***
Пациентов Мин видит изредка. Одни из них ничем не отличаются от обычных людей (они, по мнению Мина, все психопаты), другие выглядят реально больными, третьи — пугают до ужаса. Есть еще четвертая категория пациентов — Мин видит их лишь мельком, — но дать им определение он не может. Их называют «отлученными», но до поры до времени Мина не заботит, что это значит. Он сходится с Чанёлем — санитаром из подросткового отделения. У него кожа бледно-серая, тонкая, как мокрая бумага; черные как сажа волосы у висков выбриты. По лицу и телу — там, где Мин это видит, — проколы; уголки пепельного рта стянуты скобами из темного металла. «Меньше болтаешь — дольше живешь», — поясняет Чанёль, не шевеля губами. Питается он через трубочку, концентратами. На вкус они как дерьмо, но Чанёлю все равно. «Не в этом счастье», — ухмыляясь жутко, говорит он, а когда Мин спрашивает, в чем же тогда оно заключается, рассказывает ему историю «отлученных». Она связана со Старым Сеулом и коротко звучит так: Земля давненько превратилась в место, где не живут, а существуют. Люди высыхают как деревья, лишенные дождя. Впрочем, дождей в Сеуле хватает: девять дней из десяти льет так, что пешеходные ленты превращаются в скоростные водные трассы. Погода соответствует настроениям, что царят в городе. Уныние и черная тоска, одиночество в серой толпе, пресные развлечения — все это убивает душу, если она у сеульцев есть. Это подмечает парочка предприимчивых малых и вводит в массы кое-что необычное. Кое-что круче дешевых наркотиков: чип счастья. Крохотная херня из синтетика, в оболочке из жидкого алмаза, которую вживляют под кожу. — Вот здесь, — Чанёль пальцем проводит за ухом. Там у него тоже пара проколов. Хорошая маскировка, подмечает Мин про себя, а вслух лишь понимающе хмыкает. — Штука вечная. Безграничный источник счастья. Всего три тысячи сеульских марок — и ты снова человек. Правда, законникам это не понравилось, и они быстренько натаскали патрульных. Счастливый человек всегда выделяется из толпы, как бы умело он не маскировался. Таких ребят вылавливают, забирают, извлекают чип и отпускают. Но человек, который был счастливым, уже не может жить в этом сраном мире. Крыша едет через пару недель. Меченым никто не продает «счастье», и они оказываются здесь. — А ты не боишься попасться? — Мин смотрит на Чанёля с интересом ученого. Он слышал, что земляне покупают алмазы, но никогда не спрашивал, зачем. Ему бы, конечно, никто правды не сказал, но сейчас это уже не важно. Он знает и своего шанса не упустит. — А я похож на счастливого человека? — Чанёль отвечает с жуткой ухмылкой на лице. — Не очень. — Я видел их и сделал выводы. Со счастьем нужно быть очень осторожным. Оно как пума: приручи его, корми с руки, и оно будет послушным и ласковым, но никогда, чувак, никогда не забывай о наморднике. Даже у дрессированного счастья есть зубки. Мин фыркает и качает головой. Чанёль пинает ведро с водой, от которой разит стерильностью, и говорит, что перекур окончен.***
Сеульское метро представляет собой нечто потрясающее. Такое число воплощенных кошмаров на сотню квадратных метров Мин никогда не видел. Он спускается туда по наводке одного из знающих ребят, находит типа по кличке Святая Елена и за символическую плату узнает адрес парня, который торгует счастьем. Его имя Чен, и он держит тату-салон в Старом Сеуле. Добраться до него можно лишь на своих двух, по рельсам, проложенным через ад. Над входом в салон висит вывеска, которая говорит, что он вот-вот закроется. Мин толкает дверь и входит в ярко освещенное помещение. Зал разделен на две половины высокими резными ширмами. Черное лакированное дерево истерзано каким-то диким узором, понять который Мин не пытается. Ему не нравится человеческое искусство. Оно слишком замысловатое как для расы, которая не так давно прыгала по деревьям. В кресле-вертушке сидит парень в черном. Кожа у него слишком темная для сеульца, да и красивые глаза выдают неместного. У него крупный рот и аккуратный нос, и ни единой татуировки или прокола. По крайней мере, лицо, шея и руки чистые. Рядом с ним, у столика из черного пластика, над которым висит идеально-чистое зеркало в полстены, примостился еще один парень. Он поворачивает голову, когда открывается дверь, и смотрит на Мина. Взгляд у него уставший, сонный. Глаза покраснели, бледные щеки запали. На них с миллиард родинок, но это не выглядит уродством, хотя на Глизе считают иначе. Этот малый точно из Сеула. Нос пробит, а на нижней губе — татуировка. Это странно, потому что завораживает. Губы у парня розовые, яркие, и черный узор смотрится дико возбуждающе. Мин ловит себя на этой мысли и сжимает кулаки. У него так давно не было секса, что он готов броситься на первого встречного. Особенно, если он такой тонкий, бледный и блядски красивый. Парень, сидящий в кресле, ловит его взгляд и стальным голосом говорит: — Он занят. Мин не хочет связываться с ним и поэтому отвечает коротким понимающим кивком. — Мне нужен