Кортик или что же случилось на самом деле.

Никитский. Когда меня отправили назад в камеру и оставили одного, я долбанул со всей силы по стене кулаком. Тихо взвыл, так как острая боль пронзила руку. Я потряс ею и подумал о своей дальнейшей судьбе. Вариантов было не много. Точнее, был только один. Быть чуть ли не главным подозреваемым во взрыве линкора, одним из противников советской власти, белобандитом, как он говорят, я и не рассчитывал на мягкий приговор. Расстрел мне обеспечен. Так что дёргаться не обязательно. У меня была свобода, тайна кортика, а теперь ничего не осталось, лишь воспоминания. Зато их у меня никто не отнимет. Зима. 1916 г. Зима в 1916 г. выдалась на редкость холодная, особенно в Севастополе, словно предвещая грядущие беды для России. Ветер немилосердно дул, заставляя ёжиться от пронизывающих ледяных иголок, что забирались под бушлат. Я как раз вернулся на линкор «Императрица Мария» прямо из отпуска и с удивлением узнал, что Владимир Терентьев уже на борту корабля. Как? Почему? Он же хотел провести Рождество в Пушкино с матерью и со своей женой Ксенией, а потом навестить профессора Подволоцкого и только в середине января 1916 г. прибыть на место службы. Хотя о причине раннего возвращения к месту службы я догадывался – моя сестра и зять опять разругались. Об этом сестра сообщила мне в короткой телеграмме, указав причину ссоры – старинный кортик семьи Терентьевых, передаваемый из поколение в поколение. Его смастерил предок Владимира – Поликарп Терентьев, оружейный мастер при дворе Анны Иоанновны. Насколько я помню, с этим кортиком постоянно была связана какая-то тайна и Володя стал его обладателем в конце 1915 г., когда скончался его Терентьев-старший. Владимира Николаевича подкосило известие о том, что Россия всё-таки вступила в войну с Германией. Он не был трусом, наоборот – патриот своей страны. И непросто слепо любил свою страну, он был реалист. Терентьев-старший понимал, что пока во главе армии стоят люди типа великого князя Николая Николаевича-младшего, то проигрыш в войне обеспечен. Собственно, он почти не ошибся. Единственное, где мы ещё держали оборону – это морские сражения. Отец Володи умер в конце 1915 г. Став главой семьи, Владимир Терентьев никак не ожидал, что его супруга окажется такой шустрой, нежели он рассчитывал. Она не собиралась сидеть за пяльцами или вязанием, ходить по салонам и прочее. Авантюрная жилка семьи Никитских требовала выхода. Владимир же наотрез отказывался посвящать мою сестру в тайны их семьи. Ксении не понравилось, что с ней не считаются. Если честно, мне тоже. Что было в этом кортике такого, если Володя носился с ним как с писаной торбой? Я лишь хотел одного – узнать причину ссоры и изыскать пути примирения моей сестры и зятя. Поэтому я, едва распаковав вещи, направился в каюту Володи. Застав его в мрачном расположении духа, я спросил прямо: - Владимир, неужели тайна кортика важнее ваших отношений с Ксенией? - Это она тебе сообщила? - О чём? - О такой глупой причине для ссоры? Я недоумённо пожал плечами: - Да. А причина разве не в этом? Владимир окатил меня мрачным взглядом и ответил: - Нет. Я сел на стул, не дождавшись приглашения от Владимира. - Ты мне, наконец, объяснишь, в чём дело? Владимир молча изучал меня. Я невольно оглядел свой внешний вид – всё ли в порядке. Володя слегка улыбнулся. - Володя, - пришлось вновь о себе напомнить. – Я жду. Володя молча встал, открыл ящик бюро, достал несколько тетрадей в одинаковых переплётах и кинул их на стол. - Это что? – спросил я, хотя ответ знал. - Мои дневники. Ксения нашла их и прочитала. Понятно, сестрица решила сама заняться поисками чего-нибудь, лишь бы не сидеть на месте. - Во-первых, я тебя предупреждал, что Ксения тебе не пара по темпераменту. Во-вторых, какого чёрта ты отправил свои дневники домой? - Это старые дневники. - Тогда что там такого, из-за чего Ксения рассорилась с тобой? Твои похождения с женщинами до свадьбы? Или уже после? Володя плюхнулся на стул и посмотрел на меня нечитаемым взглядом. Мне стало не по себе. Да что с ним такое? Тем временем, Володя подвинул мне свои дневники. - Я хочу, чтобы ты прочитал. - Что? Зачем? - Я хочу, чтобы