Слёзы Лимба: Книга первая

Январь, 1917 года

В ушах Виктора застыл режущий слух гул. Каждая мысль буквально плавилась от его неутихающего пагубного воздействия. В нос проникали различные запахи — острые и неприятные, вызывающие мурашки. Наиболее сильно ощущался горький аромат гари и еще не успевшей осесть после взрыва снаряда пыли. Шел первый месяц 1917 года. Успело выпасть довольно много снега, но некая сила растопила его, покрыв все вокруг талыми, дурно пахнущими водами. Пытаясь прийти в себя, юноша почувствовал какую-то тяжесть на своем теле — холодную и слегка мокрую. Когда к его телу начала стремительно возвращаться чувствительность, он ощутил пальцами прикосновение земли и расплавленного снега. Начиная шевелить всеми частями тела, Виктору все же удалось освободиться от покрывшей его небольшим слоем почвы и, наконец-то, осмотреться, вдыхая неприятный на вкус зимний воздух, в котором ощущался аромат смерти. Повсюду лежали разорванные на части тела, залившие промерзшую насквозь землю запекшейся кровью, которая была отчетливо видна на успевшем выпасть за ночь снеге. С трудом справляясь с ужасом от увиденного, Виктор попытался подняться на ноги, но те так окоченели, что его тело вновь оказалось в воронке от снаряда, болезненно приземлившись на спину. Ему пришлось сделать несколько попыток, чтобы наконец-то заставить себя устойчиво стоять и больше не падать в глубокую яму, откуда выбраться невероятно трудно. Над этим тихим бескрайним местом застыла серая дымка, в которой беспорядочно летали невесомые капли, пытавшиеся создать что-то похожее на дождь. Это напоминало слезы тысяч умерших, чьи тела покоились на земле до самого горизонта, погрузившись в вечный спокойный сон. Воздух был значительно холоднее, чем ночью, будто температура случайно перепутала время и остановилась не на той отметке. Но это уже было не важно. Все потеряло смысл. В мирное время его знали как обычного работящего юношу. В тот период, когда снаряды не разрывали ему уши своим смертельным свистом, он часто пропадал в своей обувной мастерской. Там за час он мог создать новорожденную сверкающую в лучах солнца обувь из полуразвалившихся сапог. Из окна мастерской он каждое утро видел комнату Татьяны, девушки, живущей в доме напротив. Она бывала в его мастерской лишь однажды, но ему хватило лишь взгляда на нее, чтобы влюбиться в эту девушку до безумия. Однако какое-то неприятное ощущение, разносившееся по всему телу, не позволяло ему заговорить с ней вновь, выразить свои чувства. Ему оставалось только наблюдать за Татьяной каждое утро, смотреть, как она расчесывает длинные рыжие волосы, любуется на себя в зеркале, надевает обтягивающее белое платье, подчеркивающее все достоинства стройной фигуры. Даже издалека Виктор чувствовал ее дыхание, тепло тела, представлял, как трогает своими огрубевшими пальцами ее нежную ключицу, опускаясь все ниже и ниже… В следующем месяце ему должно исполниться двадцать, но, к сожалению, до этого дня ему не суждено дожить, что очень огорчало юношу. Но его пугал другой факт: он с ужасом понимал, что больше не сможет увидеть Татьяну, ту девушку, окно которой находилось напротив его неприметной обувной мастерской. Ее образ настолько сильно проник в голову, что Виктор больше не мог думать ни о чем, кроме нее. Он отправился на войну и был готов сделать все для своей страны, но не смог… Теперь его заслуги были зачеркнуты, его ожидал расстрел, а смерть ухмылялась ему ехидной улыбкой. Его всегда интересовало, как именно он умрет, но ни одна мысль не совпала с реальностью. Виктора, так же как и всех остальных, осудили за самострел. Он помнил, что не стрелял в себя, это было точно. Поддавшись влиянию выпивших друзей, он совершил непростительную глупость, и теперь не мог осознать, что же на самом деле произошло с ним. В эту ночь его и остальных осужденных, совершивших подобное преступление, выкинули по приказу командования за колючую проволоку, где им пришлось оказаться под открытым огнем противника. Юноша не знал, что случилось с остальными, он помнил только громкий шум и выстрел, больше ничего. Виктор стал пленником тишины. Она была мертвой, и он чувствовал ее ужасный облик каждой клеточкой тела. Страх, который разрывал сознание, был готов выбраться наружу с криком, но Виктор тщательно сдерживал его. Над ним висело блеклое и пустынное небо. Зима медленно возвращалась, и дождь постепенно переходил в мокрый снег, неприятно щекочущий онемевшую кожу на изнеможенном лице. Все стремительно покрывалось белым