Чен, — говорит он спустя секунду. Мальчишка с татуировкой вздыхает: — Он сейчас с клиентом. Я второй художник. Есть вопросы — задавай: отвечу за Чена. — Нет, мне нужен именно он. — Тогда жди, — парень кивком указывает на продавленную кожаную софу, что стоит у окна. Мин согласен подождать. О таких делах стоит говорить с глазу на глаз. Чен освобождается через полчаса. Сначала из-за ширмы выходит клиент. Высокий парень с землистой кожей, большими глазами и губами капризного ребенка. На широкой груди — свежая татуировка. Нечто, что может прийти в голову лишь человеку. Парень подходит к парочке у зеркала, показывает наколку. Бледный кивает и говорит, что нужно наложить повязку. Он растягивает тонкую полимерную пленку с антисептическим покрытием и прикладывает ее к груди татуированного. Края повязки срастаются с кожей. Снять ее можно лишь специальным раствором. Парень одевается и, попрощавшись, уходит. Из-за ширмы показывается Чен. Он слышал Мина и теперь смотрит прямо на него. Мин поднимается и подходит ближе. Он не скрывает заинтересованности. Он представлял Чена иначе. Чуть выше, чуть полнее, с длинными волосами и десятком проколов на лице. Чен чистый, если не считать ушей. В каждом по три сережки, а на левом еще и козелок пробит. Волосы у него короткие, цвета золы, а глаза — прозрачные, медно-зеленые. Он весь тонкий, болезненно-хрупкий, и Мин уже не уверен, что он человек. Что-то в нем есть неземное, но понять, что именно, не может, как бы глубоко не заглядывал в глаза, которые смотрят на него прямо, ничего не скрывая. — Я Чен. И если у тебя есть ко мне дело — выкладывай: я закрываюсь. Люди, знаешь ли, спят, — в отличие от Мина, Чен сразу видит в нем не человека. Ошейник Мин спрятал под воротником водолазки, и внешность у него вполне человеческая, но Чен не такой, как другие, и, видимо, умеет читать души. — Поговорим наедине? — Мин взглядом указывает на двух парней. — Кай и Сехун уже уходят. Парень в черном поднимается из кресла. Он не скрывает неприязни. Тот, что с родинками, подходит к нему и берет за руку. Это не просто жест — это нечто более глубокое, символическое. В нем есть то, что люди зовут нежностью. Эти двое тоже странные, но их странность иного рода. Мин слышал о ней, но еще никогда не встречал. Она свойственна лишь землянам. Мин облизывает губы, а парни прощаются с Ченом и выходят из салона. Уже за дверью тот, что с родинками, оборачивается и смотрит на Мина. Во взгляде у него растерянность, но чем она вызвана, остается только гадать. Чен проходит к двери, запирает ее и опускает жалюзи. Гасит верхний свет и манит Мина за собой, в дальнюю часть зала. За ширмой свой, более яркий, но, в то же время, уютный мир. Кресло и софа цвета свернувшейся крови, на полу — плитка с мягким покрытием. Зеркало здесь одно, поменьше. В нем отражаются настенные лампы. Еще одна — жидкотекучая — на тумбочке у рабочего места. — Ты не представился, — Чен садится в кресло и взглядом показывает на софу. Мин приглашение принимает. Садится и, не отводя от лица Чена глаз, говорит: — Мое имя Минсок. О тебе мне рассказала Святая Елена. Чен усмехается. Облизывает тонкие губы. Рот у него необычной формы: Мин замечает это только сейчас и серьезно подвисает. — Я думал, у вас нет проблем со счастьем, — Чен снова касается губы языком. Мин вздрагивает. — Нет. Но денежные проблемы у нас тоже имеются. Особенно, когда работаешь сраным уборщиком в психушке. — Ох, понимаю, — Чен усмехается и склоняет голову набок. — Что хочешь мне предложить? — Товар стоящий. Чен кивает. Мин смотрит ему в глаза. Чен выдерживает его взгляд с улыбкой. Мин наклоняет голову набок и, поморщившись, вынимает из уха имплантат, который стоил ему свободы. Кладет его на ладонь и протягивает Чену. Тот подается вперед и, сощурившись, смотрит на алмаз. — Я знаю, что это, но какого хрена он твердый? — Так получилось, — Мин позволяет Чену взять алмаз в руки. — Как ты это сделал? — он вертит его перед глазами. Хмурится. — Как много ты знаешь о глизейцах? — Нихрена, — Чен поднимает глаза на него. Зубами проводит по губе, и у Мина по спине бегут мурашки. — У моей расы есть крутая генетическая особенность: мы можем менять структуру материи. Каждый по-своему. У тебя в руках жидкий алмаз, но я его заморозил. — Заморозил? Алмаз? И если его нагреть, то… — Ничего не получится. Только я могу вернуть его в естественное состояние. — Покажи. Мин вздыхает и оттягивает ворот водолазки. — Это блокиратор, — говорит он, указывая на ошейник. — Он, так сказать, уравнивает меня с людьми. — Значит, ты не можешь его разморозить. И никто не может. Но ты хочешь, чтобы я купил его у тебя? И что я с ним буду делать? — Ну, — Мин качает головой, — думаю, это поправимо. У тебя случайно нет знакомого мастера, способного деактивировать эту штуку? Чен откидывается назад и гогочет. В мире, где смех — преступление, это выглядит дико. И опасно. Если кто-то услышит — вызовет патруль, и в следующий раз Чен будет смеяться уже в своей