Дыхание в басовом ключе

В отличие от меня, на Боженова орущий неформал не произвел никакого впечатления, и он, улыбаясь и не выпуская моей руки, направился к остальным участникам нашего маленького представления. — Здорово, пацаны! — лихо шлепнул по протянутым к нему ладоням. — Мое почтение, Анатолий Владимирович. Бушует? — кивок в сторону двери. — А то, — тяжело вздохнул темноволосый сероглазый мужчина лет сорока, которого Ромка назвал Анатолием Владимировичем. — Познакомишь нас со своей очаровательной спутницей? Мой друг театральным жестом хлопнул себя по лбу, как вроде только сейчас вспомнил о моем присутствии, и представил: — Это Вика. Можно Витек. Мы на прослушивание, она играет на ударных, — и, повернувшись ко мне, продолжил: — Это Анатолий Владимирович, папа, мама, нянька и так далее этих оболтусов. — Я менеджер этих оболтусов, — улыбнувшись уголками губ, пояснил тот, заметив мой непонимающий взгляд. — Очень приятно, Вика. И — можно просто Анатолий и на ты. — Хорошо, очень приятно. — А это, — Ромка повернул меня к сидящим на диване, — Хан и Дэн. Тот, что сидел ближе ко мне, поднялся со своего места и протянул руку: — Хан — это я. Привет. Я пожала протянутую ладонь и принялась с интересом рассматривать нового знакомого. Не особо высокий, накачанный, с широченными плечами и выбритой налысо головой — ему бы скорее подошел образ сказочного богатыря, чем музыканта. И кличка Хан ему очень подходит — такой уверенный в себе, непобедимый предводитель Золотой Орды. Я легко могла представить себе его возлежащим на атласных подушках в огромном шатре посреди степи, в окружении прислуги и вьющихся вокруг наложниц, готовых выполнить любой каприз. Хан рассматривал меня с не меньшим интересом, не выпуская руки и расплываясь в довольно ехидной улыбке при виде юбки и каблуков. Я уже начала заливаться краской, когда его вдруг резко дернули назад, опрокидывая на диван, а его место занял… Даже не знаю… Настоящее солнышко. Да-да, этот парень сразу начал ассоциироваться у меня с теплым весенним солнышком. Невысокий. Намного младше Хана и сбежавшего барабанщика, да и меня, пожалуй, тоже. Думаю, ему где-то двадцать два — двадцать три. Рыжий, но не морковка, а такой благородный темно-медный цвет, которого так стараются достичь современные модницы, но, судя по небольшой россыпи бледных веснушек, заслугами стилиста тут и не пахнет. И с такой теплой и открытой улыбкой, что я, не удержавшись, широко улыбнулась в ответ. — Я Дэн. Прости нашего друга за такое поведение, ему, видимо, вместе с рукой отбили остатки мозгов. Ты присаживайся, — он махнул рукой в сторону второго дивана, но опускаться на него в этой чертовой юбке показалось мне не самой лучшей идеей. Осмотревшись вокруг, я выбрала широкое кожаное офисное кресло рядом с навороченным синтезатором. Переложив на пол сваленные на нем в кучу-малу наушники, какие-то тетради, провода и чью-то черную толстовку, я с грацией королевы присела на самый краешек, чинно сложив руки на коленях скрещенных вбок ног. Заметив, что Хан с большим интересом наблюдает за моими телодвижениями, я позволила себе отпустить ему милую улыбку. Мол, знай наших. Бритоголовый неожиданно добродушно хмыкнул и повернулся к Ромке: — Слышь, Романыч, ты б поговорил со своим дружком, что ли? А то он так до утра зверствовать может. Уточнять, о каком дружке шла речь, было излишним. Ромка, развалившийся на втором диване, сделал вид, что задумался и лениво протянул: — Не… Он меня убьет нафиг. Я забыл предупредить его, что Витек — девушка, — ох, нихрена ж себе «забыл»! Я, кажется, начинаю понимать, почему ударник так озверел при виде меня. — Давай лучше ты, а? Вы и дружите дольше, и жалко ему тебя будет. — А тебе меня, значит, не жалко? Я его выпендреж, на секундочку, с утра терплю. Мой личный лимит на психующего Шеса на исходе, — так вот, значит, как зовут буйнопомешанного. — Тебя, кстати, где носило? Не мог раньше приехать? — Значит, не мог, — Ромка воинственно насупился, но потом все же пояснил: — Я у Ала был. Ал? Это еще кто такой? Еще один член этой команды? Хан, видимо, прекрасно