***
«Этот день принадлежит нашей драгоценной Момои-чи и должен быть идеальным». Именно с этого сообщения в общем чате начался день Куроко. И казалось, это сообщение по кодам и шифрам ушло не только в общий чат, но и во вселенную, потому что всё складывалось как нельзя хорошо. Даже погода выдалась чудесной, по-весеннему солнечной и не душной, а на территории комплекса зацвела сакура. И Куроко улыбнулся, когда Дайки заметил, что Рёта своей дотошностью смог заставить не только погоду стать такой, как ему нужно, но и даже сакура зацвела под напором Кисе. — Он, наверное, маг какой-то, — лениво протянул Дайки и не выглядел взволнованным. Даже совсем чуть-чуть. — Не похоже, что ты нервничаешь, — заметил Тецуя, на что Аомине только усмехнулся. — Сацуки запретила мне нервничать, — улыбнулся он. — Сказала, что её волнения нам двоим с лихвой хватит, так что хоть один из нас должен выглядеть хладнокровно. И раз уж я это умею, то эту роль оставили мне. Куроко ничего не ответил, лишь улыбнулся, и Дайки неуклюже пожал плечами. Нетипично для него. Так что, наверное, он всё-таки нервничает, подумал Куроко, но всё равно отлично отыгрывает свою хладнокровную выдержку. «Впрочем, наверное, как и всегда», — мелькнуло в голове Тецу, и он почувствовал горький привкус на языке и поморщился от несправедливости этого уточнения. — Ну, так как у меня очень важная миссия сегодня, — важно произнес Дайки, — мне положена комната на втором этаже, где я смогу подготовиться, так что, пожалуй, я оставлю тебя. — Всё будет хорошо, — зачем-то сказал Куроко, и Дайки в ответ улыбнулся ему, обернувшись через плечо. А потом на смену спокойному Аомине к Куроко подлетел всполошенный Кисе и, активно жестикулируя руками, сообщил, что вот-вот начнут подтягиваться гости, и их всех нужно встретить и проводить на их места в торжественном зале. Куроко пришлось трижды заверить Рёту, что он справится со всем и что блондину совсем необязательно так нервничать, и только после этого Рёта смог оставить Тецу встречать гостей. Гости постепенно заполняли зал, и Куроко внимательно всматривался в их лица, надеясь распознать среди них родных Аомине, хотя это было глупо на самом деле. Потому что Куроко вообще-то их никогда не видел. Даже на фото. Но почему-то он думал, что сможет узнать среди чужих лиц знакомые черты. Может, Дайки унаследовал что-то от матери, и так Куроко сможет узнать её, женщину, которая называлась матерью Дайки. Он искал в толпе высокомерную женщину, выделяющуюся среди остальных надменным выражением лица и отталкивающую от себя всех и каждого своей холодностью и отчужденностью. Куроко представлял мать Дайки именно такой. Каменной леди с ледяным сердцем. Но среди прибывших гостей никто не подходил под эти характеристики, так что попытки Куроко вычислить среди множества лиц мать Дайки не увенчались успехом, и он чувствовал себя так, будто упускает что-то очень важное и злился из-за этого. — Дорогой, с тобой всё в порядке? — спросила Куроко-сан у сына, аккуратно положив руку ему на плечо. Тецуя выглядел взвинченным, и она не была уверена, волнение это или злость. — Да, всё хорошо, — мотнул головой Тецуя, отбрасывая ненужные мысли, и улыбнулся. Куроко-сан прищурилась и внимательно осмотрела сына с ног до головы. — Кажется, я не видела тебя в костюме со времен твоего выпускного, — сказала она, после недолгой паузы. — Выглядишь великолепно, как бы не украли такую красоту. — Перестань, — неловко улыбнулся Тецуя, нелепо дернув плечом. — Говорю, как есть, — не унималась мать, радуясь каждой смущенной улыбке сына. Тецуя так быстро повзрослел, стал серьезным и самостоятельным, научился управлять эмоциями, так что теперь она особенно ценила эти его искренние, почти как у ребенка, улыбки, которые он дарил только самым близким. — Пойдем, — Куроко-сан потянула сына в сторону зала, — Скоро начнется.***
И действительно, скоро всё начнется. Харуто стоит у алтаря, и он выглядит как чертов бог в своем элегантном черном костюме, в котором он кажется ещё выше и подтянутее. Этот костюм подчеркивает все достоинства своего обладателя, скрывает его волнение, и Харуто выглядит уверенно и спокойно, хотя дрожащие в трепетной улыбке губы и блестящие глаза выдают его с головой. Куроко улыбается, глядя на него, и понимает, что сам волнуется не меньше. Это, действительно, важный день. Момои-сан, его любимая фея, выходит замуж, и Тецуя готов рассыпаться на части от счастья за лучшую подругу и так ненавидит то, что не может обнять её сейчас. Вдруг снаружи послышался легкий топот каблуков Момои, и в зале стало тихо. Возня на стульях прекратилась, перешептывания сошли на нет, все гости устремили взор в сторону дверей, откуда должна появиться невеста. На фоне, почти незаметно играла музыка, но не марш Мендельсона, а песня, которую выбрали Момои с Харуто — «Dance Me To The End of Love» в исполнении The Civil Wars. Песня тягучей патокой заполняла собой зал, который освещался лишь гирляндами и большими старыми люстрами, больше походившими на антикварные украшения, нежели на источники света, и весь зал был погружен в уютный приглушенный свет, отчего вся обстановка вокруг казалась теплой, романтичной и очень родной. Наконец, Момои с Дайки появляются в дверях, и кажется, будто вся вселенная прекращает свое вращение, время останавливается, и во всем мире существует только этот момент — когда Дайки ведет Момои к алтарю. И если раньше для Куроко Сацуки была воплощением сказочной феи, рядом с которой расцветали все цветы мира, то сейчас Сацуки выглядела как самое настоящее чудо во плоти, как волшебство, как нежный цветок сакуры в пик своего цветения. В белом платье, с красиво собранными волосами под белой фатой, с нежным букетом в руках… и такая счастливая. Она шла под руку с Дайки, который тоже был ослепительно шикарен в своем костюме. Дайки шел ровно, держал осанку и уверенно вёл Момои к алтарю, при этом он выглядел невероятно гордым, что именно ему выпала такая честь — выдать Момои замуж. Все без исключения улыбаются, когда Сацуки и Харуто, держа друг друга за руки, произносят свои клятвы, трогательные, полные любви и надежды. Мама Куроко хватает сына за руку, не сумев сдержать слезы, когда Момои говорит: — Please, dance me to the end of love. А Харуто отвечает: — Please, dance me to the end of life.***
Торжественный зал сменяется банкетным, клятвы жениха и невесты — речами их близких и друзей. Первыми их поздравляют родители Харуто, они всё время улыбаются и трогательно зовут Момои «наша Сацу», а от их объятий веет теплом, которое Куроко чувствует, даже сидя за своим столом. После них с поздравлениями выходит мама Сацуки, её голос дрожит от слез счастья и радости, она улыбается и говорит, что доживи отец Сацуки до дня её свадьбы, то тоже был бы счастлив за любимую дочь, и в конце мама Момои просит Харуто позаботиться о её дочери, и Харуто клянется, что каждый день будет стараться быть для Сацуки лучшим мужем. А затем наступает очередь Дайки. Момои, растроганная речью родителей, ошарашено смотрит на Аомине блестящими от слез глазами, не будучи в силах поверить в происходящее. — Неужели, ты, и вправду, думала, что я оставлю тебя без трогательной речи? — ехидно улыбнулся Дайки, и Момои уже от этого готова была зарыдать. Подумать только, Дайки на ее свадьбе выступит с речью. Да что там говорить, даже Куроко, который с самого начала знал, что Дайки готовит речь, был по непонятным причинам взволнован. Как если бы его посвящали в какую-нибудь великую тайну. И возможно, так чувствовал себя не один Куроко, потому что в зале стало вдруг слишком тихо, все взгляды устремились на Аомине, вышедшего в центр зала с микрофоном. Даже музыка совсем замолкла, и долгие секунды отмеряли свой ход, резонируя с биением сердца каждого гостя. Дайки постучал пальцем по микрофону, проверяя, работает тот или нет, прочистил горло и нервно улыбнулся уголками губ. Аомине пробежался глазами по всему залу, и лишь поймав взгляд Тецуи, мягкий и открытый, как будто успокоился, выпрямился, поднес микрофон к губам и, шумно выдохнув, начал: — Не так давно я понял, что в этой жизни нам нужно научиться говорить два важных слова: «Спасибо» и «Прости», — говорил Дайки спокойно и выразительно. — Я никогда никого не благодарил. Я не умею говорить «Спасибо» и недоумеваю, когда благодарить начинают меня. Но сегодня особенный день, и я не могу не сказать «Спасибо». — Дайки посмотрел на Момои так, будто во всём огромном зале были лишь только они вдвоем. — Сацуки, спасибо тебе за то, что ты появилась в моей жизни и оставалась со мной даже в самые тяжелые моменты. Ты — потрясающий человек, в чём я убеждаюсь каждый день. Ты — красивая, сильная женщина, щедрый друг и яркий свет в море темноты. И думаю, Харуто согласится со мной, если я скажу, что ему по-настоящему повезло с тобой. — Дайки посмотрел на Харуто, и тот, улыбнувшись, согласно кивнул, крепче сжав ладонь Сацуки в своей. — Харуто, мы знакомы с тобой два года, но, порой, мне кажется, будто я знаю тебя всю жизнь. Ты обладаешь такой же силой, какой владеет Сацуки, ты тоже несешь с собой свет и веру в лучшее. Так что я не был удивлен, когда Сацуки сказала тебе «Да». У меня были некоторые проблемы с доверием, возможно, они до сих пор есть, но тебе я не боюсь доверить счастье Сацуки, потому что я знаю, что ты сможешь сделать её счастливой. А потому примите мои искренние поздравления и пожелания всего самого наилучшего. Я заклинаю вас, будьте друг с другом, несмотря ни на что, и любите друг друга вопреки всему. — Дайки поднял свой бокал и, улыбнувшись, добавил: — Ну, думаю, теперь вы просто обязаны поцеловаться. По залу прокатилась волна приглушенного смеха и восторженных вздохов, и жених с невестой поднялись со своих мест. Момои смахнула выступившие слезы, улыбнулась дрожащими губами, но взгляд её был такой трогательный и яркий, что Дайки не мог перестать улыбаться, глядя на такую Сацуки. И он продолжал улыбаться, когда Харуто осторожно обхватил пальцами подбородок Момои и нежно прикоснулся поцелуем к её губам. Гости за столами тоже улыбались и аплодировали, каждый из них был рад такому союзу, когда невеста и жених идеально подходят друг другу, дополняют друг друга. Не это ли истинное счастье? Куроко перевел взгляд на Дайки, который всё ещё стоял с бокалом в руке и, не сводя глаз, смотрел на Сацуки, и Тецуя обомлел, когда заметил, как в уголках глаз Аомине блестят слёзы. И в таком Дайки Куроко увидел то, что скрывалось долгие годы — чувства. Самые настоящие и искренние, такие честные и открытые, не припудренные лживым равнодушием, без наигранного высокомерия и вычурного эгоизма. Куроко потрясенно замер от такого откровения — от Дайки, который не стеснялся всех этих чувств, не боялся их и теперь просто был собой. В голове всплыли слова Момои, когда она говорила, что Дайки изменился, и когда Куроко засомневался, хорошо это или плохо. Но вот, глядя на Дайки прямо сейчас, Куроко может с уверенностью сказать, что изменения пошли Аомине на пользу, они словно открыли плотно закрытую раковину, явив свету сокровенную жемчужину — истинное лицо Аомине Дайки. Без фальши, лжи и лицемерия. Куроко, наконец, увидел его. Куроко продолжает смотреть на Дайки без его лишнего лоска, когда Аомине стоит рядом с его, Куроко, матерью и разговаривает о чем-то, расслабленно улыбаясь. И мама тоже не выглядит напряженной, не держит дистанцию, и Тецуя видит, что эти двое довольно близки и общаются теперь не потому, что им приходится, а потому, что хотят. — Почему ты не сказала мне? — спрашивает Тецуя, когда подходит к матери после того, как внезапно возник Рёта и уволок куда-то Дайки. — Не знала, как, — честно призналась женщина и пытливо посмотрела в глаза сыну. — Ты против? — Что? Конечно, нет, — заверяет Тецуя. Да даже, если бы и был против, разве он мог бы запретить матери? — Мы же не враги. — Но вы любили друг друга, — говорит Куроко-сан осторожно, чувствуя, как ступает по тонкому льду, и внимательно наблюдает за реакцией Тецу. Тот молчит несколько секунд, лицо его непроницаемое, и женщина не может прочитать ни единой эмоции сына. — Любили, — говорит Тецуя. Он выглядит спокойным, и он на самом деле спокоен, потому что все его переживания заключены в слова, которые он набирал на пишущей машинке в своей старой съемной квартирке, и они так и остались безымянной рукописью, о которой до сих пор знает только он с Момои-сан. — Но это всё равно не делает нас врагами. Куроко-сан улыбается и треплет сына по волосам. Она всё еще не может привыкнуть к такому Тецуе, невероятно рассудительному и взрослому. — Мы начали общение из-за череды случайностей, и как-то всё пришло к тому, что мы подружились, — вкратце объясняет Куроко-сан, отпивая из своего бокала. — Может, отчасти из-за того, что Аомине-кун изменился, — добавляет она, после недолгого молчания, глядя на фигуру Дайки в другом конце зала. Она грустно улыбается, понимая, что такого Дайки она бы одобрила рядом с Тецуей, но теперь уже для этого, наверное, слишком поздно. Впрочем, это её не касается. Это дело только Тецуи с Дайки и ничье больше. И если они захотят, они сойдутся снова, а если нет, то нет. Другим лезть в их отношения, какими бы они ни были, не стоит. Но Куроко-сан не сдерживается и упоминает об изменениях в Аомине. Вряд ли Тецуя этого не заметил с его взращенной рассудительностью, но на всякий случай женщина решает забить крохотное очко в пользу Дайки. — Да, наверное, — отвечает Тецуя и отпивает шампанское из бокала.***
Позже, когда все слова будут сказаны, когда торжественная часть перейдет в вечеринку с танцами, смехом и счастливым безумием, диджеи поставят медленную песню для танцев в паре и приглушат свет, Момои будет танцевать с Дайки, пока Харуто будет танцевать с её матерью. Руки Момои обернуты вокруг шеи Дайки, а её голова лежит у него на плече, и Сацуки просто наслаждается этой близостью с Дайки. Тёплой и такой родной, как будто она танцует со старшим братом. — Спасибо тебе за сегодня, — тихо произносит Сацуки, растворяясь в тепле, исходящим от Дайки. — Спасибо тебе за всё время, — отвечает Дайки, утыкаясь носом в розовые пряди. — Вряд ли я смог бы справиться даже с половиной моих проблем, не будь рядом со мной тебя. Момои улыбается Дайки в плечо и крепче прижимается к нему. — Ты говорил с Шиокой-сан или Саю? — осторожно спрашивает она, поднимая взгляд на Дайки. Он хмурится и отрицательно мотает головой. — Думаю, после всех лет, мы едва ли можем называться родными людьми. Сацуки обеспокоенно смотрит на него, и Дайки совсем не нравится такой взгляд. Глазам Сацуки не идет волнение и, тем более, печаль. Он целует её в макушку. — Просто не думай об этом, — говорит Дайки. — И хотя бы сегодня не волнуйся обо мне, а повеселись как следует на собственной свадьбе. — Дурак, — бурчит Момои. — Я всегда буду беспокоиться о тебе. Дайки лишь улыбается и кружит её в танце, чтобы отойти от неудобного разговора, и это помогает. Момои звонко смеется и больше не смотрит на него этими невозможными печальными глазами, и это единственное, чего Дайки хочет сейчас — чтобы Сацуки улыбалась. Вечер идет своим чередом. Дайки чувствует приятный покой в сердце, когда смотрит на счастливую Сацуки с Харуто. Играет Always Remember Us This Way, и Сацуки с Харуто кружатся в нежном, преисполненном любви танце. Очевидно, что они забыли обо всех вокруг них, найдя целый мир в объятиях друг друга. Это видно по их глазам, искрящимся и влюбленным. По их теплым улыбкам и тихим разговорам губы в губы. Это видно, когда Харуто подносит руку Сацуки к губам и целует. Или когда Сацуки прикрывает глаза и удовлетворенно улыбается, а затем тихо смеется, когда Харуто целует её в уголок губ и прижимает её к себе еще крепче. Аомине с теплом улыбается, глядя на этих невозможно влюбленных друг в друга голубков, и выходит на улицу с ощущением абсолютного покоя на сердце. Этот вечер принес Аомине давно позабытое чувство уверенности в правильности происходящего, когда больше не нужно бояться, что вдруг внезапно всё пойдет под откос, сорвется вниз и разобьётся на миллионы осколков, превратив хрупкий момент счастья в стойкое ощущение разочарования, которое въедается в кожу и заполняет собой каждую пору. Нет. Сегодня всё иначе. Сегодня Аомине не чувствует, что счастье зыбко. В этот раз счастье оказалось прочнее, а потому оно не рухнет так легко и не сломается. Аомине чувствовал это и впервые за долгие годы он доверился своему предчувствию. Дайки отходит подальше от фотозоны с арками, украшенных цветами и кучей шаров, отходит подальше от людей. Он хочет сполна насладиться этим покоем в душе, испить из этой чаши побольше, чтобы до конца вытравить сомнение из сердца и просто расслабиться и хоть раз поверить в лучшее. Дайки останавливается под раскидистым деревом сакуры и прислушивается к умиротворению внутри себя. Так приятно. Вот бы этот момент длился вечность, но, к сожалению, он очень скоро со звоном стекла осыпается к ногам Дайки из-за ворвавшегося в момент призрака прошлого в лице Саю. Его сестры. — Это была красивая речь, — говорит Саю, и Аомине после приятного умиротворения нужно больше времени, чтобы настроить себя на привычную волну настороженности и осмотрительности. Саю кусает губы и часто моргает, пока смотрит на Дайки. Может, нервничает, а может, тушь новая и раздражает глаза, Аомине не знает точно. — Спасибо, — наконец, отвечает он, собравшись. Дайки помнит Саю маленькой девочкой с забавными хвостиками на голове и в смешном сарафанчике. Саю было четыре, когда Дайки ушел. Она росла как единственный ребенок в семье и помнила старшего брата лишь по фотографиям в старом альбоме, который она прятала в своей комнате. — Ты сказал, что нужно уметь говорить «Прости». Я не уверена, что умею, но... — Саю посмотрела на него, и в её глазах Аомине видел решительность вместе со слезами. Он снова почувствовал, как земля уходит из-под ног, а сами ноги стали ватными и ощущались какими-то чужими и до ужаса слабыми. — Прости нас, Дайки. Прости меня. Прости маму. И прости папу. Я не знаю всей истории. но знаю, что они были неправы. И я тоже. Я не пыталась найти тебя, связаться с тобой. Прости меня за это, — её голос дрогнул, она быстро опустила голову, смахнула слезы, а Дайки казалось, будто земля разверзлась под ним, и он летит вниз, летит и падает. — Тебе запрещали, наверное, — говорит Дайки и с удивлением замечает, что