Apolog

Действительно, это более чем замкнутое пространство. Человек с впавшими белесыми глазами, худощавый, болезненное тело которого уныло блуждало по комнатам, проявлял себя куда спокойнее, хотя логичнее была бы обратная реакция на действительность. Черные спутанные волосы, угольного цвета рубаха без изысков, висевшие на нитках три пуговицы, небрежно завернутые рукава, обнажающие перепачканные в грязи руки. Пояс, достаточно широкий, на котором держалось несколько промысловых мешочков, бросался в глаза больше, чем невзрачные рваные штаны. Сапоги, такие же грязные, но крепкие, годящиеся для походов на дальние дистанции. Он медленно, почти вяло сновал через проемы с отваливающимися дверьми, стучал по стенам, прислушивался. Нельзя сказать, что человек хотел найти выход, казалось, ему лень, безразлично, просто он должен, вынужден, но на самом деле не прочь поспать этак дня два, что пошло бы ему на пользу. Да, он не питал ни интереса, ни настороженности, ни обеспокоенности, находясь в совершенно незнакомом заброшенном здании. Он брел по затхлой анфиладе, по сторонам безучастно глядел на поваленные доски, видел заколоченные проемы, притом не могло даже зародиться подозрения, что за ними заключено что-то важное. Нечто опасное - вполне. В любом случае заходить туда не было причин. Человек и не собирался, плелся по прямой, схватив и ловко бросив в покосившуюся впереди дверь попавшийся под ноги стул с завидной силой. Предмет мебели разлетелся в щепки, ударившись о преграду, она повалилась, глухо ударившись об пол, открывая доступ в другое крыло огромного здания. Лабиринты коридоров могли бы стать могилой для нервных натур, удручая своим видом, мысли о смерти здесь пришли бы скоро, достаточно лишь немного задержаться. Что вполне вероятно - вокруг одни стены, этажи, лестницы и полное захолустье. Добровольно сюда забрести сложно. Но человек и не являлся добровольцем… Скрипящие доски отзывались птицами с пробитыми крыльями под ногами их обидчика. Никаких окон, дом спроектирован и построен подобно огромной крепости, и до внешних стен нужно еще добраться. Хотя бы было достаточно светло для этого, посветы сияли тут и там, вколоченные в дерево, обличая всю обветшалость внутренностей здания. А человек ходил аккуратно, стараясь огибать разломы в полу, проявляя чуткость к стонущему интерьеру. Дабы самому не быть застигнутым врасплох. Продвигаясь по проходной, чужак обнаружил висящие над перекладиной дверного проема часы, которые, разумеется, давно уже остановились. Битые, бесполезные, но приковывающие тем не менее внимание. Циферблат похож на око, оставаясь при этом часовой металлической панелью. Оно вглядывалось куда-то вглубь человека, проникая за яблоки глаз куда-то в мозг, но на привыкшего, видимо, к этим запугиваниям отщепенца ощутимо не действовало. Игнорируя потаенную силу искусственного “взора”, он готов был войти в казалось бы библиотеку - стеллажи с пыльными книгами лежали вповалку тут и там в ней - но часы сорвались с опоры, человек увернулся, тем самым спас голову от удара. Циферблат вылетел вместе с механизмами, представ совершенно чистым - “глаз” исчез. Аккуратно взяв часовой диск в руки, отщепенец оценил необычайную остроту детали, она могла разрезать плоть не хуже разделочного ножа... Библиотека оказалась разгромленной, заваленной, словно тут буйствовал грозный зверь, не имевший ни капли уважения к книгам. Дыры в стенах, пробитый потолок - неприветливое место гармонировало с характером своего пленника, казалось, что его ничто не могло оживить. Что здесь творилось в былые времена? Какое великолепие несло оно своей массивностью, утраченным богатством, убранством? Забытые тайны, заколоченные в дереве затхлых коридоров, о которых сейчас никто не вспомнит. Доски скрипят под шагами человека, замкнутость дышит пылью, пока он перелезает через мебель, добираясь до следующих препятствий. Читать не было ни желания, ни времени, ситуация не располагала к какому-либо познанию и тем более к отдыху. Стремиться к выходу, разобраться с новой, более запутанной западней. Выбравшись из злосчастной библиотеки, отщепенец вышел в иссохший вестибюль, к расслаивающейся лестнице, ведущей на верхний этаж, с которого он планировал выбраться к окнам, а значит, и к свободе. От битого стекла защищали крепкие подошвы сапогов, а оно рассыпано в избытке по треснувшим ступеням. Безучастно смотря куда-то вверх, человек поднимался, ведя свою душу, заточенную в плоть, по недрам дома, немая, она в чем-то схожа