amanita mortem.

      Вечером Сеул оживает, искрясь каскадами уличных фонарей. Они зажигаются по порядку, находя отражение в мокром от дождя асфальте, а следом за ними вспыхивают потоки разноцветных рекламных стендов. Многоэтажные дома в самом центре столицы похожи на разомлевших сонных зверей. Раскаленные сегодняшним зноем, они остывают, жадно впитывая прохладный ливень, и антропоморфно «обнимаются», плотно прижавшись стенами друг к другу.       Ёнгук искренне хочет напиться до бессознательного состояния. Этот день должен остаться в прошлом, там, где ему положено, а не костенеть в голове, обращаясь слепым отростком — вечным напоминанием о чьих-то предсмертных муках. Он отчаянно пытается сосредоточиться на вещах отдаленных. Абстрагируется, чтобы увиденное в школьном автобусе не въедалось в сетчатку глаз, чтобы выветрилось, не причиняя еще больше отравляющей боли.       Поначалу ему ужасно мешает монотонный дрожащий звук, который эту часть Сеула пронизывает как паутина металлических сосудов, но через некоторое время, Ёнгук ловит себя на мысли, что к этому можно привыкнуть. И всё-таки, не хотелось бы жить в самом центре. Не слышать, но абсолютно точно знать, что этот механический шум — дитя круглосуточно работающих заводов и станций, врос в барабанную перепонку и стал частью тебя.       Детектив снимает комнату на окраине столицы. Честно говоря, он не помнил, когда ему последний раз приходилось бывать здесь, в самом сердце города. Его устраивал Кымчхон, пустынный и ветхий район, который в принципе удовлетворял все потребности мужчины: несколько магазинов, дешевый кабак и отель, единственный в округе, где низкие цены соответствуют нищете убранства даже больше положенного. Но Джимин явно брезговала. Причем не только дешевым алкоголем, но и узколобыми провинциалами вроде Бан Ёнгука. Он до сих пор не понимает, зачем девчонка тащит его на Каннам ради стакана виски, однако занимать мысли еще и этим было непозволительно тяжко. Поэтому детектив послушно шел рядом, пряча их обоих под куполом полупрозрачного зонтика.       Дожди — результат сорокаградусного пекла и отходов больших корпораций. Поэтому здесь их не любят. Стоило попасть под такой ливень, можно было и ожоги получить, и аллергию какую, и даже ослепнуть. А те, кто не успели на прошлой неделе укрыть хоть чем-то голову, теперь маскировали лезущие клочьями волосы. Пресса несколько дней не могла угомониться. Даже в полицейском вестнике написали об этом вопящем случае, так как пострадавшие требовали от властей компенсацию ущерба, морального в первую очередь. А еще, капли дождя разъедают краску и дешевую металлическую обивку домов, из-за чего у Ёнгука регулярно протекает крыша.       И, тем не менее, здесь многолюдно. Кое-где позаботились о широких стеклянных навесах, чтобы люди могли переждать непогоду. Там столпится всякий сброд, от случайных горожан и туристов до проституток не первой свежести и малолетних беспризорников, ловко вытягивающих деньги из карманов зевак.       Джимин выбрала дорогой ресторан возле мэрии, «Эмеральд». Слышали о нем все, а бывали единицы. Вообще-то, зарплата позволяла Ёнгуку там обедать как минимум раз в неделю, но из обывательской жадности он вообще редко посещал центр, больше думая о том, что за половину стоимости здешней чашки кофе, он несколько дней может ужинать в местной забегаловке. Да и некомфортно ему было в окружении модных столичных снобов, ради Джимин даже одеться поприличнее пришлось.       Особо щегольских костюмов у него в гардеробе с рождения не наблюдалось, поэтому мужчина одел парадную белую рубашку, подаренную еще мамой на их с братом общее двадцатилетие, и черный клетчатый комбинезон. Поверх — дежурное пальто. — Мы почти пришли, — тихо сообщает Джимин, галантно держа детектива под руку. Она в респираторе, как обычно, но этот — декорированный золотыми вставками, выглядит настолько презентабельно, что вовсе не портит впечатления.       Девушка в последних тенденциях разбирается куда глубже и соответствует последнему писку моды — симбиозу викторианского стиля и убранства эпохи Чосон. На ней короткий готический ханбок, украшенный цветами и колючими растительными узорами, корсет, подчеркивающий талию и ажурные чулки до колен. На плечах легкая накидка с капюшоном. Она похожа на нимфетку, и это нелепое открытие делает её еще привлекательнее в глазах Ёнгука. — Мне нравится ваша нездоровая страсть к моим обнаженным ногам. Выглядит довольно соблазнительно, правда?       