безликой палате. — Слушай, парень, не знаю, с какой ты планеты, но на Земле так просто все не делается. — Уверен? Я нашел тебя за полчаса. И это было охрененно просто. Чен перестает смеяться и садится прямо. Подбрасывает алмаз на ладони, а сам смотрит Мину в глаза. — Допустим, я кое-кого знаю. — И? — Мой дилер продает мне алмазы по штуке за грамм. Ты продашь мне по девятьсот. — Хорошо, — Мин пожимает плечами. Чен не знает, что деньги для него — полдела. Он хочет избавиться от этой штуки. Он мог бы ее выбросить, смыть в унитаз, закопать в больничном саду, но он рисковал ради нее жизнью, поэтому хочет получить символическую компенсацию. — Парню тоже придется заплатить. Он хороший специалист. — Заплачу. С задатка. — Ты получишь его, только если он останется у меня, — Чен показывает ему алмаз. — Как хочешь. — В любом случае, у него есть еще один. Да и оледеневшим алмазом можно разве что металл сверлить. — Здесь его видеть не должны. Идем, — Чен кладет алмаз на стол к инструментам и снимает со спинки кресла куртку. Накидывает ее на острые плечи и сует руки в карманы джинсов. — Оставишь его здесь? — Мин тоже встает. — Да. Для неосведомленных это просто камень, а те, кто что-то понимает, знают, что сделать с ним ничего нельзя. Твердые алмазы сейчас и за бесплатно никто не берет. Мин проводит языком по зубам, кивает и идет к ширме. Чен гасит свет.***
В клубе нечем дышать. Без алмазной пробки в ухе звуки становятся острее, четче, резче. Музыка орет как проклятая, и Мин с трудом слышит собственные мысли. Они сидят за влажно блестящим столиком, у танцевальной зоны. Чен выстукивает рваный ритм по ободку бокала, но пить не пьет. Обводит взглядом зал, но рассеянно, лениво. Мин смотрит на его лицо. В пульсирующем полумраке оно кажется совершенно неземным. — Тебе говорили, что ты не похож на человека? — Мин наклоняется к Чену и орет это ему на ухо. Чен поводит плечом и с размытой улыбкой поворачивает к нему голову. — Банальный способ кого-нибудь склеить. — Нет, я серьезно. Ты точно с этой планеты? — Точнее не бывает, — Чен опускает руки на стол и садится к Мину в пол-оборота. — Был бы с другой, торчал бы в этой дыре? — А вдруг ты тоже с такой штукой сюда попал, — Мин приподнимает голову и тычет пальцем в кадык. Ошейник тонкий и мягкий, и он временами совсем о нем забывает. Но только не сейчас. Сейчас он ему жмет и натирает, и выть охота, так не терпится от него избавиться. — Я родился в Нью-Сеуле, сдохну, наверное, в Старом. Я землянин, Минсок. Простой землянин. — Я бы не сказал, что совсем уж простой, — Мин тянется за своим стаканом. На него земной алкоголь не действует, но сегодня он человек, значит, и вести себя должен по-человечески. Какое-то время они молчат. Пьют и рассеянно поглядывают по сторонам. Затем к ним, ничего не говоря, подсаживается паренек в черной кожаной куртке и с наполовину выбритой головой. Бугристую серую кожу украшает татуировка: дюжина пауков, обступивших бабочку. — Кенсу, это Минсок, Минсок — это мой мастер, — Чен салютует бокалом и допивает свой напиток. Мин уже не помнит, что он пьет, но пойло явно не очень крепкое, потому что Чен не пьянеет. Кенсу кивает. Губы у него плотно сжаты, огромные глаза, густо подведенные черной тушью, смотрят с едким интересом. — Что за работа? — спрашивает он. Мин оглядывается по сторонам, но никто на них не смотрит, и тогда он опускает воротник водолазки. Лицо Кенсу мигом меняется. Оно становится заинтересованным, в глазах читается вызов. — Давно я их не видел, — говорит он и поднимается из-за стола. — Идем. — Не против, если составлю вам компанию? — Чен тоже встает. Кенсу пожимает плечами. Такой ответ Чена явно устраивает. Они пробираются через агонизирующую толпу весельчаков и выходят на улицу. Моросит холодный сеульский дождь, и свет одиноких фонарей рассеивает туман. В тени заулков, которыми они идут, он сгущается, обретая плотность и телесную осязаемость. На Глизе не бывает туманов, и Мин понимает, что никогда не сможет к ним привыкнуть. Они мерзостные и вызывают в нем неутолимую, неутомимую, раздражающую дрожь. Тревожные мысли щекочут виски, но Мин отмахивается от них, отталкивает подальше и думает лишь о грязных лужах у себя под ногами. Кенсу живет в крохотной квартирке на космическом этаже каркасного здания. Окна в ней заколочены, замазаны темной краской, завешаны одеялами. Всюду горы мусора и вещей, которые скоро им станут. Свет есть лишь в одной комнате — туалете, в остальных лампочки выкручены и пылятся на подоконнике. Тот служит книжной полкой, столом и пепельницей одновременно. Кенсу курит много и все — дешевые сигареты, в которых даже никотин искусственный. От него нет вреда, но и кайфа никакого. Он предлагает сигаретку Мину, но тот отказывается. Чен курит свои, и они крепкие, с настоящим табаком. Чен дает Мину затянуться, и тот добрых пять минут выкашливает легкие. Чен усмехается, глядя на него, и с удовольствием курит дальше. Кенсу заставляет Мина раздеться по пояс и с еврейской