понял, о ком идет речь, потому что, скривившись, поинтересовался: — Ну, и как он там? — Да примерно так же. Рвет и мечет, ты ж понимаешь. У Шеса хотя бы рожа относительно целая осталась, а по нему как трактор проехался. — Ну, разукрасить кому надо фэйс Шес умеет, — хохотнул Хан и тут же стушевался под грозным взглядом со стороны менеджера. — Так, а что твой дружок говорит? Чего они делили-то? — Апельсин, блин, они делили! Который из дружков? — Да хоть какой-нибудь! — А! Значит, Шес тебе тоже ничего не сказал? — Ромка зычно заржал и через пару вздохов к нему присоединились все остальные. — Нет. Молчат, гаденыши, — утирая слезы, выдавил из себя Анатолий. — Придумывают сказки, одну другой краше: то они упали, то мотоциклы, то наркотики. Не хотят говорить, засранцы. — А когда они кому объясняли свои разборки? — Ромка с философским видом пожал плечами. — И вот могут же нормально, когда хотят, но как вожжа под хвост… — Это все Ал! — тут же начал наезжать бритоголовый. — Да этот маньяк кайф ловит, задираясь к Шесу! Боженов, не ожидая такого напора, начал багроветь, но неожиданно на помощь пришел рыжий Дэн, до этого спокойно строчивший что-то на своем айфоне: — Хан, ты думай, что говоришь! Можно подумать, нашего долбанутого ударника, по которому плачут все психушки страны, надо задирать. Да, может, Алек иногда и перегибает палку, но Шес сам ищет. И, как видишь, вполне себе так удачно находит! — Иногда перегибает?! Иногда? Это когда же? Когда увел у него ту девку? Или когда растрындел всем… — Ты понятия не имеешь, что там с той девкой было!.. — это уже мой дружок обрел дар речи. — Зато я зна… — Хватит! — менеджер разрешил спор по-своему. — А ну заткнитесь оба. Ты, — ткнул он в Хана, — и ты, — теперь в притихшего Романыча, — идите, проверьте, как там наш дебошир. Хоть водки ему налейте, хоть по голове дайте, но без него не возвращайтесь. Ты, — а это уже в сторону Дэна, — найди, наконец, вашего эльфа и напомни ему, что кроме баб на свете существуют также репетиции. А ты, — опа, а это уже ко мне, — не пугайся. Обычно они милые и пушистые, просто сегодня побрились. Вика, мне было очень приятно познакомиться с такой очаровательной девушкой. Надеюсь, еще увидимся. Удачи на прослушивании. И, подхватив с журнального столика какие-то папки, двинулся в сторону двери. — Э-э-э… Аллё! — Дэн протянул ему вслед две сложенные в молитвенном жесте руки. — Гудвин, ты куда? — Обедать. — А мы? Мы, между прочим, тоже голодные. — А вы вчера уже ели, а сегодня еще не заслужили, — Анатолий, которого почему-то назвали Гудвином, заливисто рассмеялся, что как-то совсем не вязалось с его суровым и элегантным образом, и ушел, по дороге отвечая на какой-то звонок: — Какая подсветка? Вы там сдурели, что ли? Вы еще гирлянды елочные повесьте! Да еду я, еду, можно подумать, у меня выбор есть! И мы с рыжим солнышком остались наедине. Он, выудив из кармана стильных, явно модельных джинс свой айфон, начал кого-то набирать, а я, уже не стесняясь, принялась опять его разглядывать. Интересно, кем он приходится этим ребятам из Рельефа? Какой-то техник, или, как и Ромка, чей-то друг? Явно не член группы, слишком неподходящая внешность для рок-звезды. Такой милый, интеллигентный мальчик, прямо мечта всех тещ мира. Приятный, в меру красивый, с по-детски широко распахнутыми серо-голубыми глазами, лучащимися добродушием и покоем. Даже серебристая пуговка пирсинга под нижней губой не портила впечатление, а, скорее, добавляла какую-то изюминку. Рядом с ним хотелось закутаться в плед и с чашкой горячего чая встречать рассвет на берегу океана. К тому же, его лицо при ближайшем рассмотрении показалось мне удивительно знакомым. Появилось навязчивое впечатление, что я его откуда-то знаю. И еще интересно, у него девушка есть? Так, стоп, что за мысли? Он же для меня еще совсем мальчишка. Сколько же ему лет? — Двадцать шесть, а что? — Дэн, оторвавшись от телефона, смотрел прямо на меня. Ой, я это что, вслух спросила? Судя по лукавому прищуру глаз, да. Выходит, он мой ровесник? Интересно… И как-то неудобно получилось. От судорожных попыток