Всё будет, как раньше?

      Тот страшный день навсегда отпечатался в памяти Ио: было просто невыносимо и страшно, и противно смотреть на изуродованное мёртвое тело друга, лежащее в большой луже крови; особенно тяжело было встретиться взглядом, навсегда запечатлевшим застеклённое потрясение, граничившее с ужасом. Казалось, ещё немного — и глаза попросту пулей вылетят из орбит, но что-то, словно плёнка, мешало сделать это. От такого вида одновременно и воротило, и хотелось рвануть к Нему и во весь голос прокричать Его имя, крепко схватить его бледные быстро остывающие руки, судорожно трясясь от жестоко разрывавшими сердце потрясения и ужаса.       Ио медленно, тряся коленями, подошёл к трупу и сжал руку Рю в своих ладонях. Эмоции мгновенно парализовали, заставив парня упасть на колени и дрожать от невозможности сделать что-либо ещё, хоть что-нибудь. Даже гортань оказалась не в силах позволить вырваться хотя бы слабейшему звуку. Всё, что было возможно в этот момент — это ощущать, как пока ещё тёплая кровь друга полностью окрашивает его кисти в ярко-алый цвет. Постепенно это тепло выходило, оставляя лишь большие, густые, понемногу запекавшиеся пятна. Однако самым ужасным было ощущать не постепенно уходящее из тела мертвеца тепло, а чувство, что эти удары бьют не только по сердцу, а разрывают все тело. Рассудок почти полностью затмевало желание разрушить всё, что можно, смести любого, кто попадётся на глаза — лишь бы «зашить» «рваную рану». Неважно, как — лишь бы это раздирающее чувство испарилось, рассеялось, словно мираж. Его дыхание стало прерывистым и более тяжёлым, словно в лёгких строго ограничился доступ кислорода. Пальцы судорожно дёргались, всё больше сжимая руку мертвеца. Потрясение, закрывшее собой рассудок, заставляло Ио повторять про себя: «Рю… Почему?.. За что?..». Ио даже начало казаться, будто вся боль, вынесенная Рю во время и после падения, стала принадлежать ему.       У Юмото же началась настоящая истерика: он подбежал к трупу и стал кричать, сильно трясти, как тряпичную куклу, словно думая, будто это заставит Рю очнуться. Вид крови на его руках заставлял Хаконэ ещё больше ужасаться и разрывать голосовые связки от безысходности. Очень скоро по его глазам потекли горячие слёзы: он слышал о том, что очень тяжело и больно терять близких, однако слабо представлял, а может, и не хотел представлять, каково это, но сейчас словно забыл об этом. Хаконэ попросту не знал, что ему делать…да и возможно ли вообще сделать хоть что-нибудь в этом случае. Эмоции диктовали, побуждали, подначивали сделать хоть что-то: что угодно, но только не бездействовать! Рвать и метать, кричать, носиться, топать ногами до сильных болей или, как минимум, мозолей. Однако, к его великому несчастью, взгляд был словно прибит гвоздями к одной точке, как Юмото ни старался то не смотреть, то бить, то кричать, то трясти, сделать всё, хотя бы приглушить эти болезненные порывы. «Юмото! Остановись! Этим его не вернуть! Он мёртв. Здесь уже ничего нельзя сделать»… — Эн подбежал и схватил Хаконэ сзади, при этом сам едва сдерживаясь, чтобы не показать, какой шторм начался внутри него. Он сам не знал ни что делать, ни тем более, как успокоить потрясённого и поражённого Хаконэ. Что и говорить — это зрелище задело даже его — человека, которого часто очень тяжело вывести из себя.        Ацуси же просто стоял, словно парализованный: сколько он ни старался уверить себя в том, что это неправда, боль от этого меньше ничуть не становилась. Она нарастала, словно снежный ком, готовясь раздавить его. Кружилась голова, осознание ужаса происходившего, словно канат, перевязало язык, не давая и пикнуть. Столь резкий и болезненный поворот казался чем-то до абсурда немыслимым и почти невозможным, хотя в глубине души парень прекрасно понимал, что смерть — абсолютно естественное и никогда не происходящее просто так «событие», считающееся продолжением жизни. Несколько мгновений — и едва не вылезшие из орбит глаза закатились, и изображение быстро начало темнеть, и мозг, сначала дав команду ногам отказать, вывел Кинугаву из сознания. Парень без чувств упал на землю.        Очень скоро душераздирающие вопли отчаяния Юмото привлекли внимание учителей. Те точно так же ужаснулись и растерялись, после чего стали беспорядочно расспрашивать о случившимся, не дожидаясь ни одного ответа. Лишь после нескольких попыток правильно оценить увиденное, они вызвали полицию. Тогда наступила череда неприятностей, не дававших «переварить» это событие.