голос его звучит ровно и совершенно обычно, хотя внутри него всё с треском ломается. Те стены, опоры и балки, которые он строил много лет, пытаясь заменить ими былой стержень, сломанный в тот день, когда Дайки нашел в себе силы признаться и когда вынужден был уйти из дома и семьи. — Всё равно, — мотает головой Саю и сквозь слезы смотрит на него с каким-то детским отчаянием, отчего у Дайки щемит сердце, и он на мгновение забывает, как дышать. — Я могла найти способ. Но я не искала. Прости за это. Прости за всё, — произносит она на одном дыхании, так быстро, так сбито, и вдруг замолкает и смотрит прямо в глаза Дайки, долго и неотрывно, что в ушах Дайки начинает свистеть, но противный писк прекращается в тот же миг, когда Саю произносит: — Позволишь ли ты мне быть твоей сестрой? Она произносит эти слова и слова прощения, и Дайки чувствует, что готов разрыдаться, потому что он с того самого дня ждал этих слов. Он думал, что смог оставить всё позади и теперь ему нет дела, но прямо сейчас он понимает, что сильно нуждался в этих словах. Ему нужны были извинения. Ему нужно было простить. И сейчас он готов рассыпаться на части прямо здесь, но вместо этого он берёт руку Саю в свою без лишних слов. Кому сейчас нужны эти проклятые слова? Дайки крепко сжимает в руках ладонь Саю, и это единственное, что дает ему силы стоять на ногах и держать себя в руках, пока Саю беззвучно плачет и сжимает ладонь Дайки в ответ.***
Когда вечер уже совсем подходил к концу, Куроко снова заметил в Аомине что-то новое, другое, но не мог понять, что именно. И он не был единственным, кто заметил эти изменения в Дайки. Тецуя понял это, когда поймал обеспокоенный взгляд Сацуки, которая уже неслась в его сторону, приподняв подол платья. — Дайки не в порядке, — без малейшего сомнения в голосе произнесла Сацуки, останавливаясь подле Тецу и глядя вместе с ним сторону Аомине. — Всё-таки это оказалось непросто для него. Сестра, мама, его семья. Ну, ты понимаешь. Он наверняка рассказывал тебе. Куроко отрицательно мотнул головой. — Аомине-кун никогда не говорил со мной о своей семье. Момои резко посмотрела на Тецу распахнутыми глазами, а затем, подумав, кивнула самой себе. — Это больная тема для него, — с сожалением заключила Сацуки, понимая, что Дайки так и не смог ни с кем поделиться этой болью. Именно поговорить. Выговориться. Осознано, не в пьяном угаре. Насколько же это должно быть больно, что Дайки предпочел спрятать эту боль где-то внутри себя вместо того, чтобы разделить её с кем-то. Момои вздохнула. — Пожалуйста, Тецу-кун, присмотри за ним для меня. — Конечно, — без колебаний отвечает Куроко, и Момои несколько успокаивается, потому что знает, что Тецу можно верить. — Спасибо, — произносит она одними губами, и Куроко успевает лишь кивнуть в ответ, когда к ним подходит светящийся от счастья Харуто и говорит, что гости уже разъехались, и теперь машина подъехала за ними. Харуто жмет Куроко руку на прощание, благодарит за организацию вечера, а Момои всё это время смотрит на Тецу твердым взглядом, требуя от него лишь одного — чтобы он исполнил своё обещание, и Куроко кивает, тем самым заверяя подругу, что сдержит слово. Машину с женихом и невестой провожают уже только друзья. Кисе мельтешит с фотоаппаратом, щелкая пару с разных ракурсов. Акаши в стороне с серьезным видом говорит по телефону, видимо, решая очередные дела. Дайки стоит чуть поодаль от всех и мыслями он явно не здесь, потому что он заметно дергается, когда Куроко подходит к нему и в лоб задает свой вопрос, и вряд ли Момои просила об этом, когда брала с Тецу обещание присмотреть за Дайки. — Ты в порядке? Аомине смотрит на него как на призрака, но уже через секунду его взгляд становится нечитаемым, и Куроко хмурится, пытаясь разглядеть в темно-синих глазах ответы на свои вопросы. Но Дайки расслабляется и неожиданно для Куроко улыбается. По-настоящему. — Вполне, — спокойно отвечает Аомине и смотрит на Куроко без прежней задумчивости или тревоги. — Почему ты спрашиваешь? Куроко не знает, что ответить. — Не собираешься домой? — спрашивает Аомине. Тецу неопределенно пожимает плечами. — Если не очень устал, то здесь недалеко есть бар, — предлагает Аомине, и Куроко соглашается, хоть, на самом деле, устал.***
Баром оказывается не какая-нибудь пивнушка с громкой музыкой и пьяными посетителями, с какими ассоциировалось слово «бар» у Куроко. Нет. Аомине привозит его в приятное место с панорамными окнами и мягкими удобными креслами. В помещении приглушен свет, на фоне почти незаметно играет ненавязчивая музыка, а через огромные окна виден ночной город. Они усаживаются за круглый столик в углу. Аомине ничего не заказывает, а чай Куроко приносят в пузатом стеклянном чайнике, в котором очень атмосферно отражаются огни города, и Куроко не спешит с тем, чтобы налить чай в чашку. Вместо этого он смотрит на Дайки, который сидит в своем кресле с закрытыми глазами, и Куроко никак не может понять, что вообще происходит. Это раздражает, и он шумно выдыхает, откидываясь на спинку кресла. — Что с тобой? — гремит Аомине, и Куроко едва сдерживается, чтобы не спросить: «Это что с тобой?». — Принесли не тот чай? — Нет, с чаем всё в порядке. Аомине хмыкает. — Кто вообще заказывает в баре чай? — Кто вообще приходит в бар, чтобы... поспать? — Тецуя копирует тон Аомине. Губы Аомине растягиваются в ленивой улыбке. — Я не сплю, — говорит он. — Просто сегодня я чувствую себя хорошо. — Куроко замирает и пристально смотрит на Дайки, но Аомине не видит, потому что его глаза всё ещё закрыты, и продолжает: — Впервые за долгое время. И впервые мне захотелось разделить это с кем-то. Куроко хмурится. Выходит, всё, что они разглядели с Момои-сан, неверно? Это не тревога, не беспокойство и даже не злость или раздражение. Это «хорошо» и банальное желание разделить это самое «хорошо» с кем-нибудь? — Нет, не с кем-то, — снова гремит Аомине, резко выпрямляясь в кресле, и в следующую секунду смотрит на Куроко в упор. — Не с кем-то, — повторяет он, и Куроко всё ещё хмурится, не понимая ровным счетом ничего. — Почему-то захотелось разделить это именно с тобой. Куроко