сообразить, чем объяснить свой внезапный интерес, меня спас сам же его виновник: — Ты, кстати, пить не хочешь? Чай, кофе? — Э… да, спасибо. А можно просто воды? — Да не вопрос, — рыжий, повернувшись в пол-оборота, засунул руку за спинку дивана и, выудив оттуда маленькую запечатанную бутылку минеральной воды, перебросил мне. — Ты не стесняйся, если чего надо. Я позвоню, хорошо? Не скучай, я быстро. И опять начал кому-то названивать. А он, оказывается, еще и вежливый! Мечта, а не парень. Так что же он тут делает в компании буйнопомешанного Шеса и сексуально озабоченного Хана? От раздумий меня оторвал Дэн, видимо, дозвонившийся, наконец, до того, кого искал, и сейчас говоривший в трубку, лениво потягиваясь: — Да нужен ты мне триста лет! Гудвин сказал найти тебя, я нашел. А дальше мне пофиг, все равно ударника нет, — выслушав ответ и задорно хрюкнув над чем-то, он сообщил: — А то ты Шеса не знаешь. Были бы тарелки, их бы уже не было. О! Тарелки! Ты, морда эльфийская, где? В прямом смысле, что ли? А-ха… Ладно, заканчивай и вали сюда… Нет, репетиции уже, скорее всего, не будет, но мы жрать хотим… Ну вот, пиццу, значит, привезешь и можешь валить обратно. Ну, как обычно, на всех. Хотя, погодь пять сек. Ты пиццу ешь? — повернулся он ко мне и, получив неуверенный кивок, вернулся к невидимому собеседнику: — Добавь еще одну. Давай, не перетрудись… — Опа, вернулся, красавчик, — проследив за направлением его взгляда, я увидела как раз входивших назад трех парней. Слегка встрепанных, но, похоже, уже спокойных. Шес, видимо, услышавший окончание разговора, заинтересованно уточнил: — Хавчик заказал? Это хорошо. На ребят, — тут он неопределенно ткнул пальцем куда-то себе под ноги, видимо в сторону нижнего этажа, — тоже? — Ну да, они ж тоже тут с утра. — Когда привезут? — Шес плюхнулся на диван рядом с Дэном и хлопнул того по плечу. — Голодный? Я Димону звонил. Он по дороге заедет, купит. — Тогда время еще есть, — и, переведя взгляд на меня, ехидно заявил, махнув рукой в сторону стоявшей в центре комнаты ударной установки: — Красавица, бубны там. По синтезатору тоже, конечно, можно постучать, но вряд ли его хозяин согласится, да? — опять повернулся он к Дэну. Вот гад! Да он издевается! А я-то было обрадовалась, увидев, что он успокоился. Наивная. Оказывается, миролюбиво настроенный ударник Рельефа — еще хуже, чем он же, вышедший на тропу войны. Психуя, он хотя бы просто орет, а так еще и ядовито язвит. Как его Романыч вообще терпит? О том, что Романыч благополучно вот уже лет двадцать терпит вторую язву в моем лице, я предпочла в тот момент не вспоминать. Я уже начала было открывать рот, чтобы в цветистых метафорах рассказать нахалу, где я видела его вместе с его барабанами, но вдруг увидела, как Дэн утвердительно кивает головой в ответ на риторический, как мне казалось, вопрос панка. Вот теперь совсем не поняла — это солнышко, этот мальчик-колокольчик, эта мечта любой тещи, он что, их клавишник?! Я так оторопела от этого открытия, что забыла, что хотела только что ответить ударнику. За что тут же поплатилась. — Эй! Алекс Юстасу — мы прослушиваться будем или похаваем и мирно разбежимся? — Не дождешься! Я тяжело вздохнула и начала стягивать с себя туфли, краем глаза заметив согревшую мне душу затрещину, которую сидевший на широком подлокотнике дивана Романыч отвесил этой ехидне. Впрочем, внимание всех присутствующих тут же вернулось ко мне. Проследив за благополучно снятой обувью, четыре пары глаз синхронно поднялись вверх и застыли на уровне треклятой юбки. Хан начал расплываться в уже знакомой мне улыбочке, а Шес выразительно приподнял проколотую штангой бровь. Даже Романыч замер в каком-то маниакальном ожидании. А вот фиг вам! У меня было время, чтобы все продумать, так что получи фашист гранату — нарочито томно потянувшись всем телом, чем заставила пирсингованую бровь подняться еще выше, я встала с кресла и, подняв с пола чужую черную толстовку, направилась к барабанам. Не спуская глаз с их заинтригованных лиц, я аккуратно закрыла кофтой свои ноги и только после этого опустилась на табурет, уже под