по захламленности и удручающей апатии с его антуражем. И здесь вид оставлял желать лучшего. Эти обшарпанные стены казались бесконечными. Но чем выше ярус, тем ближе крыша, тем меньше комнат. Так и думал человек, угрюмо шедший в неизвестность, захаживая в тупики, упорно разыскивая проход. И заставили остановиться его просто огромные ворота, которые ясно вещали своим видом: “Тебе сюда!” Но оставался вопрос, стоило ли доверять этим чертогам, так как любая значимость в итоге может оказаться просто большой ошибкой. Заперто. И это подстегивало интерес человека, разумеется, вариативный интерес выгоды, возможности выбраться, любое сокровище теперь превращается для него в сор. На замки по ту сторону ворот похоже не было, они не подавались ни на миллиметр, слившиеся с полом, резные, украшенные узором глухой преграды. В стене, в рамке располагался потрепанный ветхостью фолиант, раскрытый, готовый заманить в свою информационную обитель любого забредшего чтеца, только отщепенец остался глух к этому зову. Изучение книги он хотел отсрочить, а возможно, и избежать, но окружение давило своей пустотой, не давая зацепок. А огромный печатный труд нельзя оторвать от стойки, он буквально прилип, позволяя только листать страницы. Заляпанные, практически все тексты были перепачканы чернилами, обнажались только некоторые рисунки, явившие собой схемы оросительных устройств, осадные катапульты, способы оборудования сложных изобретений, неподвластных разумению неподготовленного простака. Витрувианский десятый трактат, оригинально изложенный и дополненный, но закрашенный чьими-то кознями, был еще и изрезан на отдельныхх страницах. К тому же человек заметил, что прорези оказались буквами, причудливых, но понятных форм. Вырезанными подобиями известных символов, которые явно могли пролить свет на способ открытия ворот. А информация, имевшаяся в вандальных предложениях, способна удивить и дезориентировать… “Тернист путь величия. Религия - война мнений, борьба за место затуманивания умов, трибуну правления над страшащимися божьего, а на деле сановничьего гнева. Его мозг был далек от перипетий людской жадности. Управлять людьми ему казалось противным, а помочь, будучи понтификом, покажется смешным. Как плоть человеческая слаба, тупа, низменна. Будто порабощенный чем-то сверхъестественным, он верил в смешное. Убив свой искренний талант, механическое ремесло. За каждую новаторскую идею, Герберт был подвержен грязным инсинуациям: кровосмешение с дьяволом, развращение суккубом, колдовство - грубые глыбы вместо мозгов завистников и фанатиков выдавали поражающий суеверный бред, пусть и изощренный. Часы уничтожены. И все разбито. Тело искромсано сразу после смерти больными священниками. Взбираясь на пик управления, немудрено пасть, перестать ценить жизни, потерять тонкую ткань смысла существования. Возможно, он понял слишком поздно, что крах людской родился одновременно с их появлением, уже ничего не исправить. Земным тиранам суждено рыскать в муках, ломать на более мелкие осколки куски мира, унаследованные от предков. И нет идеального положения, войны, грехи, зло бесконечны. Вот только Герберт осознал, что эти злокозненные язвы мирские далеки от божественного возмездия. Есть люди, есть место их гниения. И больше ничего. От начала и до конца. Все ошибаются, религия существует ради лжи и доминирования. В полном отчаянии понтифик предчувствовал скорое покушение за осознание личины мироустройства. Оставшись с механическими науками, он мог бы сотворить еще больше, достичь успехов, которые бы превышали открытия всех изобретателей человеческого рода. Итог один - церковь не принимает развитие. Темные неучи уничтожили все наработки Герберта, расчленили его останки, растащили, сославшись на привычную легенду - происки дьявола. Мудрость обретает новую жизнь - так считают мыслители. Захоронив убитого механика, толпы задрожали. Миф о воскрешении понтифика действительно пугал. Все понимали свою вину. И действительно, что если очередная придуманная чушь на этот раз сбудется? И он вернется в новом обличии?..” Чтение давалось с трудом. Один лист читался как страница, так как латинские буквы были прорезаны, пусть и довольно аккуратно. А дальнейшие строчки уже имели ритм и недурно рифмовались, возможно эта элегия принадлежала автору или же даже самому понтифику... “Очнись. Восстань. Нет времени молкнуть. Устав, не жажди отдыха, в путь!.. Беги как зверь, под легкими колкость. Забудь о вере. О чувствах забудь. Разложись, Отдