Кортик или что же случилось на самом деле.

Никитский Вена. Сентябрь 1945 г. Моё утро началось со звонка Владимира, который процедил сквозь зубы, что Полевой уже в столице Австрии и в этот раз лично Терентьев не намерен делать вид, что не знает о моём местопребывании. Ещё Володя в сотый раз посетовал, что зря сталкивал нас лбами почти тридцать лет на «Императрице Марии». В ответ я сообщил, что и у меня, и у Полевого есть своя голова на плечах и наши с ним вроде как отношения, которых на самом деле нет, исключительно наша головная боль, но никак не володина. — Значит, объясняться сегодня с Полевым будешь лично, — отрезал Терентьев и положил трубку. Замечательно! Я тяжело вздохнул и пошёл умываться. Встреча Полевого и Терентьева должна была состояться после обеда. У меня ещё есть время сочинить правдоподобную историю моих постоянных и внезапных исчезновений на протяжении почти четверти века. Время пролетело незаметно и я направился в сторону площади, где находилось кафе, в котором Терентьев назначил встречу Полевому. Мне удалось занять самый удобный столик, чтобы открывался обзор на веранду кафе напротив. Сделав заказ, я позволил себе перевести дух и оглядеться. До чего же немногочисленные посетители кафе выглядят умиротворёнными, чинно читают газеты, обсуждают последние новости… Сидеть в уличном венском кафе сейчас, осенью сорок пятого, одно удовольствие. В принципе, при нацистах они тоже не закрывались, но атмосфера… Атмосфера была другая. Да, некоторые люди, особенно пожилые, делали вид, что всё как всегда: вот улица, вот кафе и вот мой кофе с вафлями, жизнь прекрасна и степенна. Аншлюс? Что такое аншлюс? Но если в те дни гитлеровской оккупации (пусть и не такой, как в странах Восточной Европы и СССР) присмотреться к людям, то было видно, что расслабленности и спокойствия нет и в помине. Взгляды устремлены либо в чашку, либо в газету или книгу, по всей фигуре напряжение, а сейчас все словно груз с плеч сбросили. Я видел, как пришёл Володя, заняв место точно напротив меня. Сильно подозреваю, что он был где-то неподалёку, когда я пришёл. Впрочем, в это время на этой конкретной площади Вены народу всегда мало, а сейчас тем более. Как говорится на связь с Терентьевым мы вышли глазами и я, после обмена взглядами, развернул перед собой газету, во избежание. Полевой подошёл минут через пятнадцать, когда официант уже принёс володин заказ. Стараясь в наглую не таращится в кафе напротив, я отпил свой кофе и с тоской посмотрел на заказанные вафли. Вот уж что мне осточертело в Вене, так это вафли! Честное слово, в следующий раз пойду в «Zaher». Неожиданно рядом со мной бесшумно выросла чья-то фигура. Я вздрогнул и поднял глаза — передо мной стоял темноглазый и поджарый капитан СМЕРШ Валерий Геннадьевич Кузнецов. Да, помнил я о нём с тридцать седьмого года, потому что он периодически возникал в моей жизни, но так же быстро исчезал. Последний раз мы с ним виделись, дай Бог памяти, в начале сорок четвёртого года в Париже. — Добрый день, Валерий Сигизмундович. — Добрый, коли не шутите, — усмехнулся я. — Как вы меня нашли? Кузнецов проигнорировал мой вопрос и спросил: — Я присяду? — Разумеется, — кивнул я. — Куда от вас денешься? — Не прибедняйтесь, Валерий Сигизмундович, если вам было очень надо — днём с огнём не сыщешь. — Но всё-таки меня отыскали, — я храбро съел все сливки с вафель и уточнился. — Вы один? — Да. — А как же… — Его больше нет, — слишком поспешно ответил Кузнецов. — Извините, — но сожаления в моём голосе не было и я снова просил. — И всё-таки как вы меня нашли? Мы не настолько хорошо знали друг друга, чтобы вы с лёгкостью могли меня отыскать. С вами мы виделись пару-тройку раз в Москве, а потом нам пришлось взаимодействовать в Париже, когда вы свою «драгоценность» оттуда вывозили. Взгляд, который меня метнул Кузнецов, мог бы испепелить, но мне было всё равно — я не люблю, когда меня держат за дурака. Мне было прекрасно известно, кого ИМЕННО вывозил из Парижа из-под носа немцев Кузнецов. Я был должен тому человеку