***

      Вначале на следующий день слухи об этом разлетелись по всей школе. После этого в адрес Защитников летели соболезнования и фразы вроде «но это не конец — жизнь продолжается; всё будет хорошо.»; «Это тяжело, но нужно смириться и жить дальше». Особенно много подобного звучало от учителей, и так много раз, что порой просто тошнило, и вызывало еще больше скорби и печали, нежели хоть какого-то облегчения. Как-то раз дело даже чуть не дошло до рукоприкладства со стороны Наруко. Но худшее было впереди: узнав о случившемся, чета Зао пошла в школу разбираться. Закатили такой скандал, что сразу дошёл до ушей учащихся. Насколько же громки были их отчаянные и несчастные крики — это ведь не просто какое-то выяснение отношений: потеря самого великого и ценнейшего сокровища в их жизни может спровоцировать и не такое. Результатом стал чуть ли не откровенный переход на личности учителей и директора, громкие обвинения в том, что, мол, «ни черта не следят за тем, что происходит в школе». Рю не из тех, кто в отчаянии накладывает на себя руки — окружающие прекрасно знали это. Ведь в какие только истории парень ни влипал, что бы ни случилось — он никогда бы ни подумал наложить на себя руки: Рю был птицей высокого полёта, он всегда считал, что это ох как ниже его. Потом же предстояла встреча Клуба с ними. В этом случае разговаривать было немногим проще: по-крайней мере, чета не обозлилась на Клуб, поскольку давно знала его членов. Здесь они уже молили как могли рассказать правду, стараясь мирно разобраться, но ничего не вышло: ребята сами не представляли, что могло повлечь за собой подобное. Через несколько дней в школу заявились полицейские, лишь наведя бесполезный шорох.       Началась суета по подготовке к похоронам. Отец вёл переговоры с ритуальным агентством, чтобы выделить своему ребёнку прекрасное место на кладбище, нередко доходя едва ли не до переходов на личности и угроз в случае невыполнения его требования. Мать же готовила цветы и вещи, которые нужно будет положить в гроб. Она была не в себе от горя и постоянно просила ребят помочь: каким бы мелким ни было поручение, женщина возводила всё в степень величайшей важности. Особенно удручало то, что эти поручения могли быть даны абсолютно в любой момент и в любом количестве, что, увы, не подлежало малейшему возражению. Эти дни заставили намучиться их больше, чем за всю жизнь.       И вот, наконец, настал самый тяжёлый и, пожалуй, самый страшный момент в жизни Защитников. В это утро особенно не хотелось вставать и идти хоть куда-то. Да что там вставать — открыть глаза! Нет… даже допустить малейшую мысль об этом. А ради чего? Чтобы увидеть слёзы на несчастных лицах? Или просто «так надо»? Или может, просто лишний раз надорвать сердце, глядя на когда-то улыбчивое румяное лицо, на котором уже никогда не заискрятся озорным блеском глаза? Парадокс, но порой кто-нибудь всё же подходил к гробу и подолгу вглядывался, будто зачарованный, в прекрасное, бледное, словно кукольное фарфоровое, лицо. Особенно часто это делала хранительница очага Зао, словно надеясь, что покойнику надоест притворяться, и он выскочит из гроба, хохоча: «Вот я вас развел!», а она бы выругала его и крепко-крепко обняла, пока он не стал бы вырываться, при этом по-страшному и подолгу ворчала, а порой доходя даже до сильных шлепков, подзатыльников и даже пощёчин. Да, она наотрез отказывалась верить в то, что скоро эта красота будет навсегда скрыта под землёй, где будет постепенно разлагаться. Каждый раз её руки нежно касались лица Рю, губы что-то шептали, после чего она утирала слезы и отходила, сглатывая рыдания, а потом подходила снова, ожидая чуда. Это были последние разы, когда они могли быть вместе, как живые…как все эти беззаботные, счастливые годы… Теперь же… стало тяжко видеть мать в такие моменты… Кажется, что в любую минуту в ней пробудится зверь отчаяния, чей рык будет слышен очень, очень далеко. Да и в общем, когда хоронят молодых, всегда складывается ощущение неестественности: все не так, все не должно быть так! И сейчас родственникам и друзьям