Она хитро жмурится, поправляя собранные в хвост волосы. Мужчина понимает, что уже несколько минут рассматривает её острые коленки, и смущение липким жаром приливает к лицу. — Как тебе новенький? — спрашивает детектив, как будто ему вправду интересно мнение девушки по этому поводу. Просто пытается спрятать неуместно покрасневшие щеки и перевести тему. — Скука смертная. Говорят, он сынок начальника одного из центральных отделов. Скорее всего, к осени этот заикающийся мальчик будет стоять повыше нас с вами, а в лучшем случае переведется в другой участок.       Ёнгук насмешливо фыркает.       «Эмеральд» — роскошный небоскреб в сто тринадцать этажей, огромный стеклянный купол. Они ныряют внутрь, оставляя позади ливень и разбросанные по асфальту пятна цветного топлива. Коридоры с высокими потолками кажутся бесконечными. Наружные стены сделаны из прочного стекла, открывающего вид на заляпанные грязью улицы. В ресторане царит легкая прохлада.       На ресепшене их встречает молодой жилистый мужчина и вежливо провожает к лифту. Едет он быстро, доставляя их к месту назначения, но для детектива время тянется долго, в этой коробке неуютно. Он бросает быстрый взгляд на Джимин. У нее едва заметные круги под глазами. Плечи устало опущены. Кофе, дезинфицирующее средство, дождь. Один запах на двоих.       Девушка ловит себя на идентичной мысли. Химию между ними уже нельзя игнорировать, их жизни сплелись под углом, неудобным им обоим. Время всё расставит по своим местам.       Еще один коридор, длиннее предыдущих, с колоннами, упирающимися в хром потолка и громадными окнами. С высоты сто тринадцатого этажа Сеул — крошечный микроорганизм. Что-то нелепое в своем примитивизме, но красивое в человеческом понимании. Небо — цвета грязной бронзы. Дождь царапает собой столицу, но окна изолируют помещение от шума, даже от механического жужжания, и это так неестественно, что тишина гвоздями долбит по ушах.       Дома такие маленькие, хрупкие. Сливаются в один этюд, размазанные черные пятна. На уровне глаз лишь несколько похожих небоскребов, включая административные здания, а еще — фабричные трубы. Они протыкают собой горизонт где-то на юге. В том промышленном районе и живет Ёнгук. Отсюда видно их полицейский участок. Элитный отдел в рамках нижестоящих инстанций, и самый дерьмовый по сравнению с отделами своего же уровня.       Работник провожает их в большой шумный зал. Он весь светится красной обивкой и позолоченными панелями, мужчинами в кашемировых костюмах и разодетыми в шубы валютными проститутками. Красочный калейдоскоп. Джимин — в привычной среде обитания, Ёнгук — за границами зоны комфорта.       Вся это роскошь необычная, по-своему привлекательная, но мужчина к ней абсолютно равнодушен. Для его напарницы всё обстоит иначе. Это её стихия. Она сама вдруг становится частью этого мира, его инкрустацией в своих ажурных прелестных чулках. Порхает, словно бабочка, здоровается с гостями и официантами, флиртует с одним из посетителей. Это последнее — провокация. Ёнгук это знает, его не так легко провести. Он улыбается. Контрнаступление. И Джимин капитулирует под его насмешливым взглядом, знает, что детектив её раскусил. У неё в глазах пламя и карамель с перцем.       Он улыбается. Но ведь ревнует? Конечно, до побелевших костяшек на руках и напряженно сведенных скул.       Над залом — хрустальная трехъярусная люстра. Она покачивается, создавая радугу блестящими подвесками, и кристаллические обломки волнами света кутают помещение.       Им предназначена отдельная комната, где можно остаться наедине и посторонний шум не станет помехой разговору. У Ёнгука от перевозбуждения и усталости дрожат пальцы. Слишком насыщенный день. Джимин грациозно делает заказ, совсем не беспокоясь о финансовом итоге ужина. На столе появляются две бутылки вина и пузырек брендового виски, тонкие тюльпаны бокалов, курица под соусом, моллюски, и еще тарелок пять, а на десерт — яблочные шарлотки и кофе.       Ёнгука тошнит при виде грибного салата. Тошнит ли грибной салат при виде Ёнгука — неизвестно. — Курить можно?       Девушка кивает, преспокойно мешая ложкой странного цвета суп. Когда они остаются наедине, детектив лениво затягивается и смотрит на напарницу с легкой насмешкой, выжидает. Как она будет есть в респираторе? Но Джимин улыбается в ответ, это видно по глазам, хитро и самодовольно, после чего прячет лицо под капюшоном. Умно. — Эх, я-то думал, что увижу тебя наконец-то без этой долбанной штуковины.       Она, заведя руки за голову, щелкает ремешками, и вскоре защитная маска исчезает в специальном отделении рюкзака. — Насчет сегодняшнего дела... — голос её теперь звучит звонко и тембр даже выше обычного, словно медный колокольчик. Так приятно слушать чистую, ничем не приглушенную речь. — Давай подумаем об этом завтра, малыш. Когда будем на работе. Я устал. Скажи мне лучше, зачем тебе этот намордник?       Он потягивает кофе, игнорируя изысканную кухню заведения. Ему неприятно смотреть на фарфор, окаймленный золотой росписью, его раздражают хрупкие бокалы, которые страшно в руки брать, ещё, не дай господь, лопнут. Вся эта обстановка — глянцевый фарс. Чужой и непонятный мир.       Джимин нервно ведет плечами, но Ёнгук перебивает её демонстративным вздохом. Он привык. — Да-да, это не мое дело. Проходили уже.       Он мягко улыбается, унимая навязчивое любопытство, и даже пьет немного виски. Едва ли держит себя в руках, так охота выругаться по поводу местных помоев, разбавленных, кажется, водой из-под крана, иначе какого хрена оно не крепче апельсинового сока? — У меня огромный шрам на половину лица. Довольны?       В комнате душно. Ёнгук сконфуженно застывает, упрямо вцепившись взглядом в девушку, стараясь отыскать в закромах тени её глаза. Тщетно. Алкоголь вяжет во рту, но горло не обжигает. — Всё настолько серьезно? — Улыбка Глазго. Черный георгин. Никогда не слышали о том, что творилось в криминальном мире до того, как власть оккупировала всю Корею?       Детектив напряженно молчит. Он часто делился с девушкой чем-то очень личным, делая это практически на автомате, поддаваясь её умениям вытаскивать из людей душу. И сейчас Ёнгук боялся её спугнуть. Джимин никогда и ни с кем не откровенничала, зато располагала к этому других. Девушка тихо продолжает: — Когда я была маленькой, мой отец убил ночную бабочку, приносившую очень большой доход. Он умер от глаукомы спустя неделю. И тогда его «долг» повесили на меня. А в Пусане тогда водилось как: не расплачиваешься — получаешь пулю в лоб. Меня, к сожалению, пожалели. Бандит по имени Хван Го всегда носил лезвие под языком и этой железкой он заставил улыбаться меня до конца жизни. От уха до уха.       У Ёнгука лоб покрывается холодным потом. Она говорит об этом небрежно, как всегда, без драмы, с равнодушием, а мужчине дурно. Его завышенное чувство справедливости долбит по ушной раковине противно частым сердцебиением, и он отчаянно старается не представлять эту картину. Даже слов не может подобрать. Потому что «я сожалею» в рамках их отношений неуместно. — Простите, детектив, мне не стоило. Я устала от всех этих расспросов, вот и всё. Надеюсь, это останется между нами. — Извини.       Колючая тишина застывает, начинает сгущаться. Джимин всячески пытается избежать повисшего напряжения, разливая вино по бокалам. Они ведут разговор на темы отвлеченные. Сплетничают о коллегах, дискутируют о политических движениях, и в целом, игнорируют прошедший день, напиваясь до неприличного состояния.       Когда ночь инфицирует небо холодной синевой, время близится за полночь. Нетронутые блюда стынут на столе, а под ним появляется третья пустая бутылка, глядя на которую, Ёнгук решительно заявляет — это последняя. Ему еще домой добираться через весь город.       Он впервые видит Джимин в стельку пьяной; презабавное зрелище. Она звонко смеется, болтает без умолку, совсем еще дитя, впрочем, теряющее лишь часть самообладания. Инстинкты остаются. Это Ёнгук замечает, когда напарница сосредоточенно поправляет капюшон, едва тот намеревается осунуться.       Неожиданно дверь в их маленький зал отворяется и разгоряченный официант, захлебываясь волнением, застревает в проеме. — Что-то случилось? - задает Джимин вполне резонный вопрос. Официант нелепо жестикулирует, подбирая слова. У него пылают щеки, ворот рубашки ощутимо промок, да и лоб в дрожащей испарине. Комок нервов. — П-простите, вы из полиции? Ёнгук сконфуженно кивает. — Так точно, элитный спецотдел района Кымчхон. Какие-то проблемы с нашим присутствием здесь?       