Полигон

Тамо далеко, далеко од мора, Тамо је село моје, тамо је Србија. Тамо је село моје, тамо је Србија. Тамо далеко, где цвета лимун жут, Тамо је српској војсци једини био пут. Тамо је српској војсци једини био пут. Тамо далеко где цвета бели крин, Тамо су животе дали заједно отац и син. Тамо су животе дали заједно отац и син. Тамо где тиха путује Морава, Тамо ми икона оста, и моја крсна слава. Тамо ми икона оста, и моја крсна слава. Тамо где Тимок, поздравља Вељков град, Тамо ми спалише цркву, у којој венчах се млад. Тамо ми спалише цркву, у којој венчах се млад. (...)

(1) Ночь. Но Сербии снова не до сна... Он мечется по своей постели. Он словно пьяный или оглушенный идет по разгромленной плодородной земле в рытвинах, ямах и грязи. И вместо колосьев ржи там и тут лежат трупы. Трупы павших воинов за родную землю. И на эту землю вместо трудового пота земледельцев пролилась кровь... Реки крови... Дождь падает с низких небес, почти сливающихся с землей. Гремит гром. Чувствуется в воздухе смесь запахов влаги, пороха, крови и металла. Ветер приносит ему и аромат гниения, разложения... Лицо Данко застыло от увиденного. Он не глядит по сторонам, ибо там одно и тоже, лишь только вперед. Ноги еще могут идти. Нигде не слышен человеческий голос, лишь шум дождевых капель и глухой, гулкий удар. Как же больно... Сердце едва стучит. Бел-град... Бел-град... Бел... град... Бел... д... Где ты? - Белград! - начинает кричать сквозь дождь Данко, - Белград! Белгра-а-а-ад! Ответа нет. Молния раскалывает небо на две половинки, и мощный громовой удар сотрясает почти черные от клубившихся туч небеса. Отчаяние все больше и больше захватывает разум Сербии. - Белград! Мужчина, единственный выживший в этой кровавой сече, начинает лихорадочно оглядываться по сторонам. На него со всех смотрят пустые глазницы, из которых ушла жизнь. - Белград, - шепчет он, поднимая единственную у него оставшуюся целую правую руку. Вместо другой руки - изувеченная, в грязноватых и окровавленных бинтах культя. Руку отсекли до самого локтя (2). Дождь полил еще больше, словно кто-то в насмешку опрокидывал все больше и больше ведер, наполненных водой. Взгляд Данко наконец останавливается, и он изо всех своих сил сквозь дождь, размытую потоками дорогу, как может сам, несмотря на свое состояние, бежит к неподвижной фигуре, облаченной в военную форму, лежавшей на земле широко раскинув руки. Опускается на колени прямо в грязь перед ней. - Бел, - трясет его за плечо Сербия, - Бел, очнись! Бел! Белград! Голова того безжизненно мотается из стороны в сторону. Глаза закрыты, рот чуть приоткрыт. - Белград! - начинает злиться он, но уже всем своим сознанием, что случилось неотвратимое. - Очнись! - он хлопает его по щеке изо всех сил. Ничего. - Бел, - наконец вырывается у него давно сдерживаемое рыдание. Ощущение ужасной, невосполнимой потери кинжалом ударяет в грудь. И понимание... - Белград... Нет! Не-е-е-е-ет! Белгра-а-а-д! Мальчик мой... БЕЛГРАД!!! С губ Данко вырывается жуткий, единоутробный вой, больше похожий на вой зверя, а не человека и в унисон вместе с очередным ударом грома разносится по мокрой земле... Сознание плывет... - Белград! - кричит он в темноту и вскакивает в постели, оторопело оглядываясь, держась рукой за сердце. Сердце стучит очень быстро. У дверного проема вырастает высокая тень, на которую падает лунный свет. Волосы в его свете выглядят совсем седыми. Иван пришел на крик своего гостя. - Данко? С тобой все в