и я свой долг вернул. После моих слов наступила вынужденная пауза, затянувшаяся минут на двадцать. Официант принёс Кузнецову две чашки кофе и стакан воды. Сидя рядом со мной за столиком и вымучено допивая уже вторую чашку кофе по-турецки, Кузнецов сказал: — Война закончилась, Валерий Сигизмундович. — Знаю. — Для вас закончилась, — ещё раз уточнился Кузнецов, отставляя, наконец, несчастную чашку подальше. Я холодно взглянул на него, понимая, что с момента нашей первой, но не последней встречи он сильно изменился, но война изменила многих. До сих пор помню его недовольное лицо, когда ему пришлось нести назад володины дневники по приказу старшего группы. Наблюдая за Терентьевым и Полевым, стал вспоминать, когда же судьба меня свела с двумя сотрудниками НКВД. Пушкино-Москва. Август 1937 г. Я планировал остаток лета посвятить разбору архивных бумаг в доме Терентьевых. Как-то до сего момента было не досуг. А заодно сбежал из Москвы от недовольного Полевого, который хотел знать, куда я постоянно пропадаю. Но я не мог ему рассказать всей правды и поэтому решил занять себя хотя бы бумагами семьи Терентьевых, заодно кое-что переправить Володе с сестрой. В тот день, когда меня задержали, мне отдохнуть не удалось. Сначала я возился в сарае, потом готовил обед, после уселся за бумаги, а ближе к ночи ввалился Полевой. Буркнув, что они тут задерживали убийцу и в Москву уже поздно ехать, Полевой вспомнил о ключах от дома Терентьевых. Они у него всегда собой. У меня было сильное подозрение, что Полевой специально напросился на поимку убийцы в Пушкино. Однако посмотрев на него, я понял, что Сергей действительно сильно устал, поэтому молча выставил на стол остатки своего ужина и пошёл обратно в кабинет. Полевой меня больше не беспокоил. Я уже собирался лечь спать, как с улицы послышался шум подъезжающих машин и фары погасли аккурат возле нашего забора. Приехали! Я постарался мысленно успокоиться, понимая, что моё прошлое всё равно меня настигнет. Как ни крути, но я белобандит, а остальное просто приложилось из-за взрыва линкора. На весьма вежливый стук, я открыл дверь (калитка не запиралась и поэтому препятствий, чтобы войти во двор, у группы работников НКВД не было). На пороге стояли несколько человек во главе с молодым старшим лейтенантом. — Доброй ночи! Меня зовут Юрий Данилович Старков. Я — старший лейтенант НКВД. Мы можем войти? — А если скажу «нет» — это что-то изменит? — Разумеется, нет, — улыбнулся Старков и на мгновенье его лицо стало совсем юным. — Просто у вас будет больше проблем. — Куда уж больше, — ворчу я, пропуская всю когорту в дом. Войдя в дом, старший лейтенант снял фуражку, оказавшись на поверку светловолосым, и спросил: — В доме ещё есть кто-то? — Да, — кивнул я в сторону закрытой двери столовой. — Сергей Николаевич Полевой, сотрудник МУРа. — А что он тут делает? — удивился старший лейтенант. — Долгая история, — пожал я плечами. К моему удивлению, вышедшего из столовой Полевого оставили в качестве понятого и принялись делать обыск. Я сидел на стуле, уйдя мыслями в себя. Так продолжалось ровно до того момента, пока из кабинета Терентьевых молоденький темноглазый сержант не притащил большую стопку володиных дневников. Мне вдруг стало интересно, чем всё закончится, заодно пробило на смех, который я с трудом сдерживал. Дневники были разложены не по порядку, так как я планировал заняться ими позже и наверху аккурат лежал тот самый дневник, который я раскрыл первым на линкоре. Я увидел, что и Полевой заметил несоответствие по годам. От ведь глазастый. Чует моё сердце — все прочитал. Тем временем старший лейтенант приказал подчинённому: — Стол перед вами, товарищ сержант. Недовольный сержант посопел и бухнул на стол пачку тетрадей. Старков подошёл к столу и раскрыл именно первый дневник. Меня изрядно повеселила гримаса, которая пробежала по его лицу во время чтения. Захлопнув дневник, он приказал: — Валерий Геннадьевич, отнесите обратно, где взяли. — Зачем? — подозрительно спросил сержант. — Затем, что я приказал. — А вдруг там что-то важное? «О-очень важное, товарищ сержант госбезопасности», — усмехаюсь я про себя. — Товарищ Кузнецов, там нет ничего важного, но если вас интересуют скучные подробности из жизни царской России — милости прошу. Ага, очень скучные! — А откуда вы знаете, что там только о жизни в царской России? — упрямству сержанта можно только позавидовать. Ответ старшего лейтенанта меня очень удивил, хоть я и старался не подавать виду: — По обложкам тетрадей, Валерий Геннадьевич — такие только до революции выпускали. В общем, пришлось сержанту нести всё обратно. Спустя некоторое время, я ехидно поинтересовался, а уж не пишет ли сержант в кабинете донос на товарища старшего лейтенанта? Невозмутимый Старков ответил, что нет. Потом он уселся на стул и я невольно восхитился тем, как он сидит. Осанка прям, как у царских офицеров. Я думал времена князя Андронникова в здании на Лубянке давно прошли и на освободившиеся места пришли люди из рабоче-крестьянского сословия, а вижу теперь — нет. Осанке сотрудника НКВД мог позавидовать любой офицер армии Его Императорского Величества. В итоге, после проведения обыска в доме Терентьевых, меня доставили в здание на Лубянке, при этом не тронув озадаченного Полевого, который остался в Пушкино. Допрос проводился ранним утром. Фактически сразу, как только меня провели в кабинет. Следователем оказался тот же самый лейтенант госбезопасности, что руководил обыском в доме Терентьевых. Его темноглазый «адъютант», сунувшийся было следом, был отправлен прочь — отсыпаться. Я не удержался и съехидничал (а что мне было терять?): — Мне показалось или ваш подчинённый на вас обиделся? Молодой следователь (я принципиально не запомнил его имя-отчество) оторвался от заполнения бумаг и, посмотрев на меня, ухмыльнулся, а потом вновь уткнулся свои записи, так и не ответив мне. Ладно, и мы помолчим. От нечего делать я стал смотреть в окно. Над Москвой как раз поднималась утренняя заря, окрашивая в розовый цвет не только небо с облаками, но и дома. Окно было приоткрыто, были слышны немногочисленные звонки трамваев и гудки машин. Город просыпался, люди собирались на работу, надоедливые воробьи чирикали со всех сторон. Следователь покосился на двух воробьёв, что оседлали подоконник со стороны улицы и отложил карандаш. — Мешают? — вновь не удержался я. Лейтенант поднял на меня усталый взгляд и, вздохнув, спросил: — Вы всегда такой? — Какой? — Болтливый? Угрозы в голосе не было. Только безмерная усталость. Ну ещё бы, столько арестов производить за раз! Конвейер у них что ли? — Да нет, — честно отвечаю я. — Просто устал и хочу спать. Я ж таких гостей ночью не ждал. — Можно подумать, нас вообще кто-то ждёт, — усмехнулся следователь. — Не скажите. Многие не спят, словно ожидают, что за ними придут. Вам самим не надоело, чувствовать за спиной ненавидящие взгляды и проклятия? — Нет. Ответ слишком быстрый. — Я так и думал, — заявляю весомо. Следователь поднялся и обошёл стол. Я внутренне напрягся, понимая, что он может внезапно ударить. Не хотелось свалиться со стула (да, сидел на стуле, неожиданно, правда?) прямо под ноги человека в форме. Однако ему удалось меня удивить. Товарищ старший лейтенант просто уселся на стол, фактически в полутора метрах от меня и посмотрел на меня ничего не значащим взглядом. В эту минуту его прозрачные голубые глаза стали яркого василькового цвета, видимо из-за игры солнечных лучей, которые постепенно заполняли кабинет. Игра в молчанку продолжалась минут пять-шесть, потом я тяжело вздохнул, так как слишком устал и достаточно прожил со своими болячками, чтобы кого-то бояться и уж тем более мне было плевать на резвую молодёжь в органах, которая сейчас выкашивала старую то ли ленинскую, то ли троцкистскую гвардию. Я был равнодушен и к тем и к другим. — Скажите честно, Валерий Сигизмундович, вы нас ненавидите? — вдруг спросил следователь. — Вас — это кого, молодой человек? — усмехнулся я, отмечая про себя, что следователь назвал меня по имени-отчеству, а не «гражданин Никитский». Тень раздражения на лице и более точный вопрос: — Тех, кто носит вот эту форму и погоны? Я, глядя прямо в глаза следователя, ответил: — Нет, но мне иногда кажется, что вас выбросят, как ненужный материал, как только вы закончите свой террор. — О каком терроре вы вообще говорите? — делано удивился следователь, но его взгляд на мгновенье стал острым, как бритва. — О «врагах народа». На самом деле в ваши руки попадают единицы стоящих врагов государства. Большая часть — это сведение счётов между людьми. Кому везёт — разбираются и отпускают, а кому и нет. — Смело, — усмехнулся следователь и тяжело вздохнул. — Какая к чёрту смелость? — отмахиваюсь я. — Правда жизни. Следователь задумчиво смотрел в окно после моих слов, а потом, нашарив на столе пачку папирос и спички, закурил. — Кстати, я не запомнил ваше имя, — сказал я, понимая, что следователь по какой-то причине доброжелателен ко мне и негоже отвечать ему невежливостью. Не отрываясь от созерцания двух деловых воробьёв, которые, похоже, облюбовали подоконник, следователь ответил: — Меня зовут Юрий Данилович Старков. — Очень приятно, — пробормотал я и напомнил товарищу Старкову о его работе. — Так допрашивать вы меня будете или нет, а то странно всё это? — Что именно? — даже не повернул головы в мою сторону. — Всё странно. Особенно то, что вы не позволили своему подчинённому забрать дневника капитана второго ранга Терентьева. — А там есть что-то ещё, кроме бесконечного восхищения вами, Валерий Сигизмундович? — Старков обернулся и посмотрел на меня своими глазами, вновь ставшими прозрачными. Я слегка смутился. Вот так-так! Оказывается товарищ Старков знает обо мне гораздо больше, чем я думал. Смутится-то я смутился, но всё же ответил: — Не только. Есть несколько метких характеристик наших сослуживцев, вице-адмирала Колчака, описание боёв, что мы вели, подводное дело и всякая другая мелочь. — А там есть о человеке, которого он убил осенью двадцать первого года? Понятно. Гибель линкора никогда меня отпустит. — А вам что за дело? Он ваш родственник? — Да нет, — покачал головой Старков, вынимает вторую папиросу и вдруг без всякого перехода спрашивает. — Вы меня наверное совсем не помните? Мои брови приподнялись в изумлении. Откуда я должен был его помнить? — Я так и думал, — Юрий Данилович затушил недокуренную папиросу пепельнице. — Я рос в том же дворе, что и Поляков с друзьями. Теперь ясно. Хорошо, отвечу. — Товарищ старший лейтенант государственной безопасности, на тот момент я старался слиться с окружающими меня домами в городе и уж тем более мне было не до бегающих по арбатскому двору детей. Полякова с его друзьями я запомнил по одной лишь единственной причине — они постоянно путались у меня под ногами, пытаясь разгадать тайну кортика. Старков улыбнулся и проговорил: — А вот нам, младшим, было весьма интересно, куда это с таким деловым видом прогуливаются старшие мальчишки. Следили за ними. Самое интересное, они нас в упор не замечали. Такие важные были от сознания собственной значимости. — Для чего вы мне всё это рассказываете? Старков молчал. Мне стала надоедать его таинственность. Внутри медленно, но верно поднималась лёгкая волна раздражения. Старков видимо почувствовал что-то и поэтому, по прежнему глядя в окно, спросил: — Я надеюсь, вы в курсе, что в начале тридцатых годов в Севастополе разоблачили глубоко законспирированных германских шпионов? Внутренне усмехнувшись, я спокойно ответил: — Разумеется. — Так вот, мне почему-то кажется, что вы имеете к этому делу непосредственное отношение. С этими словами, Старков разворачивается ко мне на полкорпуса и смотрит прямо в глаза. Я спокоен, но ответить не успеваю, так как открывается дверь и в кабинет заходит невысокий, даже очень невысокий, мужчина средних лет. На нём форма с маршальскими звёздами. Я понимаю, что это и есть грозный нарком внутренних дел Николай Иванович Ежов. Увидев сидящего на столе Старкова, губы наркома изгибаются в ироничной ухмылке, но и только. Он видимо ждёт, когда старший лейтенант поприветствует его по