Дикие розы

Нельзя было сказать, что сестры Воле были действительно бедны. Скорее, просто привыкли жить куда лучше, чем позволяли их нынешние средства. Было время, когда у семьи Воле был великолепный дом в Париже, но ещё при жизни виконта Воле, ныне покойного отца сестер, он был распродан по частям для уплаты огромных карточных долгов. Теперь от прошлого великолепия для сестер Воле остались только титулы виконтесс, старинное родовое поместье на берегах Марны и скромный, разваливающийся на части от времени, дом в Марселе, который им любезно оставил в наследство кто-то из дальних родственников. И теперь сестры Воле — Жюли, Ида и Моник — из-за неблагоприятнейшего во всех отношениях стечения обстоятельств, были вынуждены, несмотря на свою неприязнь друг к другу, идущую ещё из детства, вновь уживаться под одной крышей. Благодаря этому, правда, отношения их более-менее наладились: они перестали ссориться каждый день и стали делать это чуть реже. Раз в два или три дня. В иной раз, когда все они одновременно пребывали в умиротворенном расположении духа, эти периоды затишья могли длиться и неделю. Старшая — Жюли де Лондор, — была двадцатидвухлетней белокурой красавицей с лицом, какие бывали у фарфоровых кукол, изящной и грациозной, и всегда по праву считалась украшением семьи, что не пошло на пользу её характеру. Четыре года назад, когда ей только-только исполнилось восемнадцать, она вышла замуж за маркиза Антуана де Лондора, молодого и подающего большие надежды офицера, которого, правда, не любила ни дня в своей жизни. Впрочем, главными достоинствами маркиза де Лондора были его происхождение и, в особенности, состояние. Антуан прекрасно понимал это, но, рассчитывая рано или поздно покорить сердце Жюли, смирился. Впрочем, как он ни старался, он ничем не мог заслужить любовь своей жены и добился лишь того, что его чувства стали раздражать её. Его собственная, почти безумная, любовь к Жюли только усугубляла и без того подавленное состояние. Под давлением обострившейся меланхолии маркиз де Лондор сделал то, что в большинстве своем делали мужчины в его положении: ушел добровольцем на начавшуюся в 1853 году Крымскую войну с Россией, надеясь только на то, что его убьют в первом же сражении. Жюли, разумеется, мало переживала по этому поводу. Ида, средняя сестра, была миловидной девушкой с лицом, очень похожим на волчью мордочку, — если не чертами, то уж точно выражением глаз, во взгляде которых были и непоколебимая уверенность, и холодный, почти яростный вызов. Трудно было сказать, была ли она менее красива, чем Жюли, так как внешность обеих сестер была весьма яркой. Скорее, красота их была разного толка. Иде совсем недавно исполнился двадцать один год. Наверное, из всех трёх сестёр она была самая рассудительная и практичная: сказывалась кровь матери, немецкой баронессы, на которую Ида была очень похожа, и, кстати, в честь которой и получила своё столь необычное для Франции имя. Возможно, в ней особенно ярко выражалось смешение педантичной и сдержанной немецкой крови с горячей французской, но Ида была парадоксальным человеком: она одинаково любила одиночество, книги, музыку и шумные балы, легкий флирт и походы по модным магазинам. Правда, в последнее время обо всех этих обычных для молодой девушки радостях ей пришлось благополучно забыть и думать только об одном — о деньгах. Моник было восемнадцать. Рядом со своими сестрами, которые уже одним своим видом притягивали внимание, она казалась невзрачной и потерянной. Моник не была красива, как Жюли, не имела странного, необъяснимого обаяния Иды, не выделялась никакими исключительными талантами. Никогда, в отличие от сестер, она не высказывала своего мнения, особенно, если оно противоречило мнению окружающих, в то время, как Жюли и в особенности Иду не останавливали такие мелочи. Манеры Моник соответствовали требованиям высшего света: она была скромной, ко всем относилась с добротой и уважением, но никто, кроме её сестер, никогда не думал о том, что тихий омут, согласно народной поговорке, обычно служит приютом чертей. Но, как бы то ни было, юную Воле считали образцом поведения молодой девушки, в то время как Жюли считали слишком расчётливой и испорченной деньгами, а Иду — слишком распущенной и избалованной мужским вниманием. И Моник, несмотря на то, что она была младше, постоянно напоминала об этом сестрам. Была у младшей Воле, в силу разных обстоятельств, и другая, куда более темная и опасная личность, которая представляла собой молчаливую и холодную, временами даже жестокую и вечно озлобленную особу, которая была готова поступиться почти чем угодно, ради того, чтобы причинить боль тому, кто стал жертвой её ненависти или оказался неугоден по какой-либо другой причине. И вот теперь эти три, почти что четыре, противоречивые натуры собрались под одной крышей. Жюли с удовольствием осталась бы в доме своего мужа, как и полагалось, но смогла выдержать там лишь месяц его отсутствия. Большой мрачный дом казался ей холодным и неприветливым, слуги шептались у неё за спиной, а мать и сестра Антуана удостаивали её лишь колкими замечаниями и высокомерными взглядами. Когда же стало известно о беременности Жюли, шёпот стал только сильнее. «Вилла Роз», как называлось родовое гнездо Воле, конечно, навевала не меньше грусти, но была родной и знакомой с детства. Сама «Вилла Роз» представляла собой небольшой двухэтажный особняк из светло-серого камня, построенный в духе средневекового замка на живописном берегу реки в окружении полей, лугов и лесов, которые тоже входили в состав владений. Внутри дом был обставлен в давно уже устаревшей смеси стилей барокко и рококо, что немного контрастировало с его внешней простотой и холодностью. Впрочем, со временем позолота перестала сверкать, шёлк обивки заметно пообтерся, со стен исчезли дорогие картины, а из комнат — самые ценные и редкие безделушки. В глаза это не бросалось, но было заметно, особенно — тому, кто был свидетелем расцвета этой семьи. Тому, кто лицезрел её постепенный упадок, не виделось в этом ничего необычного: семья Воле была не первой, кто пострадал от чрезмерного пристрастия к азартным развлечениям при полном отсутствии удачи и чувства меры.