ты их прочитал, - с нажимом повторил Володя. - Я не думаю, что это удачная мысль. - А я думаю удачная, - жёстко ответил Терентьев. – Когда прочитаешь, тогда и поговорим. - О чём? – как меня достали недомолвки. - Прочитав, ты сам решишь, оставаться тебе моим другом или послать куда подальше. С этими словами, впихнув мне в руки свои дневники, Володя буквально выставил меня за дверь. Я был в недоумении и пока отнёс Володины дневники себе в каюту. Добраться до них я смог лишь на следующий день вечером. Полевой. После того как Никитского отправили в камеру, я, Свиридов, ребята и Марья Гавриловна поехали в Пушкино. В истории с кортиком следовало поставить точку, заодно и пожилую женщину отвезти домой. По дороге Мария Гавриловна рассказывала о Поликарпе Терентьеве, своём сыне и его ссоре с Ксенией Сигизмундовной во время последнего пребывания дома из-за кортика, о часах, которых было множество по всему дому. Прибыв на место, мы как-то все дружно решили, что нам нужны часы из кабинета, которые сконструировал лично Поликарп Терентьев. В итоге мы нашли то, что нашли – бумаги, в которых сообщалось о затонувших кораблях и их грузах. Терентьевы собрали сведения за последние двести лет. Интерес для нас представляли наши моря, поскольку мы справедливо полагали, что в заморских нам искать никто не позволит (ну разве что, это будет один из затонувших кораблей русского флота). Свиридов был доволен. Если удастся поднять несколько кораблей, то их груз (золото и драгоценные камни) пойдёт на строительство молодой советской республики. Свиридов унёс ворох бумаг в столовую, ибо там было светлее, мальчишки побежали следом, а я решил сложить оставшиеся бумаги на место. Совершенно случайно мой взгляд упал на полку, где стопкой лежали несколько одинаковых тетрадей. Какой знакомый переплёт. Кажется, такие же тетради я видел у Никитского в каюте, когда пришёл отчищать испачканную мной одежду. Мне стало интересно (обыск-то пока не проводили), неужели он оставил свои тетради у Терентьевой? Оглянувшись и убедившись, что меня никто не видит, я взял верхнюю тетрадь и раскрыл наугад. Лучше б не читал, ей богу! «Глаза В. были так близко от моего лица, что я невольно потянулся, чтобы поцеловать их. Едва себя не выдал. В. что-то говорил, смеялся, но я совершенно не слушал его, настолько меня заворожил мягкий свет его серых глаз». Я почувствовал, что краснею и быстро захлопнул тетрадь. Чёрт возьми, как неловко! Нет, я не скажу, что был ханжой. Всякое случалось и уж если в императорском доме были такие случаи (чай не в тундре служили и сплетни из офицерской кают-кампании долетали и до наших ушей), то и на военных кораблях иногда подобное случалось, особенно в дальних походах. Как-то об этом намекал боцман. Выходит, и у нас, на «Императрице Марии», мог произойти такой случай? Но чьи это были записи? Терентьева? Никитского? По идее Никитского, раз я видел эти тетради у него в каюте, но что-то меня царапнуло. Серые глаза… Я невольно улыбнулся. Именно стальной цвет глаз Никитского всегда обращал на себя внимание при встрече. Значит, это всё-таки дневники Терентьева? Решив проверить свою догадку, я воровато оглянулся и открыл тетрадь на первой странице. На обложке красовалось имя Владимира Терентьева. Неужели капитан второго ранга писал о Никитском? А что если Никитский узнал и… Так, я мотнул головой. Не проще ли спросить у самого Никитского? Угу, так он мне и сказал… Но поговорить всё равно надо. Придётся просить Свиридова о том, чтобы поговорить с Никитским наедине. С этими мыслями я вышел из кабинета, стараясь, чтобы моё лицо меня не выдало. В машине, по дороге в Москву я вспомнил один эпизод. Июль 1916 г. Найти каюту Никитского не составило труда. Боцман подсказал, где она находится. Оказавшись перед ней, вежливо постучал в дверь: - Господин старший лейтенант, ваше благородие… За дверью послышался шум. Я вновь постучал. - Ваше благородие? Снова шум, чьи-то приглушённые голоса, а потом дверь открылась. На пороге стоял Никитский, без кителя. Его серые глаза были словно шальные. - Что вам матрос? – хрипло спросил он. Я отдал честь: - Господин старший лейтенант, прибыл в ваше распоряжение. - И