казалось, что Рю вот-вот откроет глаза и начнёт осматриваться. Не понимая, как здесь оказался, он начнёт стирать с себя грим, интересуясь, кто так постарался. Перепугавшись, он попытается покинуть гроб, и перевернётся вместе с ним. Услышав шум и недовольные выкрики парня, неразрывно переплетённые с мощным матом, остальные прибегут узнать, что произошло. Конечно, все удивятся, разозлятся, а потом обязательно обрадуются, и всё будет, как раньше. Разумеется, дело не обойдётся без потасовки и нецензурной брани ото всех окружающих. Глупо? Нет. Просто наивно. Но для тех, кто его любил и просто ценил, этот самообман — хоть и временная и нелепая, но все же защита, отсрочка, чтобы не сломаться. Реальность же поистине жестока: чуда не произойдёт, как бы того ни хотелось. Но даже если бы и так, то это был бы уже не Рю…       Скоро подъехал катафалк**, и работники с разрешения жильцов вошли в дом, откуда забрали, конечно, не без боя, в котором мать выступала главным агрессором, гроб с покойником, а затем погрузили в машину. Как же она кричала, когда это произошло: истошно, во всю глотку, не переставая, в слезах, то умоляя, то требуя, чтобы вернули его. К счастью, муж крепко удерживал супругу, угрюмо смотря в пол. Душа разрывалась на части, и если бы не его сильная воля, он сам готов был выхватить сына и убежать хоть на край света. И пропади все пропадом! Но он не имеет права на проявление слабости — это удел женщин. Сейчас он мог только служить оковами жене, даже не в силах вымолвить ни слова утешения: что бы он ни сказал, могло довести и без того обезумевшую жену до инфаркта. Да и могло ли оно быть услышанным?.. А что ещё можно было сделать в такой ситуации? Как можно действительно хоть немного подбодрить человека, потерявшего фактически часть себя? И не просто потерявшего…утратившего с болезненной лихвой, терпя абсолютно любые боли. И ради чего?.. Чтобы увидеть, как-то, что охранялось, несмотря на все потери, вот так легко и безвозвратно уничтожилось? Увы, это невозможно… Не существует таких слов, которые могли бы хоть немного облегчить страдания. Душевные раны слишком глубоки и болезненны, и должно пройти невероятно много времени, чтобы хоть немного оправиться.       Скоро большой и вместительный автомобиль, заполненный до отказа страждущими от утраты, направился на кладбище, где пройдёт последний этап — прощание с усопшим и проводы его в последний путь. Автомобиль остановился у ворот к месту, где кроме самоубийц больше никто не хотел бы оказаться. Как ни странно это признавать, но мало где можно было найти более чистого и крайне ухоженного места. Почти ни единой веточки вокруг могил: лишь несколько невысоких деревьев закрывали пару-тройку надгробий. Везде лежали ещё не успевшие завянуть красивые букеты. Складывалось ощущение, что за кладбищем тщательно ухаживают, как за своим детищем.       Как же тяжело было туда идти! Страшно осознавать, что часть души безвозвратно уходит туда, и эту дыру ничем не залатать, как бы того ни хотелось. Он не был великим или достаточно сильным физически и морально. Но его доброта, верность друзьям, жизнелюбие, оптимизм привлекали, увеличивая его значение в этой жизни. Ио боялся. Ужасно боялся даже на несколько секунд зайти туда. Он и без того никогда не любил подобное, а теперь стал ещё и ненавидеть всей душой это место. Возможно, из-за мыслей о предстоящих похоронах, на которых нужно быть обязательно. Он нехотя вышел из машины и встал перед воротами, как вкопанный. Ноги словно не хотели доставить его в обитель бесконечной печали и скорби. Он не мог заставить себя сделать хоть шаг в сторону кладбища, лишь стоял и смотрел на красивые и аккуратные надгробия. Цепи ужаса от мыслей о предстоящем приковали его ноги к земле, а сердце так сильно билось, что казалось, сделай Ио хоть одно движение вперёд — и где-нибудь взорвётся бомба. И снова…снова напал тот парализующий ужас, подговаривая развернуться и забыть обо всём на свете. С какой радостью он поступил бы так…но друзья…чета Зао… Рю… Что будет, если Ио откажется почтить его память? К тому же, что будет ждать Наруко через несколько метров — он не хотел и думать… ибо отлично знал это.       