"
И что б ни случилось, теперь мы всегда будем вместе,
Не важно близко ли, далеко..."(c) Fleur
Гилберт с ненавистью смотрел на белокурого омегу, расположившегося под цветущей вишней с книгой в руках. О, великие Боги, если бы вы только знали как гермиец невзлюбил милашку Мэттью! Кроткий нрав парня откровенно бесил Байльшмидта: что ни скажи, он сразу же бежит и делает, любая просьба для этого неженки превращалась в приказ, который тот спешил выполнить. А еще эти его невинные глаза -огромные, как у невинной телки, с густыми ресницами, которые умоляли не причинять вред своему хозяину. В Гермии все было иначе.
Гилберта воспитывали в старых традициях, согласно которым любой омега должен был уметь постоять за себя и наличие шрамов свидетельствовало о том, что данная омега сумеет выжить. Байльшмидт прятал свои "украшения", потому как в других государствах это считалось уродством. И это выводило из себя - то, что делало тебя желанным и красивым, говорило о твоем статусе и способностях на родине, превращалось в мерзкие отметины насилия и если кто такое возжелает, то лишь из жалости. Жалость омега ненавидел больше трусости.
Гилберт смотрел в зеркало и пытался увидеть в себе то, что могло оттолкнуть его альфу, и не находил. Гил был поджарым и жилистым, как породистая собака. Подобно хищнику, он вцеплялся в свою цель мертвой хваткой и не отпускал до последнего. И Ивана омега отпускать не собирался. Нет, не в этой чертовой жизни.
Байльшмидт оправил рубаху и, взяв в руки костяной гребень, принялся расчесываться. Омега запел. Когда-то давно, когда он был совсем маленьким, его кормилица и нянька учила его петь, рассказывала старые сказки и былины. Он помнит ее голос - тихий, глубокий, он словно обволакивал маленького мальчишку, погружая в мир древних героев. Пел Гилберт всегда с удовольствием, потому что это второе после ратного дела, что получалось у него на ура. Гилберт пел о любви ведуньи к человеку, который отверг ее и она, преисполненная гнева, обратила его в волка. Покинутый друзьями юноша пришел к ней, но ведьма отвергла его, обрекая на вечное одиночество. Песня закончилась. Жемчужно-белые волосы шелковой волной опустились на угловатые плечи.
-Ты красивый.- Гилберт обернулся - в дверях его покоев стоял Брагинский и улыбался.-Не обращай внимания на меня, продолжай.
Омега дрогнул и покосился на Гюнтера - волк дрых без задних ног и защищать хозяина не собирался. Иван же прошел в комнату и сел на широкую кровать, которая должна была служить им супружеским ложем, но по стечению обстоятельств не стала. Этот факт невероятно печалил молодого князя, ведь, не смотря на свою былую неприязнь к навязанному браку, он проникся симпатией к красноглазому принцу Гермии. Возможно, это даже любовь
-Хочешь, чтобы я спел тебе? - Альбинос положил гребень на стол и окончательно развернулся к мужу.
-Я хочу чтобы ты всегда пел только мне, смотрел только на меня и...
-Любил только тебя?- Закончил за Брагинского омега и осторожно прикоснулся к его губам своими.
-Да, любил только меня.- Иван обнял Гермского принца и вновь поцеловал, только более напористо, страстно.
***
Оливер был счастлив как никогда ранее. Бал! Самый настоящий праздник был устроен при дворе Керклендов в его честь! Молодой омега, сидевший ранее за дверью старого сырого поместья, никак не мог натанцеваться и нарадоваться наконец полученной свободе. Вся знать Англской Империи была у его ног, все ему приветливо улыбались, смеялись над его шутками и пару раз Олли удалось пофлиртовать. Светские встречи, салоны и балы - вот его стихия.
Сейчас молодой человек кружил по украшенному цветами залу в объятиях очередного влиятельного альфы, который шептал задохнувшемуся от восторга омеге всякие сплетни и розовые глупости на ухо. Оливер по-омежьи хихикал и кокетливо отворачивался, но прерывать танец не собирался - это же моветон!
Артур в красках описал то, что предстояло сделать милашке Олли: омега выходит вместо близнеца замуж за Бонфуа и подстраивает несчастный случай (братья остановились на варианте с нападением стаи диких собак) и спокойно лакомится нежной тушкой. А затем уже Артур, официально являясь вдовцом и правителем сразу двух стран, объединяет армии и идет войной на Джонсов. Оливер долго спрашивал у брата, чем те ему не угодили, но омега только хмурился и тяжело молчал.
Артур стоял у стены и молча потягивал холодный виски, слушая беседу трех лордов, которые были очень довольны устроенным Кёрклендами приемом, о чем почти поминутно уведомляли хозяина поместья. Омега только кивал и изредка отвечал на особенно восторженные отзывы. Он боялся за брата, но как оказалось, зря: тот отлично проводил время, танцуя, выпивая и снова танцуя. Мужчина, извинившись перед гостями, поставил стакан на резной стол и направился в центр зала, к кружащимся в легком вальсе парам. Не одному же Оливеру резвиться, верно?
***
Родерих не спал. Просто не мог спать, потому что ему снова и снова, на протяжении вот уже недели снился чужой муж. Эдельштайн пытался представить вместо сухих рук нежные руки Элизабет, заместо торчащих во все стороны белых лохм её каштановые кудри, он раз за разом замещал бледную жилистую угловатую фигуру омеги-мужчины на соблазнительно розовое тело его жены, но все тщетно. Бесплодная омега не возбуждала в нем былого огня, не давала почувствовать себя сильным альфой, способным защитить семью. Как можно защищать то, чего нет? Вот и Родерих не знал.
Эдельштайн подтягивал подпругу своему коню - ночные выездки стали для него обычным делом с тех пор, как он вернулся со свадьбы Северского князя домой. Элизабет была рада, она подготовила для него новую комнату, вычистила его инструменты, разучила несколько новых песен. Только что толку ему от ее девяти на зубок заученных песен, если он не слышит того хрипловатого голоса с нотками обреченности?
Конь мотнул головой и ткнулся мягкими губами в теплые руки альфы, а тот машинально погладил любимого скакуна по длинной морде, убирая длинную челку с глаз. Мужчина легко взлетел в седло и легкой рысью выехал в парк. В поместье часы пробили час ночи.