скрупулезностью осматривает ошейник. О евреях Мин узнал еще на работе. Поговаривают, это они придумали продавать счастье. Скоро начнут торговать воздухом и не прогадают. Кенсу хватает двух минут, чтобы скопировать матрицу и сделать какие-то пометки прямо на руке. Он закусывает кончик вечной ручки и долго всматривается в записи. Мин и Чен его не торопят. Вопросов не задают и лишь украдкой переглядываются. — Я уже деактивировал подобную штуку раньше, — наконец-то говорит Кенсу, — на одном сопляке с Омега Центавры. Но его ошейник был проще. Он лишь отслеживал его передвижения и делал его менее агрессивным. О последнем он забыл меня предупредить. Не важно, — он бросает ручку в стакан. — Но основная функция твоего — блокировка определенного участка мозга. За что он отвечает? — За способности. — Ты глизеец? — Да. — И что делаешь? — Замораживаю все подряд. — Понятно. Дай мне восемнадцать часов. — А быстрее нельзя? — Нельзя. Я всего лишь человек, глизеец. На этом они прощаются. Время переваливает за полночь; тени одиноких прохожих расплываются по мокрым тротуарам и тут же исчезают, смешиваясь с грязью. Какое-то время Мин и Чен идут молча, а затем Чен говорит: — Ты живешь в Нью-Сеуле? — Ага. В общаге при психушке. — Это далеко. — Да уж не близко, — Мин ухмыляется, а сам представляет, как будет чесать по разбитым рельсам, сквозь вонючую темноту метрополитена. — А как насчет у меня переночевать? Мин притормаживает и поворачивается к Чену. Тот смотрит на него со странной смесью надежды и безразличия. Мин пожимает плечами. Он не покажет, насколько сильно это его заинтересовало. Остаться наедине с Ченом — то, о чем он мечтает последнюю пару часов. — Значит, ко мне, — Чен обходит его и идет вперед. Мин, не отводя взгляда от его узкой спины, идет следом. Чен живет в хорошей квартире в не очень хорошем районе. На окнах решетки, на двери — два замка: кодовый и под ключ. — Когда занимаешься тем, чем занимаюсь я, предосторожность не помешает, — говорит Чен и запирает за Мином дверь. — Ты стал Минсоком уже на Земле. До этого тебя как звали? — Мином. — Тюремщики не очень-то утруждаются в выборе имен. — Думаю, в этом есть смысл. Даже если забудусь и назовусь реальным именем, ничего серьезного не случится. — И то правда, — Чен разувается и снимает куртку. Вешает ее на плечики и сует в шкаф. Мин смотрит на него. — Ты мне нравишься, — прямо говорит он. — Знаю, — Чен ухмыляется и кивком головы указывает на дверь: — Идем. В комнате пахнет чем-то острым и сладким, стены и постельное белье одного оттенка синего. На полу — ковер из натурального волокна. Он заглушает шаги и приятно пружинит под босыми ногами. Чен целует медленно, тягуче-развратно. Мин узнает, что пробиты у него не только уши. Тяжелый болт на языке холодит каждый раз, когда Мин к нему прикасается своим языком, и это нереально круто. Они раздеваются так же неторопливо, как и целуются, изучают друг друга глазами, руками и губами. Чен напоминает черную кошку — Мин видел парочку на больничном дворе. Он гибкий, ласковый и царапается. Он любит улыбаться сквозь поцелуи и мурлыкать нереальные вещи на ухо. Прелюдия затягивается, и Мин понимает, что ему это нравится. У них так не принято, потому что секс для глизейца — способ избавиться от напряжения и получить пару граммов бесплатного удовольствия. У людей все иначе. Они более чувственные, более отзывчивые и требовательные. Чен делает хорошо ему, а уж затем — себе. Потом они делают хорошо друг другу, и это новый уровень близости. Кожа у Чена горячая и мокрая от пота, а еще он дышит слишком тяжело, чтобы воспринимать это спокойно. Мин задыхается вместе с ним, и от этого слегка кружится голова. Ему нравится это, и он просит больше. Чен с улыбкой его просьбу выполняет. Мин просыпается на рассвете, будет Чена поцелуем и шепчет, что ему пора на работу. Чен сонно кивает, гладит его по волосам и засыпает раньше, чем Мин натягивает штаны. Тот какое-то время смотрит, как человек спит, а затем уходит, не забыв закрыть за собой дверь. На работу он опаздывает всего на две минуты. Ворота еще открыты, и он проскальзывает между створками. Охранник видит его, кивает. Мин отвечает на приветствие и через залитый дождем двор припускает к главному корпусу. Чанёль находит его в раздевалке. — О тебе спрашивали, — говорит он полушепотом, так близко склоняясь к Мину, что тот чувствует на щеке его дыхание. От Чанёля пахнет свежестью и немного — лекарствами. — Кто? — Двое мудаков в штатском. Дежурный сказал им, что ты еще не пришел. — Смекалистый парень. — Именно. Чего им от тебя надо? — Понятия не имею. — Мин имеет. Он догадывался, что Трик одержимый психопат, но не думал, что настолько. Парень явно боится, что Мин сольет гвардейцам его имя, поэтому решает устранить главного свидетеля. Как он узнал, где Мин работает, догадаться не сложно: законники стоят дешево. — Знаешь, рано или поздно, но они до тебя доберутся. Конечно, я могу устроить тебя в одной из палат и даже шмотки подгоню