Такое вполне возможно. По-крайней мере, в мире Бан Ёнгука. Обедневший народец, живущий в нищете, не сильно жалует власть и всё что хоть как-то с ней связано. И в промышленных зонах, на окраинах столицы, могли запросто не впустить даже в самый дешевый кабак. Их презрение можно было понять. О том же, как относятся к полиции здесь, в центре Сеула, детектив мог только догадываться. — Нет, там внизу... Повозка с лошадьми. Дети из церковной школы, эти мальчики... Их разорвало чем-то.       Тело обдает кипятком. Ёнгук не видит глаз своей напарницы, но уверен, что взгляды их сейчас пересекаются в безмолвном оцепенении. Он реагирует не сразу, переваривая информацию, надеясь, что это просто совпадение, но когда Джимин, ловко поднявшись, несется в сторону выхода, детектив бросается за ней.       Девчонка бежит гораздо быстрее, указывая короткий путь, и её далекий от серости униформы ханбок слегка задергивается, обнажая худые ноги. — Как думаете, детектив, это оно?       Ёнгук надеется, что нет. Утренний инцидент с Amanita Mortem произошел на пустынном мосту, в частичной изоляции от большого скопления людей. А здесь зрелище соберет толпы. Все они могут погибнуть, достаточно одного вдоха. Отрицать связь со школьным автобусом нелепо, мужчина просто боится не успеть, сочувствуя жертвам.       Джимин на ходу надевает респиратор, пока Ёнгук старается хоть до кого-нибудь докричаться, настраивая волну на приборе связи. Он вызывает местный спецотдел, убеждая оцепить улицы, а после сообщает своему начальству, дабы то проинформировало кого положено.       Вечер глотает их горячие тела, погружая в столичные огни и черный туман. Место происшествия долго искать не приходится. Сразу за углом, на центрально улице. Ёнгук расталкивает людей, объясняет им что-то, срываясь на крик, но сонная толпа почти не реагирует, обступив повозку с лошадьми. Или то, что от нее осталось.       Джимин уже не так уверена в себе, растеряно оглядывается по сторонам, стараясь оградить людей. Более-менее это удается сделать только с прибытием дополнительной спецгруппы. — Что нам делать? — спрашивает юный офицер, вцепившись Ёнгуку в плечо. Тот отчаянно пытается сконцентрироваться. Сердце в груди ломает ребра, рефлексивно гоняя кровь по истощенным жилам. — Эвакуируйте людей и расставьте наших по периметру. Всем присутствующим надеть респираторы! Джимин!       Ёнгук подзывает к себе напарницу, цепляя между тем защитную маску. Они понимают друг друга без слов, синхронно приближаясь к эпицентру события, но одну из лошадей разрывает прямо на их глазах. Эпохальная секунда. Мгновение.       Животное издало рваный хрип, а его тело расцвело аспидно-серыми грибами. Они заполняют конвульсивно бьющееся тело, гифы рвут мясо изнутри, а пахнущей гнилью и серкой мицелий многоярусными образованиями поглощает всё, впитывая кровь и соки.       Джимин резко одергивает детектива. — Назад! Сейчас нельзя приближаться! Нужно чем-нибудь накрыть участок, пока они не стали размножаться!       Её голос звучит истерично и громко. Страх пульсирует на запястьях. Они бегут как можно дальше, вызванивают все знакомые отделы, силясь придумать хоть что-то. Единственная адекватная идея — накрыть место происшествия большим железным куполом, чтобы споры грибов утратили способность к адаптации и погибли. На всё это уходит много времени.       Они успевают потерять четырех неосторожных офицеров. Эвакуация затягивается. Журналисты поднимают панику среди жителей Сеула и те стремятся своими глазами увидеть происходящее. Проходит около двух часов, прежде чем большую груду металла наконец-то доставляют и пытаются укрыть ею салат из мяса и грибов.       Ёнгук дрожащими губами обхватывает фильтр сигареты. Нервы на кончиках пальцев. Судорогами свело спину. Он сидит на корточках возле служебного паромобиля, а из открытой дверцы на него смотрит Джимин, высунув на улицу босые ноги.       Она ужасно потеряна, смотрит по сторонам напугано. Обожгла свой прелестный короткий ханбок и теперь его низ обуглился, словно бумага. Ажурный чулок на левой ноге сорвался с петли и осунулся. На правой – порвался. Разбила коленку. Её буржуазный прикид теперь кажется нелепым, но до смешного очаровательным. — Лето впереди, — шепчет едва разборчиво.       Ёнгук криво усмехается, выдыхая в небо никотин, и говорит непонятную девушке фразу: — Сентябрь. Я жду сентября.