— спустя пять лет —
Лондон, Великобритания.
Куроко никогда не видел себя преподавателем. Он думал, что будет сидеть в каком-нибудь издательстве и редактировать художественную литературу, но вместо этого, он читает лекции в университете для юных умов вроде тех, каким сам был когда-то. Кроме того, Куроко работает с одним издательским домом, но не в качестве редактора. А как автор. И это, наверное, неожиданный поворот в жизни даже для самого Куроко. Хотя Момои не уставала повторять, что теперь Куроко на правильном пути, но что она имела в виду под этим правильным путем, Куроко не до конца понимал. Может быть, подруга права, и Куроко, действительно, теперь на своем месте. Потому что Тецуе нравилась его нынешняя жизнь. Он был даже счастлив. Он любил город, в котором жил уже шестой год. Он любил лекции в университете. Любил писать, хотя раньше все свои истории он прятал (уже надежнее, чем просто картонная коробка) и не рассказывал о них ни одной живой душе, пока однажды не поспорил в пьяном угаре с Беатрис, коллегой с работы. Беатрис — это грубоватая, уверенная в себе женщина тридцати двух лет (на момент знакомства с Тецуей ей было двадцать девять) с успешной карьерой, но полной разрухой в личной жизни. Как и у Куроко, как она думала. Именно поэтому Беатрис приходила за утешением к Куроко. А еще так получилось, что однажды Тецуе пришлось увозить её с работы домой, потому что она явно была не в порядке. В тот день Беатрис проснулась со слабостью во всем теле, но все равно вышла на работу и отработала каждый гребаный цент, который ей платили, а в конце рабочего дня, едва не скатилась кубарем с лестницы в главном вестибюле университета. Куроко вовремя оказался рядом. Он помог ей не только устоять на ногах, но и добраться до дома, где уложил её в кровать и заботился о ней весь следующий день, принося ей таблетки от гриппа и горячий суп в постель. Тогда-то он и заслужил её доверие и крепкую дружбу. И вместе с тем Куроко стал ещё и плечом, на котором она могла поплакать. Ну а что? Он уже видел её слабой и немощной, кормил её с ложки тем поганым овощным супом, который так не любила Беатрис, так что она не стеснялась перед Куроко быть иногда той слабой женщиной, которой нужна поддержка. Да и Куроко не возражал. Сложно было жаловаться на обязательства «жилетки для слез», когда ими пользовались всего три раза за всё время знакомства. Технически третий раз вообще можно не считать, потому что в тот вечер душу изливал по большей части Куроко. Вот тогда-то и был заключен тот злосчастный спор. Куроко признался Беатрис, что уже некоторое время пишет «в стол» и даже прочитал пару глав ей вслух. Беатрис сначала помолчала, переварила услышанное, налила себе бокал вина и, осушив его залпом под удивленный взгляд Куроко, сказала, что Тецуя непременно должен отправить рукопись в какое-нибудь издательство. А через минуту, когда вино ударило ей в голову, она гневно парировала на заявление Куроко о том, что он вообще никогда не собирается издавать свои рукописи. Беатрис утверждала, что у Куроко нет яиц, и он боится не успеха, а боится открыться миру. — Ты боишься этого мира, мальчик мой, — говорила она. Да, Беатрис называла Тецую исключительно «Мальчик мой», хотя он был младше её всего на четыре года. — Боишься, что тебе нечего предложить этому миру, но, мальчик мой, ответь на простой вопрос: Разве этот мир чего-то ждет от тебя? Или от меня? Да вообще от кого угодно? Куроко задумался, но на пьяную голову философия у него шла туго, так что он многозначительно промолчал и позволил Беатрис закончить умную мысль. — Мир ни от кого ничего не ждет. Ни от кого. Но если у тебя есть что-то, что ты можешь предложить миру, то просто сделай это, черт тебя дери. — Нет, и хватит об этом, — сморщился Куроко, словно от боли. — Теперь я жалею, что рассказал тебе. Беатрис фыркнула. — Тебе просто нужно отрастить яйца, — заключила она, в конце концов, и Куроко уставился на неё, почему-то в тот момент её замечание показалось оскорбительным. — По-твоему, у меня яиц нет? — Конечно, нет, — парировала она. — Ты не можешь отправить гребаную рукопись в издательство, о каких яйцах вообще может идти речь? — Думаешь, я не смогу? — Я даже ставлю сотню фунтов на это. Куроко хмыкнул и, опрокинув в себя свой бокал, начал активно клацать по клавиатуре ноутбука. — Подними до двух, — сказал он, странно усмехаясь, и Беатрис вопросительно изогнула бровь. Тецуя с довольным выражением лица развернул к ней ноутбук, демонстрируя, что только что отправил рукопись в два разных издательских дома. — Ты в первые попавшиеся что ли отправил? Или ты уже занимался поиском подходящего издательства? — ехидно улыбалась Беатрис, растягивая слова и глядя на Тецу с хитрым прищуром. — Какая разница, — отмахнулся Куроко. — Ты мне две сотни должна. Так Куроко стал публикующимся автором. Конечно, ему пришлось очень много и долго работать с редактором, который настолько его раздражал и не понимал, вечно предлагал весьма странные правки, превращая историю в проходной дешевый роман. Так что Куроко едва ли не со скандалом ушел из первого издательства и потом точно так же намучился во втором. А когда он уже готов был сдаться, вернуть те несчастные две сотни Беатрис и признаться ей, что у него, действительно, нет яиц, и публиковаться он не собирается, он наткнулся на другой издательский дом и отправил свою рукопись в третий и последний раз. Для человека, который вообще не планировал этим заниматься, Куроко считал, что приложил достаточно усилий. В этом издательском доме его рукопись приняли тепло и с любовью. Работать с редактором было легко и приятно. Он не пытался перекроить историю Куроко и подогнать под тренды, а принимал её такой, какая она есть и болел за неё всем сердцем, когда наступил старт продаж. Успех пришел не сразу. Книге потребовалось немало времени, чтобы найти своего читателя, но когда это всё же произошло, Куроко почувствовал прилив сил, как будто у него за спиной расправились крылья. Рецензии на книгу были положительными, легкая критика — справедливой. Но больше всего он был счастлив, когда ему, спустя месяцы, позвонила Момои, бог знает в котором часу ночи, и сбивчиво кричала в трубку. — Тецу-кун! Тецу-кун! Я зашла в книжный магазин, хотела купить какую-нибудь кулинарную книгу, чтобы удивить Харуто, но увидела рекламу книги нового автора. Твоей книги, Тецу-кун! В рекламе говорилось, что автор — настоящий талант и ему есть, что сказать миру! Я не могла не купить её. Должна сказать, что Харуто так и остался без ужина, но зато я готова подписаться под каждым словом той рекламы! А ещё я готова убить тебя! Почему, ответь мне, я узнаю о твоей книге из чертовой рекламы в книжном магазине?! Куроко иногда перечитывал хвалебные рецензии на свою книгу, чтобы напомнить себе, что он не зря всё это затеял. Но особенно его вдохновляли именно эти сбивчивые слова Момои-сан, которая пылко восхваляла его книгу, а потом, успокоившись, серьезно говорила о том, что гордится им и что всегда верила в него. Он хранил их на отдельной полочке в своем сердце. Прямо рядом со словами матери и Беатрис, которая ограничилась лишь «Черт возьми, ты, в самом деле, пошел и сделал это!». Жизнь, определенно, радовала его. Куроко наконец-то начал чувствовать, что сам стал тем светом, который он искал в других и жадно за него цеплялся, полагая, что сгинет во тьме, если рядом с ним не будет света. Каким же он был слабаком. Но всё это тоже осталось в прошлом. Та тьма, от которой Куроко бежал и спасался, теперь обращена в слова и стоит в твердом переплете на полках книжных магазинов.***
А тридцать первого января, в двадцать восьмой день рождения Куроко, ему позвонила Момои. Как завелось у них по традиции, ровно в 00:00 по британскому времени. Сацуки трогательно поздравила его и сказала, что в этот раз у нее есть необычный подарок, который, она уверена, сделает его счастливым. И Момои оказалась права. Потому что она сообщила, что в марте выходит замуж за Харуто и обязательно желает видеть Куроко на своей свадьбе. Куроко знал Харуто. Момои познакомила их в то лето, когда Тецуя вернулся в Токио на пару недель. Харуто сразу произвел хорошее впечатление на Тецу, и он был уверен, что Момои будет с ним счастливой. Даже Дайки с его комплексом старшего брата одобрил Харуто, так что тот практически был святым, наверное. Харуто был инструктором по плаванию и по выходным подрабатывал в том фитнес-клубе, куда Момои купила абонемент, чтобы снимать стресс после рабочей недели. Они понравились друг другу сразу, но почти два месяца проходили мимо, ограничиваясь лишь «Здравствуйте» и «До свидания». Только спустя восемь недель, Харуто предложил Момои прогуляться. Сацуки согласилась, потому что Харуто ей тоже нравился. Он был симпатичным, спортивно сложенным мужчиной с чарующей улыбкой и добрыми глазами. Мог как рассмешить Сацуки, так и внимательно ее выслушать, а затем дать какой-нибудь хороший совет, если Момои просила об этом. Харуто дарил ей цветы в горшках, так что очень скоро у Сацуки не осталось в квартире места, куда бы можно было ставить новые цветы. Он был внимательным и заботливым, не заявлял чересчур свои права на Сацуки и не указывал ей на ее место. Они съехались через год и были счастливы. Харуто сумел покорить не только Дайки, но и Кисе, который с особой ревностью следил за благополучием Момои. Со всеми остальными Харуто познакомился на вечеринке в честь возвращения Кисе из Пекина, где он обучался искусству фотографии у какого-то там знаменитого фотографа со сложным именем. Знакомство прошло гладко, и с тех пор Харуто стал своим человеком в их кругу, а не просто безымянным и безликим «ухажёром Сацуки». И вот теперь он сделал Момои предложение. Конечно, Куроко был рад и счастлив. На его взгляд, у Момои и Харуто были идеальные отношения. Они не только любили друг друга без памяти, но и ценили и уважали друг друга. И это, на самом деле, очень важно, потому что, как выяснил Куроко на личном опыте, одной любви недостаточно. Так что да, он был безмерно счастлив