покрывалом, скрывая следы крови, раны некогда цветущей земли и мертвые бесчисленные тела, лежавшие рядом с брошенным оружием и ящиками с боеприпасами. Виктор уже плохо помнил своих родителей. Родился он в семье русских эмигрантов, которые в конце девяностых годов перебрались в Англию, надеясь на лучшую жизнь. Они предчувствовали, что в их стране скоро произойдут перемены, и опасались их. О матери и родине его мать редко рассказывала, видимо, эти события оставили глубокую рану в ее сердце. Отец умер еще до начала войны, а мать ушла из жизни пару лет назад, оставив сына совсем одиноким в суровом мире. От родителей у него осталась лишь одна выцветшая фотография, которую он хранил в серебряном кулоне, висевшем на груди. Виктор был красив, как ангел, и нравился многим женщинам. Природа наградила его тонкой талией, крепкими мускулами и загадочными глазами, в которых практически невозможно было угадать мысли — они выражали лишь безразличие и пугающее спокойствие. На его щеках были две ямочки, а его очерченный русский нос подчеркивал мужественное и привлекательное лицо. Стальной цветок, как его называли товарищи за непоколебимый характер и отвагу, провел на фронте два года и успел убить более тридцати солдат противника, не моргнув глазом. Но последнее убийство заставило его опустить оружие. Он больше не мог воевать; его стальное спокойствие поколебалось, когда под его прицел попал семнадцатилетний мальчик, дрожащими руками наводивший на Виктора неподъемное для него ружье. Стальной цветок совершил выстрел и попал пареньку прямо в голову, после чего почувствовал горькую желчь во рту, отравляющую его рассудок. Сейчас эти события из прошлого напоминали туман, в котором все медленно растворялось, словно в едкой кислоте. Теперь он думал только о том, чтобы уснуть мертвым сном, и верил, что это случится с минуты на минуту. Несмотря на свое громкое прозвище, он боялся смерти. Боялся ветра, который каждый день с резкой болью резал уши, предвещая возможную газовую атаку со стороны врага. Боялся ракет, разрывающих сознание своим хлопком посреди ночи. Боялся даже самого себя, своего импульсивного страха, который так отчаянно пытался контролировать, заставляя всех поверить в его несуществующее бесстрашие. Боялся своего ружья, мины, способной отнять жизнь у целого отделения. Боялся затопленных водой траншей, земли, где его похоронят. Но этот страх он прятал внутри себя, не выпуская наружу. Где-то позади раздались едва уловимые крики солдат, направляющихся в его сторону. Виктор быстро осознал, что ему нельзя попадаться кому-то на глаза. Никто не должен знать, что ему удалось выжить. Среди руин он быстро отыскал засыпанный землей подвал бывшего дома и, недолго думая, нырнул в его непроглядную тьму, вновь оказавшись во мгле, ощущая запах смерти более отчетливо. Чтобы не ослепнуть от отсутствия света, Виктор решил оставить небольшую щель, подперев дверцу ведущую в подвал, небольшим камнем. Затем, спустившись по хлипкой деревянной лестнице вниз, затаился в темном углу, с застывшим сердцем прислушиваясь к звукам наверху. Сейчас он не мог ни о чем думать. В его голове было совершенно пусто. Виктор не ощущал себя живым, ему казалось, что его жизнь растворилась еще в той ночи, а сейчас он просто существует, ожидая неизвестно чего. Его больше не волновало, что будет дальше. Он просто ждал, когда смерть доберется и до него. Прислонившись к ледяной стене, он закрыл глаза. Когда голоса наверху стихли, рядом с Виктором появился новый источник звука, слабый, хриплый, но по-настоящему живой. Быстро поднявшись на ноги, Виктор устремил свой взгляд во тьму и увидел затаившийся под лестницей мужской силуэт. — Кто здесь? — Виктор нащупал рядом с собой ржавую лопату и крепко сжал ее в своих окоченевших от холода руках. — Bitte helfen (пер. «Пожалуйста, помогите»), — послышался слабый голос. Услышав немецкую речь, Виктор еще сильнее сжал лопату и поднял ее над собой, готовясь в любой момент совершить смертельный удар. Это был немец, его враг, он не должен оставлять его в живых. Даже после своего изгнания он не вправе забывать о своем военном долге. Свет начинал все сильнее проникать сквозь полузакрытую дверь на потолке подвала, осветив силуэт сжавшегося в углу немецкого солдата, который был ровесником Виктора. Рядом с немцем лежали еще два солдата, одетые во французскую военную форму, но уже мертвые. Виктор почувствовал в себе незнакомую до сегодняшнего дня ненависть, он впервые так захотел убить своего врага, и уже ничто не могло