медленно вскидывает бровь, фокусируясь на глазах Аомине. Тот смотрит в ответ. Тецуя удивленно моргает, абсолютно сбитый с толку, запутавшийся во всех этих словах Аомине, которые тот обычно не говорил. — Ты точно в порядке? — спрашивает Куроко, и Аомине усмехается. — А по-твоему нет? — Не знаю, — честно отвечает Тецуя, хмуря брови. — Ты как будто под... кайфом? Аомине мягко смеется, и Куроко снова удивляется и не понимает, откуда в нем столько ресурсов для удивления. — Нет, Тецу, — качает головой Дайки, улыбаясь. — На этот раз моё счастье не искусственное, не синтетическое. Оно настоящее. Я на самом деле счастлив. Счастлив за этот день. Счастлив за Сацуки с Харуто. Счастлив, что смог проводить Сацуки к алтарю. А ещё... — Аомине замолкает, задумавшись, но при этом он выглядит действительно счастливым и улыбается. — Сегодня я обрел то, что потерял много лет назад. — Куроко вопросительно хмурится, и Дайки отвечает на его немой вопрос: — Свою семью. Ну, то есть, это только Саю, моя сестра, но всё равно для меня это очень много, понимаешь? Куроко понимает. Потому что у него тоже был период, когда ему казалось, что он потерял семью. И хоть это было не совсем так, как у Аомине, но Куроко всё равно может его понять. — Ты поговорил с ней? — спрашивает Тецуя и, наконец, улавливает нить разговора. Нить всего: настроения Дайки, его поведения и слов. — Она подошла ко мне, — кивает Дайки. — Попросила прощения. И в тот момент я понял, как сильно мне это было нужно. Она попросила разрешения быть моей сестрой, представляешь? Глупая, — усмехается Аомине, — как будто я мог ей отказать, ведь я ждал её так долго. Куроко едва заметно улыбается, глядя на Дайки и слушая его. Тецуя чувствует, как его сердце ноет, но не из-за боли, а от трепета, от счастья, от радости за Аомине. В конце концов, Дайки заслуживает чего-то хорошего. Заслуживает того, чтобы у него попросили прощения. Он заслуживает всего этого. И Куроко искренне радуется за Дайки. Потому что Дайки наконец-то не потерял, а обрел. И обрел так много, хотя уже, наверное, отчаялся и почти перестал верить. — Я рад, — тихо говорит Куроко, улыбаясь лишь глазами, и Аомине кивает, потому что верит в искренность Куроко. Именно поэтому он хотел разделить сегодняшнее счастье и свое «хорошо» с Тецу. — Посидим так еще немного, — просит Аомине, снова откидываясь на спинку и прикрывая глаза. Куроко не отвечает, просто улыбается уголками губ и тоже откидывается на спинку кресла, но он не закрывает глаза, как сделал это Дайки, вместо этого Куроко смотрит на ночной город и чувствует тот же самый покой, который испытывает Аомине. А на следующий день, когда Сацуки звонит Тецу, он говорит, что всё хорошо, потому что это действительно так. Но Сацуки все равно вытаскивает Куроко на встречу, чтобы поговорить с глазу на глаз и убедиться во всем лично. Куроко ноет в трубку, что всё хорошо, что ей не нужно беспокоиться и пора заняться своим путешествием, которое через два дня. Но Сацуки не желает ничего слушать и повторяет, что всё это не телефонный разговор и что она через час будет ждать Куроко в кафе. Тецуя с тяжелым вздохом отлепляет себя от кровати, потому что спать он лег буквально полтора часа назад, вернувшись из бара, где они с Аомине просидели за неторопливыми разговорами совсем не немного, как планировалось изначально. — Сколько кофеина в тебе должно быть, чтобы ты заговорил? — нетерпеливо спрашивает Сацуки, устав от молчания Тецу, который буквально присосался к чашке с американо. — Почему ты не позвонила Аомине-куну? — спрашивает в ответ Тецуя. — Дайки никогда не говорит мне всей правды, — выдыхает Сацуки. — Видите ли, не хочет меня беспокоить, а на деле выходит, что я ещё сильнее переживаю, вот поэтому ты здесь, Тецу-кун. Расскажи мне, что произошло с Дайки. Тецу делает еще один глоток кофе и отставляет чашку в сторону. Момои в этот момент успевает подметить, что Тецуя наконец-то стал серьезным, так что она внутренне настраивается к тяжелой правде. — Всё хорошо, — говорит Куроко, и Момои скептично хмурится. То, что она испытала от услышанных слов, похоже на то, когда ты хочешь поднять какой-то предмет, думаешь, что он тяжелый и вкладываешь все силы, но предмет оказывается легким, и тебя слегка заносит, и ты теряешься от этой легкости. Так и Момои сейчас растерялась от слов Тецуи. — Правда, всё хорошо. Позвони Аомине-куну. Уверен, на этот раз он расскажет тебе всю правду, потому что эта правда не вызовет у тебя лишнего беспокойства, а наоборот. — Стой, — взмахнула рукой Сацуки. — Ты запутал меня. То есть, Дайки в порядке и вчерашняя встреча с матерью и сестрой не выбила его из колеи? И вообще его состояние вчера никак не связано с ними? — Вообще-то, связано, — кивает Куроко. — Но это не выбило его из колеи. — Тецу-кун! — воскликнула Момои нетерпеливо. Куроко лишь улыбнулся. — Позвони ему. Момои посмотрела еще пару секунд на странно улыбающегося Куроко и вздохнула, сдаваясь. — Ладно, я позвоню, — сказала она, несколько разочаровавшись, что не получила ответы прямо здесь и сейчас. — Хотя бы скажи мне, что ты вчера сам увидел. Куроко задумался, вспоминая того Аомине, расслабленно восседающего в кресле с едва заметной улыбкой на счастливом лице, и не сумел сдержать легкую улыбку, которая едва появилась на лице Тецуи и тут же растяла, как первый снег под лучами солнца. — Аомине-кун вчера выглядел иначе, — начал Тецуя. — Счастливым? — Куроко пожал плечами и кивнул. — Кажется, что-то в нем изменилось. Плечи Момои, наконец, расслабились, и она улыбнулась. — Дайки, действительно, изменился, — подтвердила она. Теперь Тецуя посмотрел на неё выжидающе, приготовившись внимательно слушать. — Он стал осознаннее относиться ко многим вещам, — продолжала Сацуки. — Я сначала никак не могла понять, почему, но потом я поняла. Дайки много потерял в жизни, но всегда это случалось не по его вине и сильно ранило его, поэтому он вел себя как мудак. Это был его бунт, его ответ, его защитная реакция. Он делал это на зло. Но когда он потерял тебя, он понял, что виноват в этом сам. Ему было очень плохо, Тецу-кун. Ему было настолько плохо, что у него не осталось сил делать вид, что всё хорошо. Вот тогда Дайки изменился. Наверное, не хотел чувствовать себя так же паршиво хотя бы ещё раз в жизни. Он стал внимательнее относиться к своим близким. Перестал быть эгоистом, который в одиночку противостоит миру. Дайки, наконец, понял, что у него есть люди, которые любят его, и что он не хочет терять этих людей так же, как потерял тебя. Момои не только умела заставать Куроко врасплох, она еще могла огорошить его так, что Тецуе, порой, приходилось собирать себя по крупицам. Он до сих пор помнит, как она сказала «Думаю, Аомине-кун очень тебя любит», и вот сейчас всеми этими словами она как будто снова произнесла ту фразу. — Момои-сан, я... — Тецуя хотел разуверить её, сказать, что всё не так и скорее всего ей показалось, но Сацуки перебила его. — Не говори ничего, потому что я знаю, что ты собираешься сказать какую-нибудь глупость, — произнесла она, с улыбкой глядя на замешкавшегося Тецу. — И мне не показалось, понятно тебе? Куроко удивленно моргнул, грешным делом подумав, что Сацуки умеет читать мысли, но потом он вспомнил, что подруга обладает исключительной проницательностью, особенно если речь идет о нём. — К тому же, после тебя Дайки ни с кем не встречался, — подмигнула Сацуки. — Перестал ходить в этот проклятый клуб с приватными комнатами и доступными парнями. Он повзрослел. Стал серьезным мужчиной, расставил в жизни ориентиры и определился с приоритетами. Так что теперь это совсем другой Аомине Дайки. Если ты мне не веришь, то спроси у своей мамы. Куроко усмехнулся, опустив глаза. — Да, наверное, мне действительно стоит, — ответил Тецуя. Сацуки улыбнулась, довольно пожав плечами, и заметно расслабилась. — Ладно, теперь я верю, что с Дайки всё в порядке. Это видно по тебе, — говорит она и снова улыбается на вопросительный взгляд Тецу. — Ты выглядишь спокойным, даже каким-то умиротворённым, будто словил дзен вчера. Теперь я понимаю, что и Дайки вчера выглядел спокойным, и это каким-то образом отразилось на тебе. Вы будто оставляете друг на друге след. Отражаете друг друга. — Сацуки задумчиво усмехается. — До сих пор. Куроко не отвечает, глядит на свое отражение в чашке с кофе, и уголок его губ едва заметно дергается в ухмылке, когда он подмечает в себе те же детали, какие подмечал в Аомине вчера в полумраке бара. А может, это так влияют на него полтора часа сна. Куроко не уверен.***
А на следующий день Куроко сидит напротив Аомине на кухне Момои-сан во время чаепития, которое устроили Сацуки с Харуто, чтобы отблагодарить друзей за помощь в организации свадьбы. Дайки отмахивается, когда речь заходит о нём и его вкладе в церемонию, и закатывает глаза, когда Рёта начинает подшучивать над ним в лучших дружеских традициях. И всё это напоминает Куроко о прошлом, когда они такой же компанией часто собирались вместе и вели разговоры ни о чем и обо всём на свете. Сам того не осознавая, Тецуя улыбается уголками губ, и предавшись ностальгии прошлых лет, Тецуя не замечает, как сидящий напротив него Аомине так же улыбается, глядя прямо на него. Дайки не видел Тецу с того разговора в Starbucks на гребаном переходе Сибуя, когда он выбежал вслед за Куроко, но не успел догнать его прежде, чем тот растворился в толпе людей. Больше всего Аомине, наверное, жалел об этом. Что не успел, что не догнал и не смог сказать те слова, которые вырвались из недр его сознания от внезапного сообщения о скором отъезде Тецуи. Слова, которые он раньше ни за что бы не произнес вслух. Слова, которые Куроко всегда хотел от него услышать. Дерьмо, думал Аомине, разве это было так сложно — сказать чертовы слова, признаться и себе, и Куроко, что тот очень много для него значит? Что он, блять, любит его. Всегда любил. Аомине не успел. И не из-за людного перехода Сибуя, как он понял потом. Вообще-то у него было много времени, но он всё равно не успел, потому что был слишком занят ролью свободолюбивого придурка, неспособного разменять эту свободу на любовь. И неспособного вовремя понять, что эта любовь и привела бы его к той свободе, которая ему всегда нужна была. Свободе от страхов, от внутренних демонов, которые то и дело ворочались внутри и царапали острыми когтями нутро Аомине, порой, лишая его сна и всякого покоя, из-за чего Аомине откупоривал очередную бутылку с алкоголем в надежде заткнуть этих демонов хотя бы до рассвета. А может, если бы Аомине вовремя понял и принял тот факт, что сражаться в одиночку совсем необязательно, принял бы руку Куроко и его любовь, может, тогда демоны замолчали бы навсегда? Может, перед ним, наконец, распахнулись те огромные железные врата, за которыми его непременно ждало счастье, но которые Аомине не мог открыть один? Может. Может. Может. Сейчас эти «Может» не стоят ничего. Все шансы сгорели. Все возможности упущены. Аомине горько усмехнулся, провел ладонью по лицу, смахнув эти мысли, которые сейчас совсем некстати, и снова посмотрел на Тецу. И Куроко, видимо, почувствовав на себе чужой взгляд, поднял глаза на Аомине, посмотрел на него сначала с вопросом, но потом его взгляд смягчился, стал теплым и открытым. И блять, Аомине снова оказался за тем столиком в Starbucks, когда Куроко смотрел на него такими же глазами, прежде чем уйти из его жизни. Это слишком. Аомине резко поднимается из-за стола и выходит на балкон, потому что ему нужен гребаный воздух, иначе он свихнется от этих флешбэков. И когда он успел стать такой размазней? Дайки не успевает найти ответ на этот вопрос, потому что вслед за ним на балкон выходит Тецуя. Потрясающе. — Как у вас с Саю? — участливо спрашивает Тецуя, и Аомине неожиданно успокаивается, когда речь заходит о сестре. Забавно, что имя сестры перестало быть триггером Аомине и теперь ассоциировалось с чем-то хорошим. — Неплохо, я думаю, — честно отвечает он. — Вчера она предложила прогуляться, поговорить, получше узнать друг друга, так что почти целый день мы просто гуляли и разговаривали. — А твоя мама? — осторожно задает свой вопрос Тецуя. Дайки качает головой. — По-прежнему предпочитает думать, что у неё только дочь, — горько усмехается он. — Мне жаль, — произносит