за Момои, за свою любимую фею из волшебных сказок, что она встретила своего человека. Куроко верил, что когда-нибудь он тоже встретит того самого, с которым будет счастлив. За пять лет жизни в Лондоне Тецуя завел отношения лишь с двумя. И с обоими не получилось ничего серьезного. С первым Куроко познакомился на площади Пикадилли, прямо у фонтана со статуей Антероса*, что очень иронично, на самом деле. Его звали Ченг и он был студентом, приехавшим в Лондон из Китая. Он познакомился с Куроко, был так прост и весел, предложил Куроко прогуляться, а Тецуя почему-то не отказал. Они разговаривали неловко и глупо, Ченг иногда забавно скатывался в китайский и всегда оправдывал себя тем, что слишком нервничает рядом с Куроко. Тецуя понимал, что это неприкрытая лесть, но ему было приятно. Приятно от того, что он просто интересен кому-то, хоть в этом и не было никакого смысла. На следующей неделе после знакомства Куроко заметил Ченга на лекции в пятницу, а уже в субботу Ченг вызвонил Куроко и сказал, что он невероятно сексуален, когда читает лекции, используя все те умные слова. Куроко по непонятным причинам тянуло к Ченгу, что он вступил в опасную игру и «закрутил роман» со студентом. Роман этот продлился всего четыре месяца, ровно до каникул, когда Ченгу нужно было лететь в родной Китай до начала следующего семестра. Ченг просил Куроко дождаться его, но Куроко порвал с ним в аэропорту Хитроу, потому что так было лучше всего. Второй, Дилан, был другом Беатрис, работал в какой-то крупной компании, ездил на Range Rover и не был похож ни на одного знакомого Тецуи. Дилан знал цену времени и тратил его с исключительной прагматичностью, не распыляясь на мелочи. Так что он сразу после ужина на вечеринке в честь дня рождения Беатрис предложил Куроко пойти с ним в бар, и Тецуя не отказал. После — Дилан предложил поехать к нему, и Куроко снова согласился, потому что весь вечер, с того самого момента, когда их представили друг другу, Тецуя ловил себя на мысли, что хочет снять с Дилана этот чертов дорогой костюм и слизать с его кожи терпкий парфюм. И Дилан подарил ему такую возможность той же ночью. В следующий раз Куроко снимал с Дилана костюм через две недели. А потом это стало происходить чаще. При встрече они почти сразу срывали друг с друга одежду и падали в постель, а уже после разговаривали. Дилан предпочитал слушать. Он мог вести часовые переговоры с партнерами, но замолкал, стоило Тецуе открыть рот. Вместо слов Дилан дарил Тецу прикосновения, разговаривал с ним через них, и очень скоро Куроко по прикосновениям мог точно угадать настроение Дилана или о чем тот думает. Куроко ни разу не ошибся. Он не ошибся и в тот раз, в их последний раз. Дилан тогда прикасался к нему с каким-то отчаянием, как будто насыщался им напоследок, и брал его той ночью особенно нежно, словно прощаясь. Дилан действительно прощался. «Я женюсь через две недели», — говорил он, когда натягивал свой идеальный костюм, стоя спиной к Тецу. — «Это брак по расчету, чтобы ты понимал, но я не хочу быть мудаком с ней». И Куроко на самом деле понимал. Он никогда не забывал, что они с Диланом из разных миров, и рано или поздно их пути разойдутся, так что когда это случилось, Куроко не впал в пучину отчаяния, он даже не растерялся. Но ему льстило то, как вёл себя Дилан в их последнюю встречу. Это вселяло Куроко веру, что он был по-настоящему небезразличен Дилану. После Дилана у Куроко никого не было, и не то чтобы он сильно страдал от этого. Тецуя просто жил и верил, что когда придет время, то он встретит своего человека, вот и всё. Жизнь становится, на самом деле, намного проще, когда ты перестаешь делать отношения и поиск второй половинки главным, или еще страшнее единственным, смыслом своего существования. Так что Куроко просто жил, вкладывался в себя и считал это самым выгодным вложением. А в начале марта он вылетел из Хитроу, чтобы через одиннадцать с небольшим часов приземлиться в аэропорту Токио. Момои попросила его помочь ей с организацией свадьбы, и кто такой Куроко, чтобы отказать ей. Хотя на самом деле, оказалось, что Момои преследовала сразу несколько целей, потому что помощи она попросила еще у Кисе. Рёта, едва завидев Тецу, спрятал свою лучезарную улыбку и одарил Куроко равнодушным, но, тем не менее, холодным взглядом, так что Тецуя даже почувствовал себя неуютно. Но ради Момои им пришлось заключить перемирие. Вместе они поработали один день, а после напряженных и неловких разговоров решили разделить обязанности. Куроко занимался оформлением основного зала, а Кисе составлением меню, уточнением списков гостей, он даже организовал целый кастинг для подбора ведущего и заказал всё необходимое, включая тот список украшений, который составил Куроко для оформления зала. Момои пыталась заверить Куроко, что Кисе на него больше не злится, но Тецуя буквально кожей ощущал тот холод, исходивший от Кисе, и понимал, что Рёта его не простил. А в прошлые годы Куроко довел себя до той стадии самобичевания, что безропотно