В тихом Омуте Черви водятся, или Бакалавр в Стране Чулок

      Бакалавр Данковский с утра пребывал в пренеприятнейшем настроении. Всю минувшую ночь он не сомкнул глаз, мучаясь от дикой боли в желудке, вызванной пищевым отравлением, которая немного утихла только под утро. Прибывший в Город-на-Горхоне совсем недавно и привыкший к тому, что в Столице еду всегда готовят, как говорится, на совесть, Даниил даже не думал, что купленные давеча в местной лавке перепелиные яйца могут представлять опасность для его здоровья. И надо бы поизучать принесённые вчера Бурахом образцы его фамильных настоек, но вместо этого хотелось просто сидеть в кровати, пялиться в одну точку на стене и злиться, злиться, злиться… На себя – за такую позорную непредусмотрительность; на, опять-таки, Бураха, который, зайдя вечером с целью потрудиться над вышеупомянутыми образцами, но обнаружив коллегу в состоянии нестояния, пытался впихнуть в него свои народные средства; на Еву, которая вчера окончательно доконала светило столичной медицины своей гиперопекой, а сегодня разбудила буквально через полчаса после того, как ему всё-таки удалось заснуть, и на данный момент готовила – вернее, пыталась готовить – «блюдо заграничное, итальянское» под чудным названием «пицца». Данковский, конечно, сомневался, что у неё выйдет что-то толковое, однако доносящиеся с кухни до его чуткого носа ароматы сыра, грибов, ещё чего-то мясного – словом, всего, что ему как минимум неделю теперь есть было нельзя, - заставляли давиться слюной и злиться ещё сильнее. Он даже решил, что непременно отомстит за все свои мучения евиной молочной каше, сиротливо стоявшей на столе по соседству с микроскопом. Правда, пока ещё не придумал, как…       Поймав себя на том, что от голода и недосыпа у него совсем разбежались мысли, Даниил тряхнул головой, силясь привести эти самые мысли хоть в мало-мальский порядок, и решил, что кашу всё-таки лучше съесть, а после, не теряя времени, заняться изучением бураховых зелий.       Однако же, позавтракав и засев за микроскоп, Данковский на несколько минут впал в прострацию. Очнувшись, понял, что время идёт, а в голове по-прежнему abstractum pro concreto[1], и надо с этим что-то делать. Припоминая, что он захватил с собой на всякий случай таблетки для повышения работоспособности мозга, Бакалавр решил, что сейчас именно такой случай, и, порывшись в своём бездонном саквояже, извлёк заветный медикамент на свет. Естественно, таблетки нужно было чем-то запить, но идти за водой на кухню Данковскому по понятным причинам не хотелось совершенно. К счастью, на прикроватной тумбочке обнаружился стакан с остывшим, но тем не менее вполне пригодным для питья чаем, что Даниила весьма обрадовало. Проглотив спасительные таблеточки и залпом осушив стакан, Бакалавр прилёг на кровать, так как знал, что у данного препарата имеется побочный эффект – головокружение. Которое, впрочем, быстро проходит, но пережидать этот неприятный момент рекомендовалось всё-таки в горизонтальном положении.       Дождавшись, пока перед глазами перестанет плыть, Данковский, чьё настроение уже стремительно поднималось от нулевой отметки вверх, вскочил с кровати и подошёл к окну, намереваясь открыть его и впустить в комнату немного прохладного утреннего воздуха… да так и застыл на месте с разинутым ртом. Дело в том, что из окна комнаты, в которой поселился Бакалавр, как раз открывался вид на пруд. Вокруг которого нарезал круги живой одонг. И, что самое удивительное, замотан он был, вопреки всей известной об этих жутковатых существах информации, не в грязное тряпьё, а во что-то цветное и пёстрое. Даниил явственно услышал в своей голове щелчок тумблера, отвечающего за режим безумного учёного, и решил, что изучение настоек может и подождать, а сейчас он просто обязан изловить и исследовать диковинную зверюшку, которая, можно сказать, сама пожаловала в его загребущие ручки. Ну когда ещё такая удачная возможность представится, в конце концов? Не теряя ни минуты, Данковский пулей выскочил из комнаты.       