Чёрный.

      До крика первых петухов никто не смел шелохнуться. Люди, в самом начале полные уверенности в собственной правоте и безгрешности, замолкли, оглушенные самым страшным звуком, какой только может воспринять человеческое сознание — криком боли невиновного, осужденного на чудовищную гибель. Никто уже не мог знать, правильным ли было то, что происходило возле старого сгоревшего дома на центральной улице небольшой деревушки у крутых склонов скалистых гор, но также и никто, даже если бы это было возможным, не отступился и не подал бы руку помощи корчащемуся в нечеловеческой агонии кузнецу, воздевающему полыхающие ладони к молчащему небу. Языки костра всю ночь вздымались над мостовой; всю ночь селяне молча, опуская глаза и шепча уже не такие уверенные слова порицания стояли подле ужасающего места, унесшего столько жизней за последние несколько лет, и теперь принимавшего последнюю, как они надеялись, жертву. Кого-то тошнило, кто-то зажимал нос рукой или закрывал ладонями лицо. Дети непрерывно плакали, затыкая уши и прячась в материнские крепкие объятия. Тут и там по-прежнему раздавались громкие, ядовитые выкрики, только теперь они болезненно оттенялись гулом нашептываемых стариками молитв за упокой несчастного и ради прощения душ всех собравшихся здесь.       Лишь с первыми тусклыми рассветными отсветами люди потихоньку начали шевелиться и оглядываться вокруг, приходя в себя. Огонь, вившийся перед их лицами, нехотя угасал, не находя более соломы и дров, которыми его так щедро угощали и лелеяли целую ночь. Староста, стоящий поодаль от смердящего, дымного места, тяжело дышал, присев на большой булыжник и положив обе руки на витиеватый дубовый посох.       Селяне часто моргали, позволяя уставшим глазам привыкнуть к сумеречному свету, ни во что не идущему в сравнении с пылким заревом огненных языков. Один за одним они разворачивались, глядя сперва друг на друга, отыскивая в толпе глазами родных и близких, а затем устремляя вопросительные взоры на прижавшего ладонь ко впалой груди старожила. Но ожидавшие указаний или хотя бы знака собственной правоты, они получали в ответ лишь глубокие вздохи и болезненный, расфокусированный взгляд, устремленный к исчезающим на свинцовом небе звездам, уже очистившимся от гари и копоти. Столько им пришлось увидеть всего за эту ночь! Эти звезды переживут каждого из стоящих здесь на многие века, но теперь потомки, запрокидывая в вечерний час голову к небесам, будут видеть за мерещащейся красотой крохотных вечных светлячков не суть любовь, но человеческий незыблемый страх и беспредельную ненависть; будут душой слышать этот страшный крик, сорвавшийся с губ обреченного, но такого мужественного человека, достойно державшегося до самого последнего рубежа… Старик жестом приказал сыновьям подойти и помочь ему встать. -Черный принес всем нам немало бед и унижений, — начал староста, всеми силами унимая дрожь в морщинистых руках, – и, я надеюсь, это была последняя из голов, что мы сложили возле его алтаря. Смерть нашего друга, свершившаяся нашей же волей, достойна памяти и молитв. Давайте же сделаем так, чтобы муки этого кузнеца не были бесцельны, а наши с вами души и души наших детей не омрачились худшим из грехов. Соберите пепел, — обратился он к своим детям, недоуменно смотрящим на несущего околесицу отца. — развейте над рекой. Пусть это будет последняя наша жертва, принесенная Черному. На сей раз — добровольная. Пусть с этим пеплом он уйдет из нашей деревни и больше не вернется. Я буду молиться об этом… — добавил он почти шепотом, а затем вновь обратился к слушающим его с открытыми ртами людям, — А голову Флинта отнесите на наше кладбище и туда же перенесите его тело. Он был достойным человеком, пусть и со своими слабостями, но было бы низко сторониться его и не почтить как равного нам.       Селяне послушно склонили головы в знак уважения к мудрому старцу. Люди мигом ринулись исполнять поручения, не переговариваясь и лишний раз не глядя друг другу в глаза, душой и сердцем боясь увидеть в них отголоски собственной вины, которую никто не хотел признать даже перед самим собой, и уж тем более публично. Староста прикрыл глаза, снова громко вздыхая. Все, о чем он сейчас мог мечтать — отдых и забвение, очистившее бы его душу хоть на пару часов. Теперь каждому из живущих здесь следует хорошенько отдохнуть при жизни, ибо после смерти всех их ждет ужасная пытка и нескончаемые муки. И мудрец знал, что каждый из них это и в самом деле заслужил.       На берегу реки собралось поголовно почти все население села, нервно крутящее головами по сторонам. Люди ждали двух человек, которые должны были разрешить все их беды с минуты на минуту. Каждый из стоящих более чем искренне верил в то, что с пеплом казненного из их жизни улетучатся все огорчения или хотя бы смерти, косящие народ в последние месяцы безжалостной дланью рока.       Ожидание тянулось долгий час, конца и края которому никто не мог видеть, покуда люди наконец не заметили вдали две мужские фигуры, несущие что-то столь трепетно, словно это был новорожденный спящий младенец. В руках у подошедших людей был тот самый ларец, который и навлек смерть на вороватого Флинта, и который в разы постаревший и помрачневший после казни староста щедро пожертвовал под пепел покойного.       Крышка с неприятным скрипом распахнулась и люди наконец выдохнули полной грудью: северный ветер, дунувший резким и холодным шквалом, тут же подхватил еще теплый прах убийцы, унося его вдоль по течению холодной, словно плотный туман, реки, роняя мелкие темные крупицы в воду и в хрустальные ее брызги. Темно-бурый цвет мигом наполнил речную поверхность, которая, казалось, вовсе и не текла по своему руслу, а превратилась в мрачное, старое болото, не видевшее небеса уже многие сотни лет. Люди замерли, склонившись над мутной, чернеющей у них на глазах рекой. Вновь молитвы, сопровождающие селян в последнее время едва ли не на каждом шагу, разнеслись над народом, в рассветной тишине разрезая слух раскаленным ножом, словно каждый из находящихся возле крутого склона реки вовсе и не просил прощения у высших сил, а всего лишь безбожно льстил им, заглушая своими увещеваниями слова других таких же льстецов, окружающих его.       Минута тянулась за минутой, но вода все еще чернела у ног смотрящих. Кто-то было поднял голову к небу, беззвучно рыдая, моля об освобождении и чуде, но ни чуда, ни внезапного очищения духа никто так и не почувствовал. Люди глядели вниз, а откуда-то сверху на них взирали все их грехи, нависшие теперь щемящей тяжестью над их головами. -Может… Может, это знак? Тьма ушла в воду навсегда, и единственное, что нам будет напоминать о боли, это цвет реки? — несмело предположила молодая девушка, стоящая ближе всех к обрывистому берегу. Редкие кивки и даже еле слышимые возгласы согласием отвечали ей, и селяне, чье сердце билось куда чаще и сильнее обычного, попытались расслабиться, убеждая себя в том, что слова девушки были правдивы и верны, и что отпущение грехов и милость, на которую они так надеялись, ими уже получена.       Но лишь когда мутная грязь всплывшего со дна ила и опустившегося на воду праха слегка рассеялась, люди судорожно вздрогнули, не смея отвести глаз или шагнуть прочь. В глади воды, предательски повторяющей искаженные страхом черты их собственных лиц, никто не увидел ожидаемого: ни ясного, легкого неба, означавшего бы начало нового дня и новой жизни; ни мертвенных цепких водорослей, русалочьими волосами манящих их на дно, на скользкие камни, несущие боль и гибель. Селяне завороженно глядели на мертвую воду, но каждый видел лишь свое отражение, смотрящее на него черными, полными ненависти глазами.