согласился со всеми обвинениями Рёты и теперь считал себя недостойным, чтобы извиниться перед ним, как бы абсурдно это ни звучало. Но Куроко не знал, что два года назад Аомине прописал Рёте хук с правой, когда блондин, не стесняясь в выражениях поливал Тецу оскорблениями. После этого Рёта с Дайки еще долго не разговаривали, и Момои пришлось приложить титанические усилия, чтобы растолковать каждому мотивы другого. Аомине она скрепя сердце рассказала о чувствах Рёты и никак не могла отделаться от ощущения, будто предает Кисе, но с облегчением вздохнула, когда узнала, что Рёта уже сам признался Дайки, так что она с легким сердцем стукнула Аомине, и тот понял, что был слишком груб с Рётой. С Кисе пришлось говорить чуть дольше, чем с Дайки, но, в конце концов, и Рёта понял чувства Аомине и смог поумерить свою ненависть относительно Куроко. Так что его холодность была в основном маской перед самим Куроко, чтобы тот, не дай боже, не заметил, что Рёта тоже чувствует вину. — Странно, что ты не привлекла Аомине-чи, — как бы между прочим сказал Рёта, расставляя вместе с Куроко стулья в ряд. — Или он снова говорил, что выше всего этого? Момои улыбнулась и покачала головой. — Я попросила его о другом, — произнесла Момои, загадочно улыбаясь, и в тот момент Куроко с Кисе вопросительно переглянулись, и это стало их первым взаимодействием за долгое время. — О чём же? — выгнул бровь Рёта. — Я спросила его, не согласится ли он проводить меня к алтарю. — Вау! — воскликнул Рёта, но уже через секунду весь скуксился и при том так быстро переменился в лице, что Тецуе показалось, что он слишком медленно моргает. — А меня не спросила, — взвыл Рёта и, прежде чем хоть кто-то успел среагировать, снова засиял и с хитрым прищуром смотрел на Момои. — И каким был его положительный ответ? Момои засмеялась на реакцию Рёты. — Он согласился не сразу, — разуверила она, и если Кисе удивленно выгнул бровь, то Куроко напрягся и замер на полпути со стулом в руках, испугавшись, что Дайки мог посмеяться над желанием Сацуки выйти замуж. В конце концов, Аомине постоянно высмеивал институт брака, семьи, называя это «развлечением натуралов». — Дайки сказал, что это не самое лучшее решение, что он может всё испортить, но потом перезвонил мне и спросил, какой костюм ему лучше купить, — улыбнулась Момои уголками губ, и Куроко отзеркалил её улыбку, испытав неимоверное облегчение. — Аомине-чи просто понял, что для тебя это важно, — заметил Рёта. — Да, наверное, — пожала плечами Сацуки. — Никаких «Наверное», Момои-чи, — чуть повысив голос, серьезно произнес Рёта. — Вы выросли вместе. Вы знаете друг друга всю свою жизнь. Для Аомине-чи ты самый близкий человек. Конечно, это важно. На губах Момои засияла трогательная улыбка, а глаза заблестели от счастья, и, благодаря словам Рёты, Сацуки больше не терзали сомнения, что она заставила Дайки согласиться. — Спасибо тебе, — шептала Сацуки, обнимая Рёту. — Момои-чи, какая же ты глупая, — шептал в ответ Рёта. — Сама же говорила, что мы должны больше верить в Аомине-чи. А потом у Рёты зазвонил телефон, и он пошел встречать очередного курьера. — Удивлен? — спросила Момои у Куроко, который выглядел слишком озадаченным для человека, расставляющего стулья. — Что? — опешил Тецуя, будучи застигнутым врасплох. — Удивлен, что Дайки согласился проводить меня к алтарю? Куроко неуверенно пожал плечами. — Удивлен, — в конце концов, честно признал он. — Он же никогда не воспринимал брак всерьез. — Он изменился, — ответила Сацуки. — Дайки больше не тот клубный мальчик, которого ты знал. Куроко смолчал, не зная, что ответить на подобное заявление. Что он рад за Дайки? За то, что тот изменился? А изменившись, пришлось ли Дайки переступить через себя или он, наоборот, пришел к себе настоящему? Куроко серьезно задумался об изменениях в Дайки, о которых упомянула Момои, замер со стулом на полпути, закусил губу и нахмурился. Он не видел Дайки с того самого дня, когда они попрощались в Starbucks на переходе Сибуя. Лишь иногда Куроко узнавал о делах Дайки, когда его имя вскользь упоминалось в каком-нибудь разговоре. — Если не веришь мне, спроси у своей матери, — улыбнулась Момои, заметив нахмуренные брови и серьезный взгляд Тецуи. — Что? — Куроко снова оказался застигнутым врасплох. Такое с ним обычно случалось довольно редко, но Момои каким-то образом всегда удавалось подловить его. Сацуки не успела ответить, вместо этого она лишь загадочно улыбнулась и, взмахнув волосами, умчалась на помощь Кисе, который не мог разобраться с курьером.***