по размеру, но, друг, это не выход. — Выход есть. Вон там, через ворота, — Мин головой указывает на окно, за которым сереет больничный двор. — Ты уверен, что не знаешь их? — Нет. Я же не видел их. Но что-то мне не хочется на них смотреть. Чанёль цокает языком и оглядывает раздевалку. — Есть одна идея. Только придется подождать до обеденного перерыва. Мин прикидывает, какова вероятность, что до него доберутся раньше, и решает рискнуть. Если они дежурят у выхода, то проскользнуть незамеченным не получится. Как и перемахнуть через забор. Два с половиной метра полированной стали, украшенной колючей проволокой, — нет, на такое геройство Мин не пойдет. Он вымывает полы на двух верхних этажах, когда рядом возникает Чанёль. Он тянет его на второй и там, в комнатке, набитой халатами и стульями с потертыми сидениями, знакомит с Лэем. Лэй работает водителем, а персонал частенько пользуется его услугами в личных целях. Машину с мигалкой пропускают патрульные и не штрафуют за парковку в запрещенном месте. — Лэй едет к Большому Питу за обедом и может провезти тебя. Но если попадетесь, он скажет, что видит тебя впервые. — Договорились, — Мин окидывает Лэя торопливым взглядом, решает, что на полчаса может доверить ему свою жизнь, и уходит в раздевалку. Переодевается и через минуту спускается на парковку. Санитарная машина не отличается от фургончика, в котором развозят пиццу, разве что на ветровом стекле — специальные наклейки, а на крыше — сине-белая мигалка. Мин забирается в кузов и устраивается под койкой. Под пластиковой простыней его не видно, зато он видит дверь. Лэй заводит машину, и она мягко поднимается в воздух. Спустя полминуты притормаживает — наверное, у ворот, — и Мин слышит голоса. Он не разбирает, о чем они говорят, но интуиция подсказывает, что это ребята Трика интересуются его личностью. У кузова слышатся шаги, но дверь так и не открывается. Мотор хрюкает, и машина уносится прочь от больницы. Лэй останавливает у станции метро, неподалеку от вокзала, и как только Мин оказывается снаружи, исчезает в дождливом полумраке. Мин натягивает на голову капюшон и, пригнувшись, спешит войти в метро. Он садится на поезд, проезжает две остановки и выходит. Он идет, меняя направление спонтанно, и уже на подходе к разбитой станции понимает, куда его занесло. Он спускается в притон, кивает Святой Елене и спрыгивает с перрона на кривые рельсы. Под ногами хлюпает: рядом река, и заброшенные ветки метрополитена подтапливает. Мин идет, пошатываясь. За спиной слышатся шаги и отдаленные голоса; они не приближаются и не отдаляются, но он старается не оглядываться и не бояться. Сейчас страх — его главный враг. Если он запаникует и побежит — выдаст себя с головой. Мин выбирается на поверхность в двух кварталах от салона Чена. Заходит в задымленную забегаловку, покупает энергетик и овощной концентрат. Ест, пьет, согревается немного и идет дальше. Салон открыт. Мин толкает дверь, входит внутрь и тут же наталкивается взглядом на мальчишку с родинками. Он узнает его и хмурится. — Чена нет, — говорит он и облизывает татуированную губу. — Когда будет? — Не знаю. Уехал за товаром. — Передай, что Минсок заходил. — Передам. Мин выходит из салона, оглядывается по сторонам. Улица пустует. Он наугад выбирает направление и идет, пока не оказывается на широком проспекте. Ловит такси и задает автопилоту направление. Мин не знает, дома ли Кенсу, но выбора у него нет. Он должен избавиться от ошейника. Чем дольше Мин думает, тем больше убеждается, что ребята Трика раздобыли от него код. У него есть фора в несколько минут. Этого мало, безумно мало, и, возможно, до него доберутся раньше, чем Кенсу закончит, но он должен попробовать. Кенсу оказывается дома. Открывает дверь после десятого звонка и смотрит на Мина воспаленными глазами. — Я сказал — восемнадцать часов. — Ключ готов? — Да, — нехотя отвечает парень и отступает вглубь квартиры, впуская в нее и Мина. Тот проскальзывает внутрь и закрывает дверь. — За мной следят. Они вооружены. Так что рассчитаемся по-быстрому. Кенсу прожигает его взглядом, но ничего не говорит. Сна ни в одном глазу. Он трет щеку, на которой остался отпечаток подушки, и идет в мастерскую. Мин — за ним. — Сядь и не шевелись, пока не позволю. Мин замирает. Кенсу вынимает из верхнего ящика стола какую-то гибридную штуковину и двумя зажимами прикрепляет ее к ошейнику. Активирует и отходит на шаг. Проходит секунд тридцать, и слышится щелчок. — Что это было? — спрашивает Мин. Ему это не нравится. Волосы на затылке и на руках электризуются, кожу пощипывает. — Первый замок открылся. Теперь он работает над блокиратором. Ошейник подает сигналы в мозг, поэтому будет неприятно. Возможно, на пару секунд отключишься. Мин переводит дыхание и сосредотачивается на ощущениях. Кенсу смотрит ему в лицо, следит за изменениями. На матрицу внимания не обращает. Он уверен в своей машине больше, чем в выдержке Мина. Они оба слишком напряжены, и поэтому слышат шум шагов