Тецуя, глядя в глаза Дайки. — И насчет твоего отца... мне тоже жаль. Аомине смотрит на него, не мигая, но потом поджимает губы и отводит взгляд в сторону. — Да, но не так сильно, как мне, — говорит он, в конце концов, и Тецуя запоздало понимает, что не должен был заводить разговор о родителях Дайки. — Когда возвращаешься в Лондон? — переводит тему Дайки, и Куроко мысленно благодарит его за это. — Не знаю, — пожимает плечами Тецуя. — Я сейчас вроде как в отпуске, так что пока не тороплюсь. Да и мама рада, что я рядом. Аомине кивает. — Да, твоя мама очень скучает. Куроко усмехается. — Как так вышло, что вы теперь с моей мамой... друзья? Аомине зеркалит улыбку Тецу и пожимает плечами. — Да как-то само собой вышло, — говорит он. — Она у тебя, оказывается, нормальная. — Нормальная, значит? — вскидывает брови Тецу и тихо смеётся. — Ты понял, что я хотел сказать, — отмахивается Дайки, закатив глаза. — Я уже говорил тебе, что слова это не моя сильная сторона. Куроко опускает глаза, всё ещё улыбаясь из-за комплимента Дайки его матери. — Я предлагал ей перебраться со мной в Лондон, — начинает Тецуя, после недолгого молчания, продолжая разговор, прерванный забавным отступлением, — но мама не хочет уезжать из родного города. — Ясно, — задумчиво протягивает Аомине. — Значит, пока ты здесь? — Пока я здесь, — кивает Тецуя, и Аомине от этого чувствует непонятное облегчение. Как будто у него снова появилась фора. Дополнительное время. Но пригодится ли оно ему теперь, когда финальный свисток уже давно прозвучал? Аомине крепко задумается об этом финальном свистке и времени. Он тогда уже будет пьян, потому что мероприятие, до этого невинно обозначенное, как чаепитие, превратилось в дружескую вечеринку с напитками покрепче, чем чай. Во всём, конечно, виноват Рёта, который выгреб из закромов Сацуки вино, а потом поднял Харуто и Аомине и заставил их сходить с ним в супермаркет за алкоголем и закусками. Так что безобидное чаепитие с закатом солнца превратилось в то, что превратилось, и никто не мог ничего с этим поделать. — Давайте поиграем в игру, — предлагает Рёта с озорным блеском в глазах. — Мы подростки, по-твоему? — с важным видом бурчит Акаши, но Рёта его не слышит или просто не желает слышать. — Правда или действие, — с неподдельным энтузиазмом продолжает Кисе. — Только, блять, не это, — прилетело ему в ответ. Аомине смеется и делает внушительный глоток, и он не знает, то ли дело в алкоголе, то ли в окружающей атмосфере, но он снова почувствовал себя расслабленным и спокойным. Как тогда, в день свадьбы Сацуки и Харуто. В какой-то момент очередь в игре доходит до него. Аомине хлопает глазами, фокусируясь на реальности, потому что сам не понял, как умудрился выпасть из неё и пропустить ход игры. — Что? — В смысле «Что?»? — возмущенно гремит Рёта. — Правда или действие? Аомине возится на своем месте, устраиваясь поудобнее, что-то неопределенно мычит и чешет лоб, пока шестеренки в его голове не закрутились и он не начал нормально соображать. — Пусть будет правда, — говорит он, наконец. — Окей, — кивает Рёта и, чуть подумав, спросил: — Если бы ты мог вернуться в прошлое, что бы ты изменил? Аомине удивленно вскидывает брови, потому что обычно в этой игре задают вопросы другого формата: либо максимально тупые, либо максимально извращенские или тупые и извращенские одновременно. — Бля, Кисе, что за философия? — сурово прогремел Мидорима со своего места. — Пусть отвечает! — пьяно выдохнул Рёта. Выдохнул так громко, на что Мидорима выразительно закатил глаза и потянулся к своему стакану. — Слишком много всего, что я хотел бы изменить в своем прошлом, — ответил Дайки, подумав, но заметив просачивающуюся неловкость в расслабленную атмосферу, поспешил отшутиться. — Но больше всего я, наверное, хотел бы вернуться в тот день, когда ты нажрался и гладил в парке куст в форме павлина и клялся ему в любви. Я бы вернулся, чтобы заснять это на видео и шантажировать тебя этим. — Засранец, — фыркнул Рёта, но всё равно засмеялся вместе с остальными. Атмосфера снова стала расслабленной, игра шла своим чередом, но Дайки решил больше не играть и просто понаблюдать за всем со стороны. Удивительно, но никто не стал возражать, так что Дайки потягивал алкоголь и барахтался на границе более менее ясного ума и глубокой задумчивости. Его единственной соломинкой был Тецуя, и Дайки отчаянно цеплялся за него, стараясь всё же не выпасть из реальности снова. Ему нравилось наблюдать за Тецу. Тот тоже уже был пьян, но всё ещё контролировал себя, выглядел сдержанным и собранным. Но глаза... эти проклятые голубые глаза... Они блестели как редкие драгоценные камни в ювелирном магазине, и Аомине был готов отдать всё, лишь бы эти глаза смотрели только на него. Таким же томным и волнительным взглядом. Мягким и расслабленным. Блять. Да. В этом взгляде нет твердости, собранности и целомудрия. Этот взгляд откровенно пьяный, размытый, мутный. Но он чарующий. Этот взгляд не сбивает стремительно с ног, но парализует. Медленно, как яд. И Аомине ловит себя на мысли, что готов отравиться, вплоть до летального исхода, только пусть Куроко не прекращает смотреть. С каждым пропущенным стаканом Аомине чувствует, что одного взгляда ему недостаточно. Он хочет вдохнуть Куроко, как пары цианида. Или как наркотик. Да, как наркотик. Потому что у него ломка. И зависимость. Раньше он этого не понимал. Но теперь, когда Куроко одновременно близко и так далеко, Дайки понимает, что Тецуя — тот, кто ему нужен. Как жаль, что понял он это слишком поздно. Импровизированная вечеринка подошла к концу, когда почти все заснули. Сацуки с Харуто в какой-то момент исчезли за дверями спальни, откуда засыпающий буквально на ходу Харуто заботливо принес для друзей подушки, одеяла и покрывала, но не очень заботливо вывалил их прямо на пол, буркнув «Разберёте, ок?». Кисе растянулся на диване, отвоевав себе самую большую подушку. Рядом с ним в кресле спал Мидорима с таким выражением лица, как будто он только притворялся спящим. Мурасакибара спал прямо на полу, подмяв под себя и одеяло, и плед. Акаши вызвал себе машину, чтобы уехать домой, потому что он не переживет, если не примет душ и не переоденется в чистое. Аомине и Куроко стояли вместе с ним на лестничной площадке, ожидая машину, и полушепотом разговаривали о чем-то отвлеченном. В какой-то момент Аомине засмеялся слишком громко, и Куроко предупредительно пихнул его в бок, отчего Дайки притворно скрутился от боли и уткнулся в плечо Тецуи. Одновременно с этим в кармане Акаши завибрировал телефон, это звонил его водитель, чтобы сказать, что он уже ожидает его внизу, так что Акаши кивнул на прощание и исчез в прибывшем лифте. — Аомине-кун, ты уснул? — Куроко осторожно дернул притихшего Дайки за рукав, тот что-то неопределенно промычал, но выпрямляться не торопился. — Аомине-кун, — чуть строже позвал его Тецуя, но сам тоже не пытался отстраниться, чем Дайки нагло воспользовался, развернулся, приперев Тецу к стене. — Знаешь, если бы я мог вернуться в прошлое, — неожиданно заговорил Дайки, выдыхая слова в изгиб шеи Тецу. — Я бы вернулся в тот день, когда ты вышел из Старбакс и потерялся в толпе на гребаном переходе Сибуя, — ладони Аомине по обе стороны от головы Тецу сжимаются в кулаки. — И тогда я бы успел, я бы догнал тебя и сказал те слова, которые никогда не говорил, но которые ты всегда хотел услышать. Куроко машинально поворачивается на голос и утыкается носом шею Аомине и едва не падает, услышав до боли знакомый аромат парфюма Дайки. И этот запах стремительно возвращает Куроко в прошлое, и он затуманенным рассудком успевает подметить, что Сомерсет Моэм был прав, когда писал, что ничто так не пробуждает воспоминания, как запах. Но только это не прошлое. И этот Аомине не тот, что обычно. Во-первых, он пьян. А во-вторых... Ладно, хрен с ним с «во-вторых», достаточно уже того, что Дайки пьян. — Аомине-кун, — зовет его Куроко, упираясь ладонями куда-то в грудь Дайки, но почему-то не может оттолкнуть. — Скажи, у меня есть дополнительное время? — спрашивает Дайки, и Куроко хмурится, не совсем понимая, о чём иде речь. — Финальный свисток прозвучал, но это финал игры или четверти? Краем сознания — пьяного сознания — Куроко понимает, что речь заходит о баскетболе, но не может уловить суть разговора, так что просто молчит, элементарно не зная, как отвечать на подобное. Дайки тем временем чуть отстраняется, чтобы посмотреть в глаза Тецу, но он всё равно слишком близко, и Куроко сглатывает от этой запредельной близости. — Наверное, стоит вернуться в квартиру, — невпопад говорит Тецуя, плененный взглядом Аомине. Нечитаемым, но, определенно, решительным. Куроко замолкает и не двигается, глядя в глаза Дайки, едва дыша, и он удивленно моргает, когда Дайки его целует. Куроко настолько ошарашен и превращается в истукана, который не отталкивает, но и не отвечает. Так что Дайки влажными мазками толкается в рот Тецу, но не получив ответа, захватывает губами нижнюю губу Тецу, посасывает её, оттягивает и слегка кусает, на что Тецуя тихо шипит, морщась, и Дайки, словно извиняясь, клюёт губы Куроко короткими чмоками от одного уголка до другого. — Аомине-кун, — произносит Тецуя, пытаясь звучать серьезно, но из-за чужих губ звучит жеванно. — Хватит, — говорит он, отталкивая Дайки от себя. Аомине разочарованно выдыхает, его глаза закрыты, когда он обводит языком свои губы. — Ты пьян, — напоминает Тецуя, выглядя невозможно серьезным, и Дайки хватает его за руку, дергая к двери. — Наверное, стоит вернуться в квартиру, — говорит Дайки, копируя недавнюю фразу Тецуи.***
Во второй половине следующего дня вся компания, чудом утрамбовавшись в машине Аомине, едет в аэропорт провожать Сацуки с Харуто в их путешествие. Дайки изредка поглядывает через зеркало заднего вида на Тецу, зажатого между Момои и Кисе и виновато улыбающегося всякий раз, когда Сацуки делает ему замечания из-за того, что он слишком часто отвлекается и думает о чем-то своем. Дайки самодовольно усмехается, догадываясь, о чем Куроко может думать. А Аомине, в свою очередь, будет думать о том, что пора действовать решительно и открыто. Ведь, в конце концов, именно этого ему не хватило в прошлый раз.***
Куроко встретил маму с работы, и они зашли в их любимый итальянский ресторанчик, где подавали самую вкусную пасту болоньезе. Официант принес им заказ, и Тецуя как раз посыпал свою порцию тертым сыром и уже приготовился насладиться ужином, когда ему позвонил Аомине через мессенджер, точно так же, как до этого ему звонил Куроко. Тецуя поколебался между тем, чтобы проигнорировать звонок или всё же ответить, потому что прямо сейчас он не хотел говорить о пьяном поцелуе и прочем, но в итоге нажал на кнопку ответа. — Алло? — ответил Тецуя настороженно, поглядывая при этом в сторону матери краем глаза. — Просто хотел проверить, доступен ты или нет. — Зачем? — Чтобы пригласить тебя на свидание. Куроко замер от неожиданности, посмотрел на маму, вероятно, каким-то странным взглядом, потому что она тут же встрепенулась, почуяв что-то интересное, и выжидающе смотрела на Тецу. Пригласить на свидание, повторяет про себя Куроко и вскидывает брови. Пока он мучился о поцелуе и подбирал слова для серьезного разговора, который обязательно должен был произойти в представлениях Тецу, Аомине решил опустить этот пункт и просто пригласить его на свидание. Наверное, это странно, а может, глупо и опрометчиво, но Тецуя понимает, что в этот раз всё иначе. Потому что они оба изменились. Куроко не тот, что прежде. Сейчас он другой человек. Не глупый мальчишка, готовый стерпеть многое, а взрослый мужчина, который теперь имеет гордость не мириться со всем подряд. И Аомине тоже не тот, что прежде. Им больше не двигает желание потрахаться, им двигают... чувства? Осознанность точно. Куроко понимает это на уровне какого-то шестого чувства. Грегори Хаус говорил: «Не будь жмотом — дай человеку второй шанс. Не будь идиотом — никогда не давай третий». И Куроко думает, что, наверное, они оба заслужили второй шанс. Но если ничего не выйдет, то третьего раза не будет, решает для себя Тецуя. — Хорошо, я пойду с тобой на свидание, — отвечает Куроко и по улыбке на лице матери догадывается, что она всё поняла. Впрочем, как всегда.— конец —