Завидев выскочившего из дома человека в наспех накинутом змеином плаще, одонг перестал носиться и замер, с любопытством уставившись на новое действующее лицо. Даниил же, разглядев, что одонг был укутан в ворох разномастных шерстяных чулок и, судя по маленькому росту, являлся ребёнком, начал медленно и осторожно приближаться к червячонку, как окрестил его про себя, который в свою очередь начал так же медленно пятиться к пруду.       - Цыпа-цыпа-цыпа! Ну не бойся, мой хороший, иди сюда! – сладким голоском подзывал маленького одонга Данковский, протягивая к нему руки. – Дядя Бакалавр тебя не скушает… Послужишь немножечко науке, да и пойдёшь себе с миром…       Червячонок уже вплотную подошёл к кромке пруда, отступать ему было больше некуда. Но рано Данковский радовался. Стоило ему только приблизиться к маленькому одонгу на расстояние вытянутой руки, как тот сам схватил его за руки и… прыгнул в пруд, утягивая не успевшего толком ничего сообразить Бакалавра под воду. Даниил зажмурился и задержал дыхание, однако, в следующий момент почувствовав отсутствие сопротивления воды и то, что стоит он не на илистом дне, а на вполне твёрдой поверхности, открыл глаза. Снова закрыл, думая, что увиденное ему мерещится. Опять открыл, убеждаясь, что его окружение, представляющее из себя степь, посреди которой росло одно-единственное раскидистое дерево с чулками вместо листьев, вполне реально.       - Да как же это… Это антинаучно! Delirium et absurditas![2] – воскликнул сконфуженный Данковский, схватившись за голову, а потом, резко развернувшись к переминающемуся рядом с ноги на ногу червячонку, прикрикнул на него: - Ты куда меня затащил, крысёныш подопытный?       «Крысёныш подопытный» замер, похлопал глазами, а потом жалобно захныкал. И тут же, непонятно откуда, появились взрослые одонги. Десятка этак полтора, и все как один «одеты» в чулки. Словно из-под земли выросли и оцепили ровным кругом своего хнычущего детёныша вместе с всё сильнее и сильнее с каждой секундой впадающим в шок Бакалавром. Заметив подоспевшую подмогу, червячонок перестал хныкать и, ткнув своей лапкой в полосатом чулке в Даниила, изрёк капризным детским голоском:       - Амаки мори их муу могой ууг хазаад![3]       - Ту садар эм душоха монэ![4] – зашипели одонги, грозно надвигаясь на Данковского.       - Бохир гапдаро хайвон… Эздед го![5] – злобно обратился к нему детёныш, который ещё секунду назад хныкал, а теперь уже гаденько хихикал.       Тихо охнув, Бакалавр не удержался на ногах и плюхнулся на пятую точку, прикидывая в уме, с какой силой его сейчас сравняет с плинтусом толпа взрослых разъярённых одонгов, если даже один мелкий свободно сдвинул его с места, и внезапно осознавая, что он очень мало успел в этой жизни, да и вообще слишком молод и красив, чтобы вот так позорно и антинаучно умереть. И тем не менее, конец был близок… Но закона рояля в кустах тоже никто не отменял, и аккурат в тот момент, когда выкрикивающие что-то угрожающее на своём непонятном языке одонги уже нависали над сжавшимся в комочек Данковским, откуда-то сверху прогремел мощный и подозрительно знакомый голос:       - Багассан![6]       Одонги резко стихли и отпрянули от Даниила, обернувшись к дереву. Чулочная листва зашуршала, и с ветки на землю спрыгнул…       - Бурах?! – Данковский неожиданно для себя сорвался на фальцет. Конечно, в одеянии индейского шамана Артемия трудно было узнать сразу, но, вне всяких сомнений, это был он.       - Шабхат мал аж ахуй…[7] – рычал тем временем Гаруспик, твёрдой и тяжёлой походкой приближаясь к сгрудившимся в кучку и дрожащим одонгам. – Би таалагдах болно, дир махал, ташкир нээлтийн![8]       - Гиря накун, як падар хуб! Дод бонги бугын гумро пойтахти![9] – залепетали Черви, невпопад кланяясь менху.       - Ин мемон – мардуми дустдоштаи ман. Оё он зарар – хуб падар шавад бад! Тэдний хамраа дэрж ня твирэ! Доод Хоолой хугацаанд бх хуллд-нэд хийх болно![10] – ответил им Бурах, с каждым словом повышая градус суровости в голосе, так что к концу его пламенной речи вместе с одонгами, казалось, и земля задрожала. Переглянувшись, Черви послушно утихли, после чего Артемий подошёл к всё ещё сидящему на земле Даниилу, добродушно улыбнулся и подал ему руку, помогая встать. – Не бойся, ойнон. Больше они тебе угрожать не станут.       - Хах… Ну слава Гиппократу… - выдохнул Данковский, ухватившись за руку менху своей ещё слегка подрагивающей от шока рукой, кое-как приняв вертикальное положение и раздражённо отряхнув плащ. – Ну, признаться, я впечатлён. Что же ты им такого сказал, Бурах? И что это за маскарад? И где мы находимся?       - Это – Чулочная Степь. Я в этих краях – вождь и верховный мудрец, здешние одонги меня чтят, как отца своего. И тебя теперь уважать станут, - Артемий снова улыбнулся, не спеша отпускать руку Даниила. – Рассказал я им, что ты – мой твиринный жених.       - Чего-о?! – Данковский сначала воззрился на Бураха с неподдельным ужасом, но потом вспомнил, что Гаруспик большой любитель позубоскалить, и нервно рассмеялся. – Ох, ну и шутки у тебя, Бурах… Я уж было взаправду подумал, что…       - Я не шутил, Даниил, - перебил Данковского менху, заставив его подавиться воздухом. Назвал по имени… И тон вполне серьёзный… - Или ты не видишь, как твои линии с моими переплетаются да в узел крепкий связываются? Соглашайся… Прямо сейчас же свадьбу и сыграем!       Данковский застыл как вкопанный и всерьёз пожалел о том, что одонги его теперь зауважали, когда Бурах извлёк из-за пазухи пару белых кружевных чулок. Да уж лучше глупая и антинаучная смерть от рук Червей, чем… это.       Ступор Даниила резко сменился паникой, когда Артемий приблизился к нему с этими злосчастными чулками… ну, в общем, слишком близко. Бакалавр отскочил от Гаруспика как ужаленный, врезался в одного из одонгов, которые уже успели сделать вокруг «молодожён» круг и вовсю водили хоровод, и опять приложился своей многострадальной филейной частью о твёрдую степную землю. Но менху не сдавался и тут же навис над «женихом», потянувшись к его брюкам. Данковский, пытаясь отползти, начал так отчаянно дрыгать ногами, что случайно заехал Бураху пяткой в нос. Внезапно всё вокруг как-то резко замерло и стихло, и в этой тишине, кажется, послышался звон разбивающегося фарфора. Далее начало происходить нечто совершенно сюрреалистичное: небо пошло трещинами, земля уплыла из-под ног, а потом…       …Бакалавр очнулся в своей кровати, тяжело дыша и постепенно свыкаясь с мыслью, что всё произошедшее было всего лишь сном. Наконец выровняв дыхание, стерев со лба испарину и приняв сидячее положение, Данковский округлил глаза от удивления. Большая фарфоровая ваза, стоявшая всегда напротив кровати, была разбита, а рядом с осколками на полу сидел Бурах, глядя на коллегу с таким же удивлением в глазах и зажимая рукой нос. На лестнице послышался топот, и в следующий момент в комнату влетела взъерошенная Ева.       - Эн-Даниил, ты в порядке? Мне показалось, я слышала, как что-то раз… билось… Ой… - заметив Артемия и то, как он на неё зыркнул, девушка сначала покраснела, потом побледнела, а потом даже слегка позеленела и поспешила ретироваться так же внезапно, как и появилась, тихонько попискивая от испуга.       «Эн-Даниил» расхохотался. Нет, кое за что он Гаруспика всё же любил. Например, за то, что его общество отпугивало надоедливую Еву.       - Ты что здесь делаешь, Бурах? – отсмеявшись, спросил он у поднявшегося уже на ноги, но по-прежнему держащегося за нос менху.       - Проведать тебя пришёл, ойнон. О здоровье справиться, - пробурчал Артемий, копаясь свободной рукой в карманах в поисках хоть бы какого-нибудь кусочка бинта или ваты. – Зашёл, гляжу – а ты спишь и во сне бредишь. Ну, я решил, что разбудить тебя надобно. А ты вдруг брыкаться начал… Нос мне разбил, кажется…       - Прости, не нарочно… Мне кошмар снился… - Данковский вздохнул, проведя ладонью по лицу, стараясь лишний раз не вспоминать событий своего сна.       - Нехорошо это… - Бурах нахмурился, покачав головой. – Может, тебе ещё моего травяного чайку заварить?       Бакалавр замер, потом покосился на оставленный на тумбочке пустой стакан, понял, чем именно запил свои таблетки, и тяжело рухнул обратно на кровать, окончательно убеждаясь в том, что традиционная и нетрадиционная медицины – две вещи несовместные.