Возможно, Тецуе, действительно, следовало поговорить с матерью о Дайки, но он счел это неуместным и глупым. Ну, какое отношение к Аомине могла иметь его мать? Куроко никогда не рассказывал маме полной картины отношений с Дайки, но и того, что она видела, оказалось достаточно, чтобы понять, что её сын не совсем счастлив в отношениях с Дайки, так что вряд ли мама стала бы искать встреч с Аомине. Куроко был прав, предполагая, что мама всё понимает насчет их отношений с Аомине. Но он ошибался, когда думал, что его мать не имеет никакого отношения к Аомине. Она столкнулась с Дайки случайно. На втором году стажировки Куроко в Лондоне. Она столкнулась с Дайки вагоне метро, где они оба оказались лишь потому, что утром неожиданно пошел снег, а они вовремя не сменили летнюю резину на зимнюю. Аомине поздоровался с ней, попытался вежливо поклониться, но из-за скученности в вагоне пришлось ограничиться легким кивком. А потом оказалось, что выходить им на одной станции и идти в одну сторону примерно пятнадцать минут. Она была удивлена, как приветливо вёл себя Дайки. Просто в её представлении он всегда был высокомерным и заносчивым молодым человеком, с которым ей приходилось мириться, потому что Тецуя его выбрал. И еще, наверное, из-за чувства благодарности. Она помнит, что Аомине помог её сыну принять себя таким, какой он есть. Аомине был тем, кто помог Тецуе выиграть этот бой. За эту победу она всегда будет ему благодарна. К тому же именно Аомине приложил руку к примирению Тецу с матерью, после его ссоры с отцом, когда Тецуя ошибочно считал, что она на стороне отца. Так что у неё есть веские причины быть благодарной Аомине. Но также у неё есть причины и злиться на Дайки. Она помнит, что Аомине принес Тецуе немало боли. О, нет, Тецуя достаточно страдал из-за него. Так что во время их короткого разговора, пока их дороги не разминулись, она была вежлива с Дайки в силу благодарности, но в то же время холодна из-за притаившейся в ней злости за страдания сына. Так же случайно, как в первый раз, они столкнулись и во второй. Уже в аэропорту. Дайки помог ей донести сумку до такси, когда она счастливая вернулась в Токио из Лондона, где провела новогодние выходные с Тецуей. В этот раз, будучи счастливой и окрыленной, после каникул с сыном, она отнеслась к Дайки с большим теплом и получила в ответ такое же теплое отношение от Аомине. Он был ненавязчиво заботлив и вежлив с ней. Спросил про её дела и откуда она прилетела. Улыбнулся, когда она упомянула о Тецу. В таком Дайки она не заметила той былой заносчивости и его высокомерия. Он как будто стал мягче и искреннее. А может, это её воображение? Но она поняла, что это не так, когда смотрела из такси вслед Дайки и видела в нём сильного, но одинокого человека. В следующий раз они столкнулись, когда она стояла под козырьком автобусной остановки, дрожа от холодного ветра, и злая на весь мир. У неё был плохой день. Утром она попала в пробку, из-за которой едва не опоздала на работу. В офисе у нее два раза зависал компьютер, из-за чего ей пришлось дважды печатать один и тот же документ. А выйдя с работы, она не обнаружила машину в том месте, где ее припарковала, — оказалось, что её забрал эвакуатор из-за неправильной парковки. В довершении ко всему пошел дождь, а её зонт остался в машине. А теперь к ней не ехало такси вот уже тридцать минут. Так что она была в крайне паршивом настроении и едва не нагрубила Аомине, когда тот окликнул её из своей машины и предложил подвезти. — Я заказала такси, спасибо. — В такую погоду ожидание может растянуться на час, а то и больше. А могут вообще не приехать. Она проверила приложение в телефоне, но там теперь в окошке, где раньше светилось имя водителя и марка автомобиля, мигала фраза «Идёт поиск водителя». Она тяжело вздохнула, отменила заказ и от безысходности села в машину Аомине. Дайки не докучал разговорами, лишь прокомментировал погоду и сосредоточенно вел машину, отвечая на её редкие и банальные вопросы, заданные больше из вежливости. — Как у тебя дела? — Неплохо. — Чем занимаешься? — Всё так же баскетболом. Основную часть дороги они ехали молча под тихую музыку из колонок. Из-за дождя и пробок дорога заняла больше времени, чем обычно, благодаря чему, Куроко-сан успокоилась и даже успела почувствовать вину за то, что отняла столько времени у Дайки. Дождь хлестал, не переставая, так что Дайки не позволил ей выйти из машины прямо под дождь. Вместо этого он вышел первым, раскрыл зонт и проводил её до самой двери и стоял рядом до тех пор, пока она не нашла в сумке ключи и не открыла входную дверь. — Что ж, — выдохнул он, — теперь, когда Вам осталось только переступить порог, я могу с чистой совестью оставить Вас. Она улыбнулась и поблагодарила его, на что Дайки лишь мотнул головой и ответил, что ничего такого он не сделал. — Может, зайдешь на чай? — предложил она, потому что посчитала, что будет грубо и невежливо с её стороны зайти в дом и закрыть перед дайки дверь. — Если ты, конечно, не торопишься. А то я уже достаточно отняла у тебя времени, пока ты вёз меня сюда. — Я зайду, — перебил её Аомине, прежде чем она начала его благодарить. Слова благодарности до сих пор заставляли его чувствовать себя неловко. За чаем разговор пошёл лучше. Куроко-сан много спрашивала о Дайки, ей вдруг на самом деле стало интересно, чем тот занимается сейчас. Дайки рассказывал, что по-прежнему занимается баскетболом, но сам теперь играет гораздо реже. Большую часть времени он тренирует