прикрытием своего импровизированного передника задирая юбку так, чтобы не мешала. Четыре крайне разочарованных вздоха и бровь, доползшая чуть ли не до середины лба, были мне наградой. Полюбовавшись еще несколько секунд на их физиономии, я уточнила, копируя интонации Шеса: — Эй! Юстас Алексу — мы прослушиваться будем или похаваем и мирно разбежимся? Если честно, то я ожидала, что после такого рокер опять психанет, но неожиданно в его зеленых глазах мелькнуло что-то очень похожее на улыбку, и он, вернув бровь на место, великодушно разрешил: — Ну, давай. — Что давать? — А что ты можешь? — брюнет явно забавлялся. Вот паразит! — Могу сбацать на барабанах, — я решила поддержать игру. — А еще? — это он о чем сейчас? — А еще могу не бацать на барабанах. — Мда… Не густо… Ладно, бацай. — Что бацать? — А что ты можешь? — опять двадцать пять, ему что, ноты дать лень. Или он хочет, чтоб я играла собственный репертуар? Ну ладно, сам напросился. И я, задав себе босой ногой ритм, начала выбивать ту единственную композицию, которую действительно знала от и до, которую могла играть часами, когда на душе было херово или требовалось сорвать злость. Палочки в моих руках летали над барабанами, а я целиком и полностью отдалась во власть того всепоглощающего чувства эйфории, которое испытывала только за ударными или разгоняя свой байк до запрещенных законом скоростей. Что сказать? Только то, что я девушка со странностями, как в два голоса утверждают Романыч и Олежек. Удар, удар, еще, тарелка, мелкая дробь на томе. Хорошо-то как… А что до того, что именно я играла, так сам же сказал сбацать, что могу. Ну вот. Я подняла глаза на четверых своих слушателей, предвкушая вполне заслуженную головомойку. Романыч, как и ожидалось, со скучающим видом колупался в своем телефоне. Дэн и Хан так же ожидаемо офонаревшими глазами пялились на меня, и на их лицах было буквально написано большими непечатными буквами «ты это серьезно?», но вот хамовитый ударник… Он абсолютно не выглядел рассерженным или хотя бы удивленным, наоборот. Странно, но я бы сказала, что он выглядел как человек, с огромным трудом сдерживающий смех. Пока я пыталась разобраться, с чего бы Шесу так веселиться, он, наконец, совладал с собой и предательски подрагивающим голосом спросил: — Это что, была «Мурка»? — я, соглашаясь, кивнула. Надо же, узнал. — А ты слова знаешь? — еще не понимая, куда брюнет клонит, я снова кивнула. — Тогда еще раз, но теперь пой, красавица! Это еще зачем? Я непонимающе уставилась на ударника, подозревая какую-то каверзу, но неожиданно встрял Хан. — Шес, кроме ударных, делает еще и бэк-вокал, так что нам надо убедиться. — Ясно. Тогда позвольте откланяться, я абсолютно не умею петь, — помните, что я рассказывала про Ромку и пение? Так вот по сравнению со мной он вообще Шаляпин. Я с некоторым сожалением начала вставать, когда голос опять подал брюнет. — Так ты и на ударных играть не умеешь, это же тебя не останавливает. Садись, давай. Еще раз и с песней! Ах, так? Ну, держитесь! И я запела. Мне не дали добраться даже до конца первого куплета. Дэн, всхлипывая, сполз на пол, Шес дико ржал, уже абсолютно не скрываясь, а мой, с позволения сказать друг, эта зараза Романыч, потребовал пристрелить меня, дабы не мучилась и не мучила остальных. Я с запозданием сообразила, что даже если этот паразит и в самом деле поет, сломанная рука вряд ли может ему в этом помешать, а значит, надо мной открыто и со вкусом поиздевались. Судя по всему, прослушивание я с громким треском провалила. Что практически сразу же подтвердил Хан: — Вика, это было шедеврально. Но, к сожалению… Что там «к сожалению», он сказать не успел, потому что его самым наглым образом перебил Шес: — Хан, она остается, — и, глядя на меня с прямо-таки маниакальным блеском в глазах, «пояснил»: — Я ее хочу. — Хозяин — барин, — тут же согласился бритоголовый и, повернувшись к Дэну, добавил: — Звони Гудвину и Димону, у нас есть ударник. Я смотрела на них, все еще не веря в происходящее. Я же этого и хотела, да? Так почему мне кажется, что я крупно, прямо-таки катастрофически, влипла?