Сзади к нему подошёл Кинугава и положил руку на плечо. Он также с печалью смотрел на чёрные, как тьма, открытые нараспашку ворота. Страшно было представлять, как закрывается крышка гроба, как будут забиваться гвозди, как его постепенно засыпают землёй, как каждый, не скрывая своих эмоций, рвёт сердце от невыносимой боли, как каждый прощается, оставляя что-нибудь на свежей могиле, как родители прощаются с частью души, как мать кричит и бросается туда, выкрикивая его имя, а муж становится преградой ей, едва сдерживаясь сам. — Страшно туда идти? — обратился к Наруко Ацуси. Тот медленно кивнул. Он просто не мог найти слов, чтобы описать свои переживания, несмотря на достаточно большой лексикон. — Мне тоже. Как представлю, что теперь он всегда будет там лежать… — Ацуси внезапно замолчал. Сердце сильно забилось, и парень почувствовал, как к горлу подкатывает комок. К своему великому сожалению, парень не мог переключиться на что-нибудь другое: мысли о предстоящем не давали сделать этого — как навязчивая песня, припев которой въелся, как клещ, наконец нашедший свою жертву. Ио же убрал кисть Кинугавы и отвернулся, а после схватился за голову и стиснул зубы, едва сдерживаясь, чтобы не наслать проклятие на всё, что мешало попыткам взять себя в руки.       К несчастью, очень скоро его моральное самочувствие резко ухудшилось: за порог ворот к страдающим вышел высокий, хорошо сложенный черноволосый мужчина, на вид лет тридцати. «Всё уже готово. Пройдёмте, — негромко объявил он. Немного подождав, добавил: — Я прекрасно понимаю ваши чувства. Но это необходимо. Поэтому, пожалуйста, пройдите за мной». «Провожающие», с трудом взяв себя в руки, направились за мужчиной. Несмотря на заключённую здесь вечную скорбь, чистоте и ухоженности этого места можно позавидовать: маленькие кусты закрывали своей тенью могилы. Ту же самую работу выполняли и несколько деревьев, стоявших по всему периметру кладбища. Также удивительно было то, что на земле не было ни единой веточки — все они лежали в специально отведённом для них месте. Не менее аккуратными были и надгробия: чистые, почти блестящие, отдавали оттенками серебра. Не менее прекрасными были и лица, изображённые на них: чёткие, словно на фото, они запечатлены улыбающимися; будто живые, они смотрели на всех, кто ходил по обители покоящихся. Нет, наблюдали. Точнее, создавалось такое ощущение. Ведь на самом деле там дома лишь тел — души же наблюдают с небес. Удивительно, но когда компания шла мимо могил, было не так страшно, как до этого. Пожалуй, исключение составляет время до и после похорон: как говорится, ожидание часто мучительно; , тем более, в этом случае. После же, страшно лишь от осознания того, что увидеться или поговорить с тем, кто там лежит, будет невозможно. — Здесь спокойно, правда? — внезапно спросил мужчина. — Никто не потревожит, не покалечит… — Вы издеваетесь?! — возмутился господин Зао. — Как можно смеяться над утратой других?! — Я не смеюсь. Наоборот, я хочу облегчить вашу боль. Разве вы не согласны, что здесь обитель покоя? — Прекратите! — бросил Ацуси. — Вы не поможете пережить утрату. — Согласен. Я никак не могу облегчить вашу боль. Однако это только сейчас вам кажется, что эти страдания — самое тяжёлое, что можно испытать в этот момент. Запомните: всегда может быть хуже, как бы вы ни считали, что хуже быть не может. В этот момент глава семьи Зао как с цепи сорвался: он ринулся к проводнику и схватив за шею, стал её сдавливать. — Хочешь составить компанию моему сыну? Я не против! — мужчина ещё сильнее сдавил шею проводнику. Хоть он и выглядел слабее, на деле его агрессия заставляла окружающих бояться пойти поперёк несчастному и разгневанному отцу, потерявшего единственного сына. — Прекратите! — вмешался Ацуси, закрыв собой агрессора поневоле. — Сейчас совсем не время для выяснения отношений. Вот так мы проводим Рю в последний путь? Мужчина сразу обмяк, ослабив хватку, и его лицо опять исказила гримаса боли и отчаяния. — Умный…парень… — прохрипел проводник, упав на колени и, схватившись за горло, закашлял. — Теперь закончили? — добавил Ацуси. — Пожалуй…да… — прокашлял проводник. Прокашлявшись, он уже хотел подняться, но внезапно ринувшийся вперёд Ио не позволил — он куда-то бежал сломя голову. — Что это с ним? — несколько возмущённо произнёс мужчина. — «Так спешит проститься?» — слегка ехидно улыбнулся он.       Ацуси, прокричав «Ио! Ты куда?», побежал за ним. Тот, словно оглохнув, быстро передвигался, хоть и сам совершенно не понимал, куда. Что-то звало его, и он, будто под гипнозом, двигался по заданной траектории. «Ио! Постой! Куда ты так рвёшься»? Скоро они остановились. Кинугава остолбенел от ужаса, а обеспокоенно Наруко стал оглядываться по сторонам, словно ища кого-то, а затем также остолбенел: он увидел, что могила была совсем не пуста. Содержимое ямы пугало, хоть там лежал совсем не какой-нибудь жуткий монстр или части тела, лежащие отдельно друг от друга. — А где остальные? Скоро подойдут? — обратился к парням один из работников ритуального бюро. Никакого ответа не последовало. Вернее, скорбное молчание было ответом. — А, вон, кажется, идут. Это ведь Ясуси? — ответил другой работник. — Можно начинать? — спросил он. — Начинаем.       Все встали вокруг могилы, окинув её скорбным взглядом. — В последний раз мы с тобой… — еле-еле слышно прошептал Ио, направив один глаз вниз, а другой на невероятно живой портрет. — Хотите что-нибудь сказать покойному, прежде чем мы накроем его крышкой?        Мать подошла чуть ближе и положила цветы около головы сына. — Прощай, мой милый, мой самый любимый, — всхлипывая, произнесла она. Ноги подкашивались, и ее, подхватив под руки, отвели в сторону. Вслед за ней подошёл отец и также положил цветы около головы Рю, негромко произнеся «прощай», но более сдержанно. Дёрнувшись всем телом, он направился к супруге и заключил её в как всегда сильные объятия. — Прощай, — подошёл Ио и положил прямо в руки, что-то спрятав в ладонях Рю. Но перед тем, как пропустить следующего, он вытащил из кармана несколько монет и также положил в руки друга. — Прощай, — наклонился Ацуси и добавил ещё немного монет. — Я присоединяюсь к Ио. Они тебе пригодятся. — Прощай, — Эн положил подвеску к монетам. — Это ведь дорогая для тебя вещь. — Прощай, — также немного всхлипывая, произнёс Юмото, — он ничего не стал класть в гроб. — Мы никогда не забудем тебя.       Дальше предстояло не менее тяжёлое испытание — забить по гвоздю в крышку. Уже не в силах держать слёз, родители едва могли видеть, куда бить молотком: пелена горячих капель, текущих по щекам, размывала видимость. У остальных же ужасно тряслись руки. Осознание того, что человек, лежащий там, уже никогда не вернётся, абсолютно мутнило рассудок. Комья земли падали на крышку гроба, грохоча, словно камни. Минуты молчания — и постепенно люди начали рассасываться. Сначала Ио, а затем и остальные Защитники направились к выходу. Покинув обитель мёртвых, он сел в машину, захлопнув за собой дверь. Всё… Он глубоко вздохнул. Всё, что ему теперь оставалось — это пережить смерть лучшего друга, которого он знал не один год. Кто бы мог подумать?.. После стольких-то передряг?.. Вот так раз и!.. У парня внезапно закружилась голова. Он чувствовал себя отвратительно, но не хотел никого подпускать к себе. Для него было важно самому, безо всякой поддержки пережить это.       Парень достал из сумки смартфон и заглянул в «галерею». Сколько же счастливых фотографий там было! И почти все с ним. Его улыбка была такой яркой, а глаза сверкали светом жизни, и эти эмоции не были поддельными. Сколько Наруко себя помнил, увидеть Рю в плохом настроении было огромной редкостью: и чтобы разозлить его, нужно лишь задеть за живое, а такая задача была под силу только Ио, и никому другому. Как ходячий источник позитива, прекрасный друг и сын, мог вот так погибнуть?..       Скоро его одиночество подошло к концу: чета, подойдя через двадцать минут, заняла свои места, как и остальные Защитники. Предстоял траурный обед, на котором обязаны быть все близкие и родные покойного.