команду юношей, и ему вроде бы даже нравится. — Оказывается, я умею волноваться до игры, во время неё и даже после, — со смешком замечает Аомине и получает в ответ добрую, наполненную теплом улыбку. Прямо как у Тецуи. Теперь понятно, от кого Тецуя унаследовал такие солнечные улыбки. Они сидят на кухне еще час, пока Аомине не замечает, что дождь уже почти закончился, и начинает собираться. — Будет время — приходи в гости, — неожиданно предлагает Куроко-сан и удивляется своим словам не меньше Аомине, но вовремя скрывает замешательство за улыбкой. — Правда, заходи. Тецуя раньше навещал меня каждые выходные, и теперь, когда он далеко, мне кажется, будто я совсем одна в этом городе. Приходи вместе с Момои. Она заглядывает ко мне в свободное время. — Куроко-сан говорит абсолютно серьезно. Она предлагает это, потому что видит, что Аомине всё ещё одинок и нуждается в заботе, и она хочет предложить ему эту заботу. — Конечно, я приеду, — говорит Аомине, хотя сам думает, что это просто формальная отговорка, чтобы не обидеть женщину. Он считал странным заводить дружбу с матерью бывшего парня, с которым они радикально подвели черту под их отношениями. Но Аомине на самом деле начинает ездить к Куроко-сан в гости. Сначала они будут приезжать с Сацуки, позже — он станет ездить один. Дайки будет приезжать к Куроко-сан за той толикой тепла, которую получает только от неё. Куроко-сан станет для него хорошим другом, и Дайки невольно будет сравнивать её со своей матерью, которая для него осталась в безвозвратном прошлом. — Тецуе очень повезло с такой матерью, как Вы, — однажды признает Дайки. — На самом деле, я не раз говорил Тецу об этом. Потому что ему, действительно, повезло. Куроко-сан улыбнулась. — Я ведь никогда тебе прежде не говорила, хотя мне давно следовало сказать эти слова, — вдруг начала она, пристально глядя в глаза Дайки, и Аомине весь подобрался под её серьёзным, но в то же время мягким взглядом. — Спасибо, — сказала она. — И прости, — Аомине выдохнул, когда она произнесла эти слова. Снова непривычные, выбивающие почву из-под ног. — Спасибо за то, что помог Тецуе справиться в тот переломный момент. Спасибо, что помог мне вернуть его, когда он начал отдаляться от меня. И прости за то, что в начале я была против ваших с ним отношений. — Куроко-сан, я не думаю, что… — Не нужно лишних слов, — перебила она. — Просто прими мою благодарность и слова прощения. Аомине замолчал от неожиданности, но, в конечном итоге, кивнул, выражая ответную признательность Куроко-сан. Он тоже хотел бы её отблагодарить, но, к сожалению, Дайки не знал, как передать это словами, так что он решил, что будет и дальше навещать Куроко-сан и благодарить её через какие-нибудь приятные мелочи и душевные разговоры, потому что по-другому он не умеет.***
Когда до свадьбы осталось два дня, Аомине обратился к Куроко. Тецуя как раз закончил с гирляндами и теперь пытался прикинуть, как будут смотреться цветы, которые должны доставить рано утром в день свадьбы. Куроко сосредоточенно ходил по залу с изображениями цветов и прикидывал, как они будут смотреться среди остальных декораций. Пару раз Куроко передвинул две вазы, а потом снова вернул их на место, поправил занавески и нахмурился, скептично оглядев пространство вокруг себя, при этом закусив большой палец. — Всё отлично, — заверил его Аомине, и Куроко дернулся, обнаружив Аомине позади себя. — Поверь, если кто-то вроде меня говорит, что всё отлично, значит, это действительно так. — Я бы предпочел услышать это от Момои-сан, — произнес Куроко, не чтобы обесценить мнение Дайки, а просто потому, что он на самом деле переживал, понравится ли Сацуки оформление или нет. Аомине в ответ лишь рассмеялся. — Наверное, Сацуки действительно стоит увидеть всё это заранее, иначе она разревётся и испортит макияж. — Она приедет чуть позже, — ответил Куроко. — Нужно еще расставить таблички с именами гостей на столы, но этим мы уже займемся вместе с ней. Аомине в ответ лишь многозначительно поджал губы и кивнул. Куроко ждал, что он что-нибудь скажет, но Дайки молчал. — А ты почему здесь? — в конце концов, спросил Тецуя. Аомине стрельнул в него глазами, как будто только и ждал подобного вопроса в лоб. Такая реакция заставила Куроко нахмуриться и вопросительно посмотреть на Аомине. — На самом деле, мне нужна твоя помощь с моей речью, — выпалил Дайки на одном дыхании, как будто эти слова сдавливали ему горло, и теперь он испытал облегчение, произнеся их. — Просто я совсем не умею обращаться со словами, а ты в этом шаришь. Ты же, в конце концов, постоянно писал всякие сочинения, анализы и эссе в своем универе, а теперь ещё и книги. Так что я подумал, что ты мог бы мне помочь. Пожалуйста. Брови Куроко взмыли вверх, но он всё равно улыбнулся, открыто и мягко, как всегда это делал, и уголки губ Дайки едва заметно дернулись в улыбке. — Хорошо, давай посмотрим, что у тебя уже есть, — Куроко протянул руку к блокноту Дайки, который тот теребил в руках, но заняться речью они не успели, потому