Жестокие игры

Поезд, дав длинный протяжный свисток, заставивший птиц подняться с ветвей деревьев, что росли в прилегающем к вокзалу парке, тронулся, набрал ход и быстро скрылся в сумеречной мгле цвета иссиня-чёрных чернил. Когда молодой парень, минутой ранее ступивший на перрон, вошёл в здание вокзала, часы на небольшой башне, что венчала его крышу, пробили половину двенадцатого. Парень пересёк длинный прямоугольный зал, выложенный слишком официальной и безликой серой плиткой, подошёл к окну дежурного, за которым едва теплился свет маленькой настольной лампы. Имея рост значительно выше среднего в Южной Корее, он вынужден был наклониться, чтобы смотрящий за станцией смог увидеть его лицо. Мужчина преклонных лет в старой тёмно-синей строительной робе отложил в сторону большую, с чайным налётом на стенах, кружку, деловито вытер седоватые усы и приступил к допросу юного пассажира. Спустя минуту мужчина выяснил, что парень, сошедший на этой промежуточной станции единственным из всего состава, студент, который вернулся из Сеула на летние каникулы. Парень же в свою очередь освежил в памяти то, что последний автобус до центра небольшого городишка, что раскинулся неподалёку от вокзала, отходит без пяти двенадцать и ни минутой позже. Вежливо поклонившись в знак благодарности, студент, громыхая колёсами своего чемодана, отправился к выходу. Снаружи ничего не изменилось за те учебные месяцы, что отсутствовал Лухан, именно так звали позднего гостя этой Богом забытой станции. Старая стеклянная остановка, поставленная здесь ещё с десяток лет назад, когда они с братом, будучи ещё беспечными школярами, частенько отправлялись с этого вокзала в гости к тётке на другой конец страны на время летних каникул. Где-то здесь даже была выжженая спичками надпись "S&L". Выжигал, конечно, Сехун, его младший на пятнадцать минут брат. Лухан в сравнении с братом был кротким ягнёнком, строго следовавшим всем правилам и законам и забывавшем о них лишь в компании брата-разбойника. Так они и жили восемнадцать лет своей провинциальной жизни. А потом Сехун умер. Он заболел как-то очень внезапно, однажды просто не встал с постели. Пролежав так, бледный и почти прозрачный, несколько дней, Сехун сдался болезни. В тот день в Лухане будто что-то оборвалось, отмерло, и было погребено в холодную сырую землю вместе с телом такого невыносимо красивого, но уже неживого брата. А спустя месяц не стало и его школьного учителя У Ифаня. И мальчик, который с помощью старшего друга пытался перешагнуть через утрату и идти дальше, снова облачился в траурные одежды. Ифань был даже не учителем - практикантом, преподавал в маленькой городской школе музыку. Несмотря на то, что разница в возрасте была незначительной, всего-то три года, Лухан всегда признавал в учителе старшего, прислушивался к его советам и мог часами слушать рассказы о том, как прекрасна Венеция по весне. Ифань, страстный любитель классической музыки, побывал везде, где раньше она находила себе дом и почву для развития. Италия, Австрия, Германия, Франция, Россия - отовсюду он привёз огромное количество историй о музыке, правдивых и не очень. Когда учитель рассказывал их своим низким спокойным голосом, ученик впадал в лёгкий транс, когда заранее грустишь о том, что история кончится, а по телу иногда пробегают несмелой стайкой мурашки. Учитель погиб так же стремительно, как и Сехун. И был так же невыносимо красив при погребении. Словно живой, уснувший, утомлённый каким-нибудь долгим рассказом. После тех трагических событий, чудом не сломавших жизнь юной души, мать Лухана нашла единственно-верным решением отправить сына на учёбу в Сеул, где ему разрешалось всё, что только могло хотеться юному восемнадцатилетнему парню. Но Лухан с фанатизмом занялся музыкой, поступив в одну из местных музыкальных академий, где и проучился четыре года, до тех пор, как оказался на этой остановке, погружённый в омут воспоминаний. Вынырнув из него, Лухан с удивлением для себя приметил сидящего рядом с ним человека. Посчитав неприличным смотреть в лицо человека в упор, Лухан ограничился косым взглядом на его блестящие ботинки, от поверхности которых отражался апельсиновый цвет фонаря. Судя по их оригинальному дизайну и спокойному, выдержанному, но дорогому стилю владелец их был молод и чрезвычайно трепетно относился к своему внешнему виду. - Так и будешь пялиться на мои ботинки, Луханни? Этот голос! Лухана словно током прошило от затылка до самых ног, обутых в спортивные кроссовки. Голос этот, глубокий, низкий, бархатный, он узнал бы из тысячи. И Луханни... Так называл его только учитель. Не веря своим ушам и приготовившись не поверить своим глазам, Лухан поднял голову. Благородный профиль, золотистые, тёпло-пшеничного цвета волосы, прибранные так, что на голове будто был нарочитый беспорядок, ошибки быть не могло. Даже чёрный браслет с металлической серебристой бляшкой, который Ифань никогда не снимал, сейчас красовался на запястье его руки. - Учитель...