***

      Милейший друг, я понимаю твое смятение, однако не печалься и не страшись: я ведь вижу, что тебе не по себе рядом со мной, но ты можешь наконец вздохнуть спокойно, ибо мое повествование окончено, и я не смею более задерживаться здесь и пугать тебя своим видом. Моя жизнь — вечный путь и вечный поиск чего-то, о чем никто и не знает, и уж тем более неизвестно, найду ли я когда-либо искомое. В этом не сведущ даже я сам, но кто знает, может быть и мне однажды придет конец, и надо мной будет вершиться суд, как над всеми вами. Мне нечего бояться, я всегда добросовестно выполнял то, для чего я был создан.       Уж не знаю, вынес ли ты какую-нибудь мораль из моей истории, но надеюсь, что нет. Жизненные уроки никогда и никому еще не приносили пользу, разве что давали хороший повод мучиться бессонницей ночами да прятаться от страха за материнской юбкой. Но эта история, друг мой, реальна, даже куда реальнее, чем я сам.       Посмотри на меня напоследок, любезный мой смертный. О нет, я ничего от тебя не потребую, ни гроша за чудесную сказку, которую я тебе поведал этим вечером в этом месте. Но я попрошу тебя об одном, и изволь выполнить эту небольшую мою просьбу. Загляни в мое лицо, мой друг, и скажи мне, что ты видишь?       За черным ликом живой тени сложно что-либо разглядеть, но каждый грешник без особых усилий способен увидеть мои глаза. Взгляни в них и поведай мне, что мерещится твоему духу во взгляде Черного. Но пусть уберегут тебя твои боги, человек, увидеть в моем взоре свое отражение.