Кортик или что же случилось на самом деле.

Никитский Ловко же меня схватили! А всё этот проклятый мальчишка! Заявился, понимаешь ли, в дом Терентьевых, пьёт чай с Марьей Гавриловной и рассматривает фотографии из альбома. Когда я вошёл, он нагло и бесстрашно посмотрел на меня и начал язвительно отвечать на мои вопросы. Не знаю, смог ли бы я его убить, не вмешайся этот Полевой? Не знаю. Мне лишь хотелось, чтобы мальчишка перестал разнюхивать. Но судя по его упрямому лицу, которое я уже битый час наблюдаю в кабинете следователя – Поляков бы не успокоился. Если честно, то мне было скучно. Я с тоской выслушивал показания против себя начиная от Полякова и его друзей мальчишек и заканчивая Полевым. Бывший матрос линкора «Императрица Мария» тоже не отставал в своих показаниях против меня и почти не соврал о том, что произошло. Проблема в том, что Полевому НЕ БЫЛА известна вся ситуация в целом, он лишь стал участником завершающей стадии инцидента. Ну да-да, с кортиком я сглупил. Мне вообще не следовало его брать. Но в пылу борьбы с Полевым, да ещё когда раздались взрывы, начался пожар и прочее, я уже мало что соображал. В тот момент, когда в моих руках оказались ножны, без кортика, я, грешным делом, подумал, что Терентьевы прячут сокровища или что-то в этом роде. Лично я бы не отказался несколько поправить материальное положение и скрыться за границу, пока ещё была такая возможность. Но за границей нашего брата и так много, а без средств там делать нечего. Члены императорской фамилии и те испытывали определённые лишения и трудности в первые годы вынужденной эмиграции. Что уж говорить о тех, у кого не было таких денег, как у Романовых. Правда, я сомневался, что у Терентьевых есть какие-то необыкновенные сокровища. Зная альтруизм отца и сына Терентьевых, можно было догадаться, что под словом «сокровище» будет подразумеваться нечто более глобальное, нежели банальные драгоценности или золото. Короче, неизвестные сокровища семьи Терентьевых вполне могли оказаться мифом. Точнее, они существовали, но где и как их достать для меня так и осталось загадкой. Но основная проблема крылась вовсе даже не во мне или кортике. Чёрт с ним! Вечной головной болью у меня были моя авантюрная по складу характера сестрица и благородный до мозга костей Владимир Терентьев. Собственно с них-то всё и началось. Лично мне этот кортик и его тайна вообще не были нужны до того момента, пока он не оказался у меня в руках. Как всегда началось всё с недопонимания Ксенией некоторых традиций семьи новоиспечённого супруга. Её супруг, Владимир Владимирович Терентьев, по старинке считал, что посвящённым в тайну его семьи, связанную с кортиком и прочим, должен быть исключительно мужчина – глава рода, а не женщина. Ксения с этим не согласилась. Она требовала полноценного участия в делах новой семьи. Донимала и меня с этим. Я только и делал, что успевал гасить очаги ссор, пока находился рядом с ними, а когда был на службе приходилось читать дурацкие телеграммы сестры о том, что они с мужем очередной раз не сошлись во мнениях. Последняя телеграмма пришла как раз перед тем, как Володя возвратился зимой из отпуска. Больше домой он так и не вернулся. Супруги не общались, насколько мне известно. Во всей этой истории кортик Поликарпа Терентьева как-то сам собой выдвинулся на первый план, хотя вовсе и не сей предмет в итоге стал причиной главной ссоры четы Терентьевых. От моих мыслей меня отвлёк грозный голос рыжего Генки Петрова и я едва не рассмеялся. Такой же, как и Поляков – делит мир на чёрное и белое. Каждому по справедливости, так сказать. Эти ребята словно вторые Владимиры Терентьевы. Господи, что он городит? Налёт на эшелон? Какой, к чёрту, налёт?! Я что, идиот, нападать на военный эшелон, имея под своим командованием два десятка вооружённых людей и пару пулемётов? Так, попугал для острастки и посмотрел на реакцию Полевого. Я видел, что в будке обходчика ночевали мальчишки, которые после моего визита резко помчались в сторону эшелона. Видел их тени, метнувшиеся вдоль железнодорожного полотна. Пригласили Терентьеву. Зараза! Ну ладно, посмотрим, что скажет уважаемая Марья Гавриловна. Сначала Марья Гавриловна повела себя так, как мы с ней договорились – она сообщила, что Сергей Николаевич Никольский. Присутствующие в кабинете переглянулись с вытянутыми лицами. Съели? Но следователь Свиридов опомнился и зачитал старой даме показания Полевого. Мать Терентьева повернулась ко мне и, глядя с тоской и осуждением, прошептала: - Как вы могли? Как вы могли? Я закрыл глаза, боясь себя выдать. Пусть лучше все думают, что Володю убил я. Полевой. Когда я после захвата Никитского ехал рядом с ним в машине из Пушкино в Москву, то невольно вспоминал, как впервые увидел его и Терентьева. Я прослужил не так уж и много до взрыва, всего-то три с половиной месяца и мало кого успел запомнить, а старшие офицеры линкора «Императрица Мария» редко удостаивали нас, простых матросов, своим вниманием. При желании их можно было увидеть на утренней молитве или при общем построении. Поэтому я так толком и не разобрался, кто есть кто, кроме этих двоих, да и то с натяжкой. Мише-то я рассказал полуправду. Терентьев и Никитский были единственными старшими офицерами с которыми мне пришлось толкнулся, служа на линкоре. Боцман с мичманом не в счёт. Пару раз, издали, видел Колчака. Говорят, он был и во время пожара, который вспыхнул на линкоре после взрыва. Короче, два старших офицера: Терентьев и Никитский - запомнились мне по разному. Сложнее было с Терентьевым: капитана второго ранга я видел от силы раза два и то мельком. Кавторанг как-то умудрялся быть незаметным среди других офицеров. Приказы в основном раздавали либо боцман, либо мичман. Корабль готовился к походу против германского флота и поэтому капитан корабля и старшие офицеры пропадали у главнокомандующего Черноморским флотом Колчака. А вот Никитский, в отличии от Тереньтева, которого я лишь мёртвым-то толком и запомнил, умудрялся быть буквально везде и негде одновременно. Он редко кричал на матросов, но один взгляд его холодных серых глаз вызывал неприятный трепет во всём теле. Об этом многие из матросов говорили. Меня это чрезвычайно злило. Я не мог понять его манеру поведения с нами, простыми матросами, и мысленно приписал ему ярлык сволочи. Первый раз я с ними обоими столкнулся, когда нёс первую вахту. Поздно вечером группа офицеров возвращалась с берега. Я стоял у трапа и по всей форме приветствовал поднимавшихся на борт господ офицеров. Первым шёл капитан второго ранга, за ним старший лейтенант. Я почти доложился, когда вдруг в самом конце резкий порыв ветра заставил меня запнуться. - Владимир Владимирович, - тихий смех и сверкнувшие серые глаза из-под фуражки второго офицера. – Вы опять напугали новичка. Этак у нас все разбегутся. Как он догадался, что я первый раз стою вахту, ума не приложу. - Валерий Сигизмундович, - в тон ответил первый офицер. – Вы забываетесь. - Ничуть, - пожал плечами старший лейтенант и посмотрел на меня своими холодными глазами со смешинкой на дне. – Матрос… - Полевой, - подсказал я, цепенея. - Матрос Полевой, - вновь повторил старший лейтенант. – Капитан второго ранга Терентьев только в вопросах службы очень строг, а в остальном он либерал. - Не путайте меня с собой, Валерий Сигизмундович, - Терентьев отошёл в глубь палубы. – Лучше пройдёмте в кают-компанию и поговорим о предстоящем визите главнокомандующего. - Неужели господин адмирал Колчак решил наконец-то почтить своим присутствием свой флагманский корабль? – неугомонный Валерий Сигизмундович шутливо отдал мне честь (я невольно открыл при этом рот) и пошёл вслед за Терентьевым. - Старший лейтенант Никитский, - повысил голос Терентьев. – Чтобы я больше не слышал от вас подобных высказываний в присутствии матросов. С этими словами офицеры спустились вниз. Я оторвался от воспоминаний и покосился на Никитского. Тот сидел с прямой спиной и смотрел куда-то перед собой, сжимая кулаки на коленях. В кабинете следователя я продолжил молча наблюдать за ним. Видел, как он криво усмехнулся во время показаний Миши, заметил, что он откровенно скучает и многое другое. На мои показания, он фыркнул: - Матрос Полевой был не слишком прилежен на службе и часто получал от меня наказания. А память услужливо подсовывает мне совершенно другое воспоминание. Это случилось в день прибытия Колчака на свой флагманский корабль. Июль 1916 г. Грозный красавец линкор стоял на севастопольском рейде. Флагман Черноморского флота готовился к прибытию главнокомандующего. Младшие офицеры гоняли матросов, те в свою очередь носились словно ужаленные, надраивая линкор до блеска. Я так увлёкся мойкой палубы, что не сразу заметил, что вода, которую выплеснул из ведра, попала на чьи-то ноги в форменных офицерских брюках и ботинках. Я поднял глаза и увидел знакомый блеск серых глаз. По лицу Никитского нельзя было понять, сердиться он или нет. Я вытянулся во фрунт. - Извините, ваше благородие. - Я вижу, матрос, вы ответственно подошли к заданию капитана корабля, - серьёзно сказал Никитский. - Рад стараться. - Старайтесь. Главное, не забудьте позже вычистить мои брюки и ботинки. - Слушаюсь, господин старший лейтенант. Но Никитский уже развернулся и пошёл дальше. Я дождался, пока он скроется на мостике и продолжил драить палубу. Кабинет следователя. Осень 1921 г. Я оторвался от воспоминаний и оглядел кабинет: Поляков и его друзья тихо негодуют из-за Никитского; Никитский равнодушно разглядывает стену; Свиридов что-то пишет. Я тихо вздохнул, не понимая, почему Никитский солгал. В тот раз из всей испорченной одежды мне лишь пришлось вычистить ботинки. Да и после, наряды вне очереди старший лейтенант Никитский раздавал лишь под плохое настроение. А тем временем Свиридов вызвал Терентьеву и зачитал ей мои показания после того, как женщина «опознала» в арестованном Сергея Николаевича Никольского вместо Валерия Сигизмундовича Никитского. Мать Владимира Терентьева с горечью посмотрела на Никитского, а он, закрыв глаза, застыл словно статуя. Мы со Свиридовым чуть не пропустили, когда Терентьева упала в обморок. Едва сумели подхватить у самого пола.