва ли слышит сам себя. Пауза затягивается и Жозефина протягивает Нерии тарелку с тонким хрустящим печеньем. Та переключается на печенье, рассказывает Жозефине о кунари, который это самое печенье любил до невозможности, мог целыми днями жевать! Лелиана хмыкает, поддакивает, вставляет подробности, и Каллен может расслабиться – какая все-таки умница Жози, так тактично разрядить обстановку не каждый сможет. Теперь ему ничто не мешает искоса разглядывать Сурану, сравнивать ее с той, которую он помнит. И чем дольше он смотрит, тем меньше он узнает в ней свою Нерию, девушку, которая, уходя из Круга, забрала с собой его сердце. Иногда он представлял себе: Мор закончится, и она вернется – в Круг или нет, или же за ним, или же просто будет возвращаться – хотя бы иногда. Но закончился Мор, и прошел год, а за ним и другой, но она не вернулась – и, неся службу в Киркволле, он перестал ждать. Она изредка снилась ему, краем уха он слышал какие-то неправдоподобные слухи: эльфийку сделали эрлессой, она в очередной раз спасла какой-то город, уехала на Сегерон, разругалась с королем… Каллен не проверял слухов и старался жить так, словно в его жизни и не было никаких эльфиек с серыми глазами. Но иногда он представлял себе, как она возвращается, его девочка с тонким лицом и нежными руками. Она вернулась – и он ее не узнает. У нее все те же прозрачные глаза и волосы, немилосердно скрученные на затылке, – как же он хотел распустить этот узел и почувствовать, как волнистые пряди скользят по его рукам! - все то же тонкое лицо, но глаза у нее больше не искрятся весельем и не полыхают яростью. У Сураны взрослые глаза уставшей женщины, под глазами – тени, между бровей – морщинка, и такая же – в уголке тонких, но красиво очерченных губ. Да и само лицо – жесткое, словно из мрамора выточенное. Каллен смотрит на нее и вдруг понимает – у нее лицо солдата, лицо командира, привыкшего отдавать приказы, принимать решения и нести на себе этот груз – принятых решений, смертей, неудавшихся жизней. А где-то на дне ее глаз, когда Нерия нет-нет, да взглянет на него, Каллен видит грусть и непонятную тоску. Она весь день гуляет по Скайхолду, разглядывает фрески на стенах, яркие знамена, заглядывает в каждый угол – и словно не видит обращенные на нее взгляды: восторженные, ошеломленные. Сурана, которую знал Каллен, была застенчивой и общалась с узким кругом друзей; Сурана, которая приехала сегодня утром в Скайхолд, легко находит язык со всеми. Она долго шепчется о чем-то с Коулом, который пытается стать человеком, они сидят в бывшей комнате Соласа несколько часов, и Каллен презирает себя за то, что постоянно находит причину пройти мимо этой комнаты – раз, другой, третий. Она знакомится с Быком и они сразу же начинают вести себя, как старые знакомые – с хитрым блеском в единственном глазу Бык предлагает Героине выпить за знакомство и та соглашается. Каллен, который, вообще-то, и должен показывать ей Скайхолд (спасибо Жозефине, удружила), не успевает и подойти, не то, что рот раскрыть, как Сурана лихо опрокидывает в себя кружку сомнительного пойла, которое Бык гордо именует «анаан» и от которого Лавеллан, помнится, едва не задохнулась. - Сильна! – басит Бык и хлопает Сурану по плечу, отчего та едва не утыкается носом в стол. - Это ты с Огреном не пил, - смеется она. – Вы бы подружились. Она рассказывает Быку про какого-то гнома, упоминает о его пристрастии к женскому полу и Бык, мечтательно глядя на ее рыжий затылок, тянет: - Люблю рыженьких… Каллен ждет, что Нерия покраснеет, отвернется, скажет что-нибудь смущенное, но она лишь встряхивает головой и смеется: - Люблю кунари. - Особенно безрогих? – уточняет Бык, и вот тут Каллен замечает, как бледные щеки