зачем? Я растерялся. - Так я ж должен вам ботинки вычистить. Выражение лица Никитского говорило о том, что я притащился не вовремя. Но он справился с собой и жестом попросил войти. С чего это вдруг? Мог бы и просто кинуть свои ботинки за дверь. Тем временем, Никитский крикнул в глубину каюты: - Владимир Владимирович, на вашем месте я бы обратился к доктору. С плечом не шутят. Я осторожно вошёл. Сильно пахло кофе и чем-то ещё. Какой-то сладковатый запах. У иллюминатора стоял тот самый офицер, которого я первым поприветствовал прошлой ночью. Он смотрел прямо в иллюминатор, нервно застёгивая рубашку. Мой взгляд упал на письменный стол. На нём в беспорядке валялись несколько тетрадей в одинаковых переплётах. Из них торчали закладки. Можно было предположить, что офицеры обсуждали нечто важное. Никитский проследил за моим взглядом и сказал: - Матрос, забирайте ботинки и отправляйтесь чистить. - Слушаюсь, ваше благородие, - я неловко схватил ботинки, не удержал в руках и они упали на пол. Глаза Никитского опасно сверкнули. - Уже ухожу, - я второй раз взял грязные ботинки, чуть не стряхнув с вешалки мундир. - Матрос.., - начал было Никитский. - …Полевой, - снаглел я. Помирать, так с музыкой! - Я запомню, - усмехнулся Никитский. – Идите уже прочь. Я решил дважды не искушать судьбу и скрылся за дверью. Однако, начищая ботинки непосредственно у дверей каюты старшего лейтенанта, я невольно напрягал слух. Мне показалось странной та атмосфера, что царила в каюте старшего лейтенанта. Но как я ни старался, ничего не услышал. Может, вполголоса разговаривали? Внезапно дверь распахнулась (я едва успел отскочить) и на пороге возникли Никитский и Терентьев. - Господин капитан второго ранга, вас проводить до врача? – спросил Никитский. Почему мне кажется, что этот вопрос рассчитан на меня? - Не извольте беспокоится, Валерий Сигизмундович, я справлюсь сам. С этими словами капитан пошёл прочь от каюты Никитского. А я даже не обратил внимания на этот офицерский фарс – мой взгляд невольно зацепился на красное пятно на шее Никитского. Заметив куда я смотрю, Никитский неторопливо застегнул ворот и посоветовал мне: - Лучше займитесь делом, матрос Полевой. Осень. 1921 г. Меня выбросило из воспоминаний из-за того, что Миша Поляков звал меня. Оказывается, мы уже приехали на Арбат. Пообещав Мише зайти завтра до своего отъезда, я поехал со Свиридовым дальше. Почему-то почувствовал, что тот хочет переговорить со мной наедине. Я не ошибся. Едва мы доехали до милиции и выбрались из машины, Свиридов задал вопрос, глядя на меня испытующим взглядом: - Вы что-то хотите мне сказать, я не ошибся? - О чём вы? – деланно удивился я. - О Никитском и Терентьеве. И вы, и я понимаем, что версия с кортиком и взрывом линкора, дабы скрыть убийство Терентьева, сойдёт для мальчишек. Но неужели вы думаете, что я отнесу подобный бред комиссару на стол? Я молчал, лихорадочно размышляя над ответом, а Свиридов тем временем продолжил: - Согласитесь, что история взрыва шита белыми нитками. Слишком много жертв, чтобы скрыть убийство одного офицера и похищение кортика. Причина взрыва гораздо серьёзней. Я устало спросил: - А я причём? - Мне показалось, что в доме у Терентьевой вы узнали нечто такое, что заставило вас крепко задуматься. - Было так заметно? - Да. Насчёт ребят, правда, не скажу, но я заметил. Я повернулся к Свиридову и сказал: - Проблема не в том, что я что-то скрываю. Проблема в том, что тайна не моя. И я вообще не уверен, стоит ли её озвучивать сейчас. Пока всё на уровне догадок и мне нужно поговорить с Никитским. - Уверены? – следователь холодно посмотрел на меня. - Да и желательно наедине. Свиридов задумался. Я понимал, что ему очень хочется по присутствовать при нашей беседе, но я боялся, что Никитский откажется со мной говорить, если мы будем вместе со Свиридовым. Мало того, пошлёт куда подальше. - Хорошо, я согласен. Но если там будет что-то по нашему делу… - Я сообщу, - торопливо согласился я. Через полчаса Никитского привели в кабинет Свиридова. Дождавшись, когда конвой скроется за дверью, Свиридов тоже вышел, многозначительно посмотрев на меня. Я не знал с чего начать разговор. Ну, в самом деле, не