одновременно. Он заполняет собой лестничную площадку и часть коридора. Мин дергается, и Кенсу хватает его за руку. Сжимает запястье и заставляет успокоиться. — Полминуты, — одними губами говорит он, и Мин слушается. Он не хочет, чтобы его мозг превратился в кашу. Секунды замедляются, растягиваются, пульсируют в висках; шаги приближаются. Мин задерживает дыхание и, не мигая, смотрит перед собой. Между ним и людьми Трика две двери и столько же стен. Они из металлопластика, и чтобы высадить их, придется попотеть. Это Земля, Старый Сеул. Церемониться здесь не принято. Эти ребята явно наслышаны о местных обычаях, потому что через пару секунд в дверь с грохотом ударяют. — Еще десять секунд, — говорит Кенсу. Это слишком долго, знает Мин. — Пожарная лестница? — Ведет на террасу. Выдвижной мост к соседнему дому. Трубчатое волокно. — Как часто им пользуются? — Очень редко. В дверь снова ударяют; раздается второй щелчок. Мин дергается, когда в голове что-то перемыкает. Боли нет, но руки немеют, а в груди разливается ледяной огонь. Мин до скрежета сжимает зубы. Еще один щелчок, ужасный треск из коридора, и ледяная ладонь Кенсу сжимает предплечье. Мин оказывается на ногах. Кенсу бросается в соседнюю комнату. Дверь на балкон завешана одеялами. Кенсу срывает их, отбрасывает в сторону и ударом ноги выбивает замок. Дверь со звоном распахивается. Металлическая лестница ржаво скрипит и стонет, когда они бегом преодолевают один пролет за другим. Люди Трика быстро осматривают квартиру и бросаются следом. Терраса находится на сороковом этаже. Мин старается не смотреть через поручни, но это сложно, и он бросает осторожный взгляд вниз. Земли не видно. Ее, как и нижние этажи, поглощает туман. Голова слегка кружится, к горлу подступает тугой комок тошноты. Мин кулаком ударяет в живот, глубоко вдыхает и вместе с Кенсу останавливается у перехода. Переключатель спрятан под стеклянным колпаком: ржавчина обошла его стороной. Кенсу набирает код. Тугие кнопки сопротивляются, и он нажимает на них большим пальцем. Код состоит из двенадцати цифр. На пятой Мин следить перестает и оборачивается через плечо. Лестница еще пустует, но это ненадолго. Сквозь решетчатый пол террасы он видит нижние пролеты. Еще этажа четыре — и люди Трика будут здесь. Мост, скрипя, начинает выдвигаться: одна труба за другой. Крайняя левая заедает и на полпути перестает раскладываться. Мину плевать: сейчас ему, пожалуй, хватит и одной. — Надеюсь, ботинки у тебя не очень скользкие, — говорит Кенсу равнодушным голосом и первым ступает на мост. Он еще не достиг противоположного конца и опасно пружинит под весом человека. Мин решает, что в любом случае ему сегодня умирать, поэтому встает на мост следом за Кенсу. Они идут осторожным, не медленным, но и не быстрым, шагом. Когда четыре трубы из пяти соединяются с противоположной террасой, Мин сдергивает ошейник и бросает его вниз. Смотреть, как он падает, не решается и оглядывается назад. Один из молодчиков уже добрался до террасы, но неудачно поскользнулся и теперь, держась за колено, ругается на глизейском диалекте. Мин не разбирает слов — он всю жизнь говорит на общегалактическом, — да ему, в общем-то, плевать. Он знает, что осталось всего несколько секунд, а затем в них полетят пули. Пускать в ход более деликатное лазерное или распыляющее оружие по такой погоде эти ребята вряд ли рискнут. Мало ли, как закоротит. Кенсу задницей чует опасность и ускоряется. Правая нога соскальзывает с трубы, и парень теряет равновесие. Мин хватает его за капюшон толстовки. Кенсу замирает, затаив дыхание. Нога висит над пустотой; вторая, полусогнутая, удерживает вес тела. Мин спиной чует, как на него наводят оружие, вскидывает руку и бьет первым. Он ощущает холод всем телом; пальцы покрываются ледяной пылью. Мин трясет рукой, подхватывает Кенсу под мышки и ставит на ноги. Еще пара метров по скользкому мосту — и они оказываются на противоположной стороне. — Ох ты ж блять, — выдыхает Кенсу и одергивает рубашку. Он смотрит перед собой. — Хренов Донателло. Мин прослеживает его взгляд. Зрелище впечатляет даже его. Один парень превратился в ледяную статую, еще один успел уклониться, и теперь, издавая странные звуки, пытается отодрать оледеневшие руки от террасы. Третий остался на лестнице. Его испуганный, но полный ненависти взгляд прикован к ним. Он запоминает лица и явно клянется найти их и отомстить за напарников. Мин знает, что у него это вполне может получиться, поэтому не рискует и уводит Кенсу в здание. Они выбираются из подвала и, оглядываясь, переходят улицу. От такси отказываются и до конца района идут пешком. Там входят в кафешку, чьи крохотные окна завешаны металлическими жалюзи, занимают дальний столик и заказывают горький как яд кофе. Мин осушает свой двумя глотками и просит официанта-орионовца повторить. Тот склоняет чешуйчатую голову, наполняет кружку из кофейника и липкой походкой идет к следующему столику. Кенсу пьет свой кофе маленькими глотками и смотрит в