что в следующую секунду в зале появилась Момои и ахнула от красоты вокруг. — Тецу-кун, ты волшебник! — звонко вторила она и с разбегу крепко обняла Куроко, едва не сбив его с ног. Дайки покачал головой. — Тебе обязательно всегда это делать? — спросил он, глядя на Момои, которая сейчас откровенно висела на шее Тецу и причитала о том, какой он замечательный. Честное слово, Момои бросалась на Тецу с объятиями едва ли не с первого дня знакомства, а ведь с тех пор прошло уже немало лет, а Момои всё так же кидалась на Тецу. Дайки усмехнулся, когда подруга показала ему язык. И эта женщина выходит замуж через два дня. Дайки пришлось откланяться со своей речью, потому что Момои полностью увлекла Тецу за собой в зону со столами, чтобы расставить таблички. Куроко мимоходом успел только бросить короткое «Пока и прости» через плечо, пока Сацуки волокла его вон из торжественного зала, Дайки в ответ лишь покачал головой, мол, «Не бери в голову» и направился к машине. — Значит так, смотри, — начала Сацуки, доставая из пакета напечатанные таблички. — Их нужно сложить по контурным линиям в аккуратные пирамидки, чтобы они красиво стояли на столиках. Держи, — она протянула Тецуе один пакет, — эти складываешь ты, а вот эти за мной. — Хорошо, — согласно кивнул Тецуя, разворачивая пакет и выуживая оттуда белые, пока еще плоские таблички с именами. — О чем говорили с Дайки? — резко спросила Сацуки, в очередной раз застав Куроко врасплох. — Ни о чем таком, — уклончиво ответил Тецуя, чтобы не выдавать Дайки с его речью, хотя был уверен, что Момои уже догадалась об этом. — Понятно, — протянула она, не сумев скрыть улыбку, и Тецуя понял, что она, определённо, знает. Дальше Тецуя с Момои складывали плотную бумагу в тишине, думая каждый о своем. Плоские таблички постепенно превращались в аккуратные пирамидки. Тецуя собирал пирамидки и делил их на группки. Друзей Сацуки он поставил в один угол, её коллег — в другой. Таблички с одной фамилией он ставил отдельно от других, и очень скоро на его половине стола организовался хрупкий порядок, который мог рассыпаться от любого резкого движения руки. Так что Тецуя двигался плавно, стараясь сохранить гармонию этих пирамидок, но он не смог совладать с собой, когда прочел на табличках имена, которые он слышал лишь однажды, но в таком контексте, что они навсегда отпечатались у него в памяти. Его рука дернулась, и часть пирамидок упала на пол. — Всё в порядке? — спросила Момои, когда Тецуя подобрал упавшие таблички и с нахмуренными бровями вертел в руках две другие. — Аомине Шиока и Аомине Саю, — читает Тецуя вслух имена и поднимает вопросительный взгляд на Сацуки. — Это…? Момои напрягается и кивает. — Мама и сестра Дайки, — подтверждает она догадку Тецуи, забирая таблички с их именами из рук Куроко. — Я очень переживаю насчет них, — признаётся она. — Не в том смысле, что я сомневаюсь, придут они или нет. Они придут. В этом я уверена. Я переживаю из-за Дайки. Шиока-сан и моя мама — лучшие подруги, и я знаю эту женщину с самого рождения. Она практически была мне второй мамой, пока мы учились в школе, и я не могла не пригласить её. А она не может не прийти. Но я боюсь, что Дайки будет больно. Они перестали общаться с тех пор, когда Дайки было шестнадцать. За все эти годы они виделись-то пару раз. Шиока-сан даже не желала видеть Дайки на похоронах его отца. — Куроко резко посмотрел на Момои, он почувствовал, как внутри него что-то содрогнулось, когда он услышал о смерти отца Дайки. — Она звонила моей маме и просила, чтобы я убедила Дайки не ехать, — продолжала Момои. — Но разве я могла просить его о таком? — она не стала ждать ответа. — Наоборот, я считала, что если Дайки хочет ехать, то он имеет полное право. Но когда он попросил меня передать Шиоке-сан, что не собирается на похороны, я почувствовала облегчение и одновременно с ним вину. А ещё беспокойство. Я знала, что Дайки плохо без семьи. Я видела, что ему не хватает общения с матерью и сестрой, но, особенно, ему не хватало общения с отцом. Они были очень дружны. Именно отец отвел Дайки на баскетбол и радовался каждому его успеху. Дайки играл тогда с таким вдохновением, какого я больше никогда не видела. Ему нравилось побеждать и делить радость победы с отцом. Но когда в шестнадцать лет Дайки признался родителям, что он — гей, надеясь на поддержку, потому что верил в них так сильно, но вместо этого он получил презрение, и ему пришлось навсегда уйти из дома. После этого он изменился, закрылся и отдалился от людей. Он ушел с головой в тренировки, стал больше времени посвящать баскетболу, единственному, что у него теперь осталось, и что никто не мог у него отнять. Дайки играл с остервенением, выплескивал всю злость через игру. Он проводил в тренажерном зале дни напролёт. Естественно, он начал быстро развиваться, его игра стала агрессивной, за ней не поспевал никто, но восхищались абсолютно все. Но очень скоро восхищение сменилось страхом. Игроки начали бояться Дайки на площадке и за её пределами. Конечно, Дайки это заметил. Но он старался не обращать внимания и продолжал играть. Он даже пытался вернуть былую мягкость и деликатность в свой стиль, чтобы не отпугивать от себя остальных. А потом его тренер признался, что Дайки пугает и его, назвал его монстром и сказал, что больше не может его тренировать. Может, он сделал это из лучших побуждений, но преподнес он это в грубой форме, так что эти слова задели Дайки. Стали переломным моментом. Тренер, в лице которого Дайки подсознательно искал ту поддержку, которой лишился после ссоры с отцом, отвернулся от него, оттолкнул от себя точно так же, как сделал отец. Дайки снова пришлось уйти. Он снова понес потери. Возможно, поэтому его игра постепенно из гнева и невысказанной обиды превратилась в злую насмешку. Над противниками, товарищами, тренером и, прежде всего, над отцом. Над отцом, который должен был узнать о его успехах, но при этом не иметь возможности порадоваться. Дайки хотел, чтобы отец обязательно узнал о его успехах и пожалел о своей ошибке, чтобы он понял, что был неправ, отказавшись от сына, и, может быть, даже извинился перед ним. Но его отец умер, и разговор, которого Дайки подсознательно ждал все эти годы, так и не состоялся, и все вопросы Дайки остались без ответов. Теперь уже навсегда. — Момои вдруг замолчала и в следующую секунду посмотрела на Тецую широко распахнутыми глазами, как будто нашла ответ на вопрос, который мучил её очень долго. Впрочем, так оно и было, на самом деле. Она поняла, почему Дайки так болезненно переживал смерть отца, почему он плакал в ту ночь, когда они с Кисе безбожно напивались, почему ему было плохо. Дайки чувствовал её, безвозвратную потерю. Не только отца, но вместе с тем возможности поговорить и получить ответы на вопросы, которые терзают его всю жизнь. Кисе ведь рассказывал Момои, что Дайки плакал и в полубессознательном состоянии говорил, что отец не имел права умирать, не узнав, каким человеком стал его сын, не имел права умирать, потому что Дайки еще не успел задать ему вопросы, грызущие его изнутри: «Почему, отец?», «За что, отец?», «Ты так сильно ненавидишь меня, отец?», «Жалеешь ли ты о своих словах, отец?», «У тебя тоже до сих пор саднит рука, которой ты меня ударил, как саднит моя щека?», «Тебе тоже больно, папа?». Вдруг у Момои встал ком в горле, она впервые произнесла вслух все свои домыслы, догадки, и ей показалось, будто они оглушили её. Взорвались рядом с ней и осколками вонзились прямо в сердце, такими мелкими колючками засели глубоко в сердечную мышцу, отдаваясь острой болью в груди. И это глупое, израненное сердце подсказало «Но ведь еще не всё потеряно, да? Ведь у Дайки всё ещё есть его мама». Сацуки мотнула головой. А есть ли мама у Дайки? Шиока-сан всегда была на стороне мужа. Она осудила сына, отвернулась от него, отдала всю свою любовь дочери и ни разу не попыталась наладить контакт с Дайки. Даже после смерти мужа. Значит, дело не только в нём. Она сама была настроена против Дайки лишь потому, что сын полюбил парня. И сейчас, думая об этом, Момои не могла понять, откуда в этой женщине столько бессердечия. Ведь с Сацуки она всегда была доброй и любящей, искренне желающей ей счастья. Почему в её сердце не нашлось хоть сколько-нибудь тепла для Дайки? Как она поведет себя с Дайки на свадьбе? И что будет с Дайки, когда ему придётся столкнуться со своими родными, которые предпочли вычеркнуть его из жизни вместо того, чтобы принять его и заверить, что будут любить, несмотря ни на что? Теперь Момои сомневалась в правильности решения пригласить их. Она ведь хотела отменить их приглашения. Она, правда, думала об этом, но её мама лично сообщила Шиоке и Саю о свадьбе Сацуки и о том, что они будут с нетерпением ждать их на торжестве. — Что я наделала? — испуганно произнесла Момои, спрятав лицо в ладонях. — Господи, Тецу-кун, что я наделала. Я должна была настоять на своем, не должна была позволить маме решить всё за меня. Но теперь слишком поздно, да? — О чем ты говоришь? — взволнованно спросил Тецуя. Он забеспокоился за Сацуки, когда она внезапно замолчала и задумалась о чём-то своем, и при этом лицо её стало пугающе бледным, а теперь, когда она выглядела напуганной и ошарашенной одновременно, Куроко серьезно начал бояться за подругу. — Да, уже слишком поздно, — продолжала Момои сама с собой. — Господи, я такая глупая! Зачем я поверила Дайки, когда он сказал, что будет в порядке? Ведь он не будет в порядке, но солгал ради меня, а я не поняла. — Момои-сан, пожалуйста, успокойся, — взывал Тецуя, крепко сжимая ладони Сацуки в своих руках. — Тецу-кун, прошу тебя, на свадьбе присмотри за Дайки, — молила она, заглядывая в голубые глаза, а Куроко мог лишь беспомощно смотреть на неё в ответ, потому что сам был напуган и сбит с толку. — Пожалуйста, скажи, что присмотришь за Дайки, — громко и с нажимом повторила Сацуки, это уже была не просьба и не мольба. Это было требование, жесткое условие для Тецу, и Куроко под тяжелым взглядом Момои безропотно кивнул. — Я присмотрю за ним.