спрашивать же в лоб «Вы спали с Терентьевым» или «Вы убили Терентьева из-за того, что он вас домогался»? Пока я размышлял, гнетущее молчание разорвал именно Никитский: - Матрос Полевой, у вас точно такой же взгляд, как в тот вечер у моей каюты, когда вы что-то видели, но не поняли что именно. Я пропустил мимо ушей слово «матрос», опустил голову и усмехнулся. Да как он умудряется читать мои мысли? Надо же, взгляд запомнил. Что ж, раз он почти всё понял, то и я темнить не буду. - Мне вот интересно, Терентьев смог вас уговорить или нет? Никитский приподнял бровь, но я видел, как он насторожился. Значит, я прав. Вот только в чём прав, я ещё не сообразил. - Я жду ответа. Никитский молчал. Я понимал, причину молчания. Далеко не каждый мужчина сознается в подобном, даже в личных записях. Терентьев в этом смысле оказался честнее. Я решил подтолкнуть Никитского. В конце-концов, что-то мне расхотелось сообщать Свиридову о том, что я прочитал в дневнике Терентьева. Однако беседу пересказать придётся, а для этого мне нужны ответы Никитского на мои вопросы. - Гражданин Никитский, отвечайте на поставленный вопрос. - Обойдёшься, щенок! – рыкнул Никитский. Терпение, Сергей Николаевич. Я мягко уточнил: - Насчёт щенка вы погорячились, гражданин Никитский. Я не намного младше вас. И спрашиваю я не просто так. Никитский вновь саркастически приподнял бровь. - Мы оба знаем, что убийство Терентьева было не из-за кортика. - А из-за чего? – нагло спросил Никитский. Нарывается же, гад! - Когда мы со следователем снова были в Пушкино, я совершенно случайно прочитал часть записей дневника Терентьева. Никитский дёрнулся и окатил меня ледяным взглядом. - Там, конечно, только инициалы, - продолжал я, блефуя. - Но описание внешности порой довольно точное. Никитский играл жвалками, но продолжал хранить молчание. - Очень точное, - дожимаю я. Никитский разлепил губы: - А с чего вы взяли, Полевой, что в дневниках Терентьева речь обо мне? Я усмехнулся: - Терентьев особенно много места уделяет описанию глаз этого человека. - А это как соотносится со мной? – делано удивляется Никитский. А то ты не знаешь! - Он не единственный, кто обратил внимание именно на это. - А кто ещё? – глумливо усмехнулся Никитский. А, ладно, пойду ва-банк! - Я. Надо было видеть выражение лица Никитского. Он где-то с минуту переваривал мой ответ, а я чувствовал, как у меня невольно начинают гореть щёки. Тяжело вздохнув, Никитский ответил: - Только не говорите мне, матрос… - Комиссар, - поправил я. Никитский кивнул: - Хорошо, комиссар Полевой, поясню. Вас тоже прельщают «греческие нравы»? С трудом дошло о чём он говорит. Врезать бы ему как следует, да не выйдет. Сам же начал этот разговор. - Какие «греческие нравы»? – спросил я, лишь не молчать. Никитский устало пояснил: - Я имел в виду, что и вы тоже испытываете ко мне какие-то чувства. Я вспыхнул: - Да какие я могу испытывать к вам чувства кроме ненависти?! - Поговорку напомнить? – услужливо предложил Никитский. - Да пошёл ты! – буркнул я, со злости переходя на «ты». – Я его серьёзно спрашиваю, а он дурака валяет. Думаешь, следователь – идиот? Он прекрасно понимает, что убийство Терентьева и взрыв корабля – это разные вещи. А уж похищение кортика у старшего по званию вообще ни в какие ворота не лезет. На кой он тебе сдался? Не такой уж ты дурак, чтобы не понимать того, что тайны семьи Терентьевых связаны вовсе не зарытыми кладами. Неожиданно я замолкаю, поражённый догадкой. Ну конечно! Кортик… Ножны… Никитскому нужен был кортик, как воспоминание о Терентьеве. Тогда зачем он его убил? Что-то я совсем запутался. Ладно, пока продолжим: - Не сегодня завтра, Свиридов вернётся в Пушкино и найдёт дневники Терентьева. Ты хоть это-то понимаешь, упрямец чёртов! Последнюю фразу я буквально проорал, прямо глядя в измученное лицо Никитского. Дверь в кабинет тут же распахнулась и ворвался Свиридов. Спасибо, что без конвоя. - Что у вас произошло? Я растерялся, не зная, что ответить. Свиридов сверлил меня взглядом, а я молчал. Ситуацию разрядил Никитский. Схватившись рукой за сердце, он как-то картинно сполз со стула. Мы со Свиридовым озадаченно уставились на лежащего на полу Никитского.