Сураны розовеют. - И откуда же у тебя такие познания? – ехидно спрашивает она и отмахивается от Быка, как от мухи, когда он придвигается ближе и начинает что-то шептать ей на ухо. Она сближается со всеми, и когда Каллен заглядывает на конюшню в поисках объездчика, она, конечно, уже там, и разговаривает с Блэкволлом, и у Каллена опять начинают гореть уши – он и представить себе не мог, что Сурана знает такие выражения. Блэкволл улыбается и как будто даже молодеет, и Каллен злится, что она находит время для всех, что она успевает поговорить со всеми, кроме него. И, в то же время, радуется этому, потому что ему страшно опять становиться мальчишкой. Сурана прекрасно рассматривает Скайхолд и без него, вокруг нее полно людей, которые горят желанием показать ей замок, и Каллен зарывается в горы отчетов, в кипы бумаг, которые громоздятся у него на столе. Понятная и привычная работа, которая не кончается никогда – вот что ему нужно, вот что от него требуется прямо сейчас. Решить вопрос продовольствия, подумать об испытании требушетов – пусть Корифея больше нет, но мало ли, что ждет их завтра. - Работаешь? – от неожиданности Каллен вздрагивает и длинный, на полтора свитка отчет Хардинг падает на пол. - Я думал, ты осматриваешь замок, - говорит он слегка охрипшим от долгого молчания голосом. - Осматриваю, - соглашается Сурана. – Вот, здесь я еще не была. - Ну… смотри, - брякает Каллен и тут же прикрывает глаза от досады. Идиот. Как есть – идиот. Нерия только фыркает и вправду осматривается – не смотрит удивленно, как тогда, в Круге. Каллен молчит и пытается придумать, что ей сказать. Сказать хочется многое, и в первую очередь – просить, просить прощения за то, что был так резок тогда, одиннадцать лет назад, за все упреки и за злость, которая сочилась из него словно гной. Она подходит к узкому окну, выглядывает в него и стоит так близко, что он слышит запах розового масла, которое так любит Жозефина – наверняка, именно его она добавила в ванну. - Расслабься, Каллен, - вдруг говорит она насмешливо. – Скоро воздух трещать начнет. Я не кусаюсь. - Я не… Ох, Создатель… - запинается он и уже не просто досадует – он бы с удовольствием отвесил бы себе затрещину, если бы мог. Сурана поворачивается к нему, смотрит насмешливо и понимающе, и слегка вздыхает. - Странно это, правда? – спрашивает она, и Каллен опять видит перед собой усталую женщину. - Очень, - признается он и чувствует, что ему становится легче. Сурана улыбается краешком губ и опирается локтем о его кресло – их разделяет только оно, тяжелое, дубовое, обитое тонким красным бархатом. - Ты изменился, - говорит она. – Стал спокойнее. - Наверное, - отвечает Каллен. – Я чувствую, что здесь я на своем месте. - Тогда ты счастливее меня, - она усмехается горько и грустно, и отворачивается к окну. Каллен не понимает, о чем она говорит, но ему это и не нужно – он делает один длинный шаг, обхватывает ее плечи, утыкается губами в макушку, и говорит, говорит, и просит, наконец, прощения – за все, о чем думал долгими ночами, когда не мог спать из-за кошмаров, о чем думал днем, когда его мысли не занимала работа. Он говорит жарко и сбивчиво, но она не перебивает, замерев в неудобной позе, и он чувствует, как из его души исчезают ядовитые шипы злости, вины и обиды. - Прости меня, - шепчет он, и она поворачивается к нему, смотрит своими усталыми глазами и проводит ладонью по небритой щеке – и ладонь эта шершавая и мозолистая. - Я и не винила тебя, - отвечает она. – Тебе не за что просить прощения. - Есть за что, - упрямо говорит он. Нерия вдруг улыбается – широко, искренне, и обнимает его. - Здравствуй, Каллен, - шепчет на ухо. - Здравствуй, Нерия, - отвечает он и обнимает ее в ответ.