остановить его от этого ужасного действия. Перед глазами мелькали убитые товарищи, которых хладнокровно застрелили прямо на его глазах, и вся эта ненависть к врагу желала вылиться на этого сжавшегося в углу раненого солдата. Он поднял лопату над собой, готовясь совершить смертельный удар, но что-то его резко остановило, когда тот увидел на щеках своего врага застывшие слезы. Ему показалось, что он видит себя со стороны, будто лежит там, под лестницей, и смиренно ожидает казни от совершенно незнакомого ему человека. Издав стон, Виктор отбросил лопату в сторону и обессиленно сел на первую ступеньку лестницы, закрыв лицо ладонями. В голову не лезла ни единая мысль, он не представлял, что ему делать дальше. Он мертв, но Господь, словно в наказание за его убийства на поле боя, не дал ему умереть, оставил здесь, среди мертвых, заставил мучиться, переживать весь ужас заново. — Hast du Hunger? (пер. «Ты голоден?») — позади него вновь послышался слабый голос немца. Виктор через силу обернулся и увидел, что тот дрожащей окровавленной рукой протягивает ему половинку плитки горького шоколада, завернутую в блестящую фольгу. Подобные действия немецкого солдата лишили Виктора дара речи. Он не мог понять, почему его враг внезапно начал заботиться о нем и предлагать свою последнюю еду. Почему теперь он ощущает себя плохим и жестоким? Почему теперь так ненавидит себя за то, что посмел поднять на этого беззащитного человека лопату? — Ich habe diese Leute nicht getötet (пер. «Я не убивал этих людей»), — прошептал немец и обессиленно закрыл глаза, вцепившись пальцами в свою кровоточившую рану на ноге, будто это поможет унять невыносимую боль. Виктор знал, что этот парень уже ничего не чувствует, так как холод помогает облегчить боль, а немец наверняка просидел здесь всю ночь. Если ему сейчас не оказать помощь, он умрет к вечеру. Виктор приблизился к нему и осмотрел рану. К счастью, пуля прошла навылет и не задела артерию, поэтому в данный момент угрозы жизни нет. Но необходимо отвести этого парня в госпиталь, пока инфекция не съела его ногу. И тут же возникла большая проблема. Он — осужденный и не мог просто так взять и привести солдата вражеской стороны в госпиталь без ужасных последствий. Их сразу же ждет расстрел. — Ты говоришь по-английски? — в надежде посмотрел на немецкого солдата тот. — Немного, — с сильным акцентом прошептал немец, с трудом выговаривая каждую букву. Было видно, что холод стремительно отнимает у него жизнь. — Но я понимаю, что ты говоришь. — Отлично. Извини, что пытался тебя убить. — Ich bin nicht sauer auf dich (пер. «Я не сержусь на тебя»). Ты поступил правильно. Виктор снял с убитого солдата сорочку и с трудом разорвал ее на части, чтобы получившимися лоскутками затянуть рану немецкого солдата. Он не понимал, почему помогает своему врагу, но что-то внутри говорило о правильности его поступка. После Виктор снял с убитых солдат личные бляхи и, долго думая, присвоил их себе, одев на них свою и немецкого солдата. Он понимал, что совершает страшное преступление, но другого выхода выбраться отсюда живым у него просто не было. Это единственный шанс… Единственный. — Теперь тебя зовут Эрван Джефф, ты понял меня? — Виктор схватил немецкого солдата за ворот и притянул к себе, внимательно посмотрев на него. — Да, — с легким испугом произнес тот, дрожащей рукой коснувшись чужой личной бляхи. — Что ж, меня ты теперь называй Джорджем. И никто не должен знать о том, что мы обменялись с убитыми бляхами. Иначе нас ждет ужасная участь. У убитых солдат Джордж также позаимствовал ружье, в котором осталось несколько патронов, затем взвалил обессиленное тело немца к себе на плечо и, с трудом передвигая ноги, начал подниматься наверх, стараясь думать только об удаче. Эрван тихо хрипел у него за спиной, издавая короткие стоны от боли в ноге, но больше не промолвил ни слова. Джордж ощущал исходящий от немца жар, тот явно уже был не в сознании. — Не переживай, мы выберемся отсюда. Если я не смог спасти своих товарищей, то спасу тебя. Должен же я хотя бы что-то хорошее сделать после своей смерти, — издал искусственную усмешку Джордж и вышел из подвала, с трудом удерживая на своей спине тело своего врага, который теперь почему-то стал ему невероятно родным, словно они были кровными братьями, и Джордж чувствовал перед ним ответственность. Над ними навис холодный шар, называемый солнцем, освещающий бескрайние мертвые просторы, а впереди виднелся слабый дым, говорящий о том, что где-то там они смогут найти помощь.