порядке? - спрашивает он с участием, делая шаг вперед. Тот пока ничего не говорит, ловя ртом воздух словно рыба в воде и при этом согнувшись. В левой руке была тупая, ноющая боль. На шее словно затянули удавку - трудно дышать... Брагинский тихо проходит к постели, наливает из графина на тумбочке в стакан воды и протягивает ему со словами: - Выпей. Холодная вода смачивает пересохшее горло. Состояние удушения и паники постепенно проходит. Становится легче. Он выпрямляет спину. Россия садится на стул напротив него, и его совсем не смущают ни тишина, ни почти черная, непроглядная ночь, ни поздний час. Аметистовые глаза в темноте кажутся почти черными. - Не можешь заснуть? - слегка хриплым голосом произносит Сербия. «Над Кремлем не гаснут звезды, Путин никогда не спит...» - продекламировал сухо, без эмоций, Иван пару строчек из известного во всемирной паутине стиха. И шумно вздохнул. - ... Всё. Теперь спасаться поздно. Кремль всех нас поработит... великое, мировое зло не дремлет, - продолжил за него Данко и, не сдержавшись, хихикнул. - К этому привыкаешь, Сербия. Быть козлом отпущения... И, одновременно, освободителем Европы от фашизма. - Фыркнул Иван на это и поднялся с кресла. - Раз уж мы не спящие, то пойдем, покурим? Сербия откинул одеяло: - Пойдем. А как же запрет на курение? - Я у себя дома, - иронично улыбнулся Иван, доставая зажигалку из кармана. *** Сидя друг напротив друга за столиком на большом балконе второго этажа, оба затянулись сигаретами. Ночной ветерок унес остатки тревоги Данко, и они развеялись в ночной тьме. Иван зажег освещение, и сейчас неяркий свет немного разрывал ночь на пару с луной. Рука все еще противно болела. Он невольно поморщился, обхватывая ее здоровой. Теперь на ней красовался искусственный сустав, но по некоторым дням она болела не переставая. - Болит? - с участием в глазах поинтересовался Брагинский. Сербия бросил на него недовольный взгляд и молча кивнул. - Фантомная боль(3), - вздохнув, ответил Данко. - Иногда так болит, что хоть на стенку вешайся... - Гнида, - бросил Иван, выдыхая облачко сигаретного дыма. - Угу. Не хочу про него сейчас говорить, - отчеканил Сербия. Иван склонил голову и жутко ему в ответ улыбнулся. - Они и тебя ведь хотели... - Много хотят - мало получат, - оскалился Россия, - тем не менее, я живее живого... Мы еще посмотрим, чья возьмет, Альфред Ф. Джонс. Все империи рано или поздно падают, и твое падение неизбежно... Вот только сможешь ли подняться из пепла, как и я? Сможешь ли? - засмеялся он безумным смехом в беззвездное небо. Сербия беззастенчиво улыбнулся. - Вернемся на грешную землю. Как ты сам? - спросил Федерация. - Как видишь. Со всех сторон меня обложили эти дьяволята(4). Я окружен со всех сторон как овечка в стае волков... Так что... - Ты же хотел создать новое воплощение своей столицы... - Передумал я так же быстро. Тогда встречный вопрос: почему ты не создал до сих пор воплощение Санкт-Петербурга? И некоторых других городов? Иван старательно отводит глаза. И молчит. - И я поэтому тоже, - Сербия, не отводя от него взгляд, потянулся в кресле за второй сигаретой, чтобы выкурить и ее. - Мне не хватает моего дорогого мальчика... Сны плохие, если даже не сказать - омерзительные... Иван кидает окурок в пепельницу. Данко старательно вертит вторую сигарету в пальцах, не спеша раскуривать. - И почему мы вечно живем воспоминаниями? - очень тихо произносит Иван, и его слова поднимают глубоко в душе Сербии всю боль и скорбь прожитых веков...