всей форме. Старков же повёл себя странно. Он, словно нехотя, встал, поправил форму и доложился. Всё было проделано с выражением безмерной скуки на лице, а докладывал таким тоном, словно нарком заставил его говорить непотребные вещи. Выражение лица наркома не изменилось. Думается мне, он знал о таком к нему отношении со стороны старшего лейтенанта. Надо сказать, наглости у товарища Старкова на порядок выше, чем у меня. Я-то ладно: относительно старый и больной, а этот чего из себя строит? Чует моё сердце, допрыгается когда-нибудь Юрий Данилович. Ох, допрыгается! — Я понял вас, товарищ Старков, — ровным тоном сообщил Ежов. — Когда всё закончите — доложите обстоятельнее. — Слушаюсь, товарищ Ежов, — ядовито ответил Старков. Вот только теперь на лице Ежова промелькнула тень недовольства. Фиалковые глаза наркома вдруг стали похожи на два застывших сапфира. Красивые, но холодные. И тут я решил вмешаться, потому что напряжение в воздухе висело такое, что ножом режь. — Извините, товарищ нарком, а у вас все подчинённые под цвет глаз подобраны или только товарищ Старков? Интересно, сейчас на расстрел отправят или подождут? Надо было видеть с каким выражением лица на меня посмотрел нарком. В нём явно боролись два чувства: прибить меня сейчас или сделать вид, что ничего не слышал. — Вот скажи мне, Старков, каким макаром ты умудряешься находить подследственных себе под стать? — наконец высказался Ежов. — Я ещё не подследственный, — отрезал я. — Обвинение мне не предъявляли. — За этим дело не станет. — Не скажите, — не успокаивался я. — Мне кажется я здесь совсем по другому поводу. Нарком потёр левый висок и устало спросил: — Старков, для чего тебе понадобился этот человек? — Вопросы есть к нему. — Угу, а группа ночью в Пушкино за каким выезжала? — грозно спросил нарком. — На всякий случай. — Старков, на всякий случай ты мог бы только пару сотрудников взять, а ты поехал с целой группой. Ещё раз спрашиваю — для чего? Молчание. Причём демонстративное. — Или этот человек так опасен, что потребовалось куча народу? — не отлипал Ежов. — Да нет, взял и взял или у нас сорвался очередной план по арестам? — Старков явно нарывался. Судя по всему у него просто психоз начался. Неудивительно с такой кучей бесконечных арестов и конвейером следственных дел. Тут не только психоз заработаешь — концы отдать недолго. Нарком выслушал всё это с каменным лицом, тяжело вздохнул и сел на один стульев. — Рассказывайте, товарищ Старков. — Что рассказывать? — устало спросил Старков. — Да всё. Старков вернулся за свой стол и потёр виски пальцами. Только сейчас я заметил, что во всей его фигуре была безмерная усталость. Мне стало его жаль и я произнёс: — Судя по всему, гражданин следователь хочет узнать о человеке, убитом осенью двадцать первого года в одной больниц Москвы. Старков оторвался от своего занятия и уставился на меня немигающим взглядом. Ежов скривил губы в насмешке и сухо спросил: — И кто это? — Один из офицеров линкора «Императрица Мария», — любезно уточнил я. — А какое вы имеете к этому отношение? — удивился Ежов. — Я тоже служил на этом линкоре и был там в момент взрыва. Теперь настала очередь наркома тереть виски. Было видно, что и он сильно устал, но не подавал виду. — Ещё напомните, как вас зовут? — Ежов теперь вёл диалог со мной, совершенно игнорируя хозяина кабинета. — Валерий Сигизмундович Никитский. — Скажите мне, Валерий Сигизмундович, — Ежов потянулся за папиросами, лежащими на краю стола (при его росте достать было проблематично, если честно). — А как вы спаслись? Насколько я помню, линкор затонул довольно быстро. — В течении часа, товарищ нарком, но мне повезло, — пробормотал я, наблюдая, как тяжело вздохнувший Старков встал с места и, обойдя стол, протянул наркому пачку папирос. Выбив папиросу и забрав из рук следователя спички, Ежов медленно прикурил, а потом, выпустив струю дыма, мрачно спросил неизвестно кого: — Когда закончатся все эти загадки времён царской России? Мы со Старковым, не сговариваясь, дружно уставились на наркома.