стену у Мина над плечом. — Ты мне должен, — не отнимая губ от ободка кружки, говорит он и делает еще один глоток. Мин выглядывает в проход, убеждается, что официант на них не смотрит, и берет солонку. Высыпает ее содержимое в карман куртки, наклоняет голову на бок и вынимает алмазную пробку. — Что это за хрень? — Грубо спрашивает Кенсу; смотрит он с недоверием. — Жидкий алмаз. — Что-то на жидкий он не очень похож. — Я сделал с ним то же, что и с парнем на террасе. Кенсу поджимает губы; смотрит внимательнее. Мин сжимает алмаз в левой руке, а правой придерживает солонку. Сосредотачивает все внимание на ладони. Пара секунд — и бесцветная жидкость заполняет солонку по самое горлышко. — Забирай, — Мин закрывает ее и подталкивает к Кенсу. Тот недоверчиво берет солонку в руки. — Это много. — Мне он не нужен. Забирай. Кенсу кивает и прячет солонку. Мин просит еще кофе.***
Он добирается до квартиры Чена, когда улицы заволакивает тьмой. Легко открывает оба замка и входит внутрь. Чена нет. Мин знает, что он будет поздно, но возвращаться в общежитие нельзя. Он проходит на кухню, делает себе простенький бутерброд — Чен не держит концентратов — и, жуя, идет в спальню. Падает на кровать и там, глядя в синий потолок, доедает. Сон наваливается мешком с горячим песком, и Мин готов сдаться, но знает, что делать этого нельзя, и рывком садится. Следующий час он смотрит в стену и играет с кубиком льда. Холод не дает уснуть. Чен приходит во втором часу ночи. Замок на двери сломан, и он долго не решается войти в квартиру. Мин поднимается с кровати и выглядывает в коридор. Чен видит его, хмурится и, хлопнув дверью, запирает ее на простую задвижку. Бросает рюкзак на пол и, сложив руки на груди, смотрит на Мина. — За замки заплатишь. — Хорошо. Алмаз у тебя? Чен ничего не говорит. Поднимает рюкзак, роется во внутреннем кармане и достает камень. Бросает его Мину. Тот ловит его и идет на кухню. Растопленный алмаз сливает в кружку и ставит ее в центр стола. — Мне нужно выбраться из города. Чен молча смотрит на него. — Нужна машина. Чен уходит в спальню. Мин идет за ним. — В алмазе десять грамм. Я прошу за них всего пять штук. Мне нужно убраться из Сеула. — Думаешь, в другом месте они тебя не найдут? — Чен стягивает рубашку и бросает ее на стул. Мин взглядом обводит его обнаженную грудь; непрошеная слабость подкашивает колени. Чен действует на него неправильно. Он как вирус, от которого еще не существует вакцины. Мин не готов с ним бороться и сразу же сдается. Он подходит ближе и кончиками пальцев проводит по холодной коже. Чен судорожно выдыхает, но взгляда от его лица не отводит. — Я найду тебе машину и заплачу, сколько хочешь, но… — Никаких «но», — Мин качает головой и поднимает глаза на Чена. — Не делай глупостей. — Я уже. Сначала алмазы, потом Кенсу, теперь ты. Я по горло в дерьме, Мин. И если ты думаешь, что они на меня не выйдут, то ошибаешься. Они уже. Были в салоне, задавали вопросы. Не у меня — у Сехуна. Тот сказал, что ты спрашивал, где ближайший мотель. Парень умеет врать, поэтому они ушли. Но вернутся. Мы — единственная зацепка. — Я не хотел, — Мин не врет. Он действительно не хотел, чтобы так получилось. Не хотел втягивать в это стольких людей. Трик не идиот, чтобы устраивать бойню из-за одного беглого уголовника, но говорить с ними он, все же, будет. Методами, которые Мину не нравятся. — Я дал Сехуну пару выходных. Кай не идиот: не выпустит его из дома, а Кенсу может и сам о себе позаботиться. Ты же — нет. Иначе тебя бы здесь не было. Ты беспомощный, ты не знаешь планеты. Мин смотрит ему в глаза и кивает. Он не станет спорить с тем, кто говорит правду, какой бы неприятной она ни была. Эта — жжет, как перец, попавший в глаз, но терпеть можно. Нужно. — У меня есть приятель, который одолжит машину. Позвоню ему утром: ночью мы никуда не поедем. — Они найдут нас. — Сеул большой. И где я живу, не знает даже Сехун. — У них свои методы. — На Земле они теряют свою эффективность. — Святая Елена слил мне информацию за двадцатку. — Я плачу ему, чтобы он наводил на меня ребят, готовых продать товар по дешевке. Одно мое слово, и он забудет и меня, и дорогу в мой салон. Поверь, Мин. Мин верит. Не знает, почему, но верит. — Значит, не найдут? — Не найдут, — Чен делает шаг навстречу и всем телом прижимается к Мину. У того на миг темнеет перед глазами, а по спине бежит холодок. Кожа Чена словно наэлектризована, и когда Мин проводит по его рукам ладонями, из-под них вырываются искорки. Они что-то в нем зажигают, и холод отступает. Волна мурашек накрывает тело, и Чен, горячо дыша, ртом проводит по его шее. Мин закрывает глаза и откидывает голову назад. Чен жарко целует место, где на коже остался след от ошейника, и Мин понимает, что попался. Его крепко держат на крючке и сорваться не дадут.***
Чен договаривается с приятелем и на рассвете забирает машину. Она на ходу, бак полный. Модель допотопная, работает на бензине, коробка передач ручная. Чен говорит, что всю жизнь водил такие, так что проблем возникнуть не должно. Мин снова верит ему на слово. Сумеречный Сеул напоминает город мертвых. Мин сидит на заднем сидении, укутавшись в одеяло, и мутным взглядом смотрит в окно. Оно мокрое от дождя, но даже тот не может смыть с него жирную грязь. Мин хочет спать, но ухабы и ямы на плохих дорогах окраины не дают уснуть. Чен водит хорошо, но машина не из лучших, а дорога, которой давно никто не пользуется, не ремонтировалась вечность. Когда высотки старого города и стеклянные шпили нового превращаются в сизые потеки на горизонте, Мин расслабляется. Пожалуй, именно это и спугивает удачу. Машину на воздушной подушке Мин замечает, когда до нее остается не больше сотни метров. Стоит у обочины, а по дороге стелется колючая проволока. Объехать нельзя, а чтобы развернуться, нужно сдать добрую сотню метров назад. Чен отпускает газ, и машина плавно останавливается. — Как они знали, какой дорогой я поеду? — говорит он, обращаясь к себе. Мин видит его лицо в зеркале заднего вида. Его выражение ему не нравится. От него кишки каменеют, а во рту горчит. Чен дышит часто и шумно и так крепко сжимает руль, что обивка скрипит под ладонями. Мин выпутывается из одеяла и готовится к худшему: их могут расстрелять прямо в машине. Но когда взгляд цепляется за уже знакомые лица, он понимает, что убивать их будут мучительно долго. — Я выйду сам, — говорит Мин и открывает дверь. Чен оборачивается и прожигает его взглядом. — Вдруг осмелел? Сядь. Им надо — они и подойдут. Говорит Чен таким тоном, что Мин не может ослушаться. Парень, которому Мин заморозил руки, отделяется от остальных и идет к машине. Руки у него перебинтованы, но это не мешает держать в них по автоматическому полу-гибриду. Распылитель и пули вместе всегда лучше, чем по-отдельности. — Выходите, подняв руки, — рявкает парень с ярким глизейским акцентом, когда между ним и машиной остается не больше двух метров. Чен бросает на Мина короткий взгляд и одними губами говорит «не шевелись». Мин замирает. В Чене что-то изменилось. Его глаза больше не зеленоватые: зрачки расширились, а вокруг них сжимается пурпурное кольцо. Чен порывисто открывает дверь и с поднятыми руками выбирается из машины. — Тебя это тоже касается! — визжит парень и дергает пистолетом. Палец лежит на спусковом крючке: еще одно нервное движение — и выстрелит. Где-то над Сеулом грохочет гром. Мин вздрагивает — на Глизе редко бывают грозы — и вдруг слепнет. Молния бьет рядом. Снова раскатисто смеется гром, и все вокруг заливает яркий пурпурный свет. В ушах трещит, и Мин зажимает их руками. Валится на сидение и чувствует, как под кожу заползает страх. Молнии бьют близко, так близко, что воздух кипит от напряжения. Мин падает на пол и, прикрыв голову руками, забивается между сидениями. Коврики резиновые, и это создает иллюзию безопасности. Гром прокатывает еще два раза, и все затихает. Дышать становится легче; каждый вдох оставляет на языке привкус металла. Мин осторожно приподнимает голову. Дверь с водительской стороны хлопает. Скрипит сидение. — Выбирайся, — говорит Чен и заводит двигатель. Мин заползает на сидение. Руки и ноги дрожат. — Что это было? — шепчет он; голос сипит, потому что горло, кажется, тоже стало металлическим. — Потом расскажу. Мин садится прямо и видит то, что осталось от людей Трика и их машины. Картина вполне эстетичная. Никакой крови или обугленных костей. Один лишь сизый, еще дымящийся пепел и кучка искореженного железа. — Ты же говорил, что родился в Сеуле... — И не соврал, — Чен перекидывает руку через спинку сидения и, глядя в заднее окно, сдает назад. Лицо у него бледное, на щеке — тонкая алая отметина. — Это ты сделал, и я это знаю. Но человек на такое не способен. Подобные возможности есть только у глизейцев. — Не спорю, — Чен переводит взгляд на Мина. — Я родился в Сеуле. Моя мать — человек, а отец носил ошейничек точь-в-точь как у тебя. Правда, он его так и не снял. Его убили, когда он с двоюродным братом мамы пытался ограбить банк. Я до семи лет понятия не имел, что у меня есть сила. Мать тоже не знала. Отец ей не признался. Только после, на уроках межрасовой биологии, я узнал, что у таких, как папа, особый набор генов. И что он передался мне. Не знаю, мог ли он жарить неприятных ему типов электричеством, но у меня это неплохо получается. — Я заметил. Ты гребаный конец света устроил! — Зато я спас нам жизнь. И теперь ты можешь вернуться в Сеул. — Зачем мне туда возвращаться? — Затем, что я прошу? — Чен заглядывает ему в глаза. Его собственные снова поменяли цвет, и Мину хватает одного взгляда, чтобы сдаться. Он догадывается, что с ним происходит. Это немного пугает, но Кай и Сехун с этим как-то живут, и он, пожалуй, тоже сможет. — Я помогу тебе стать человеком, — добавляет Чен тише. Мин облизывает сухие губы и подается вперед. Машина дергается и останавливается, когда он находит губы Чена и выдыхает в них жаркое: «Хорошо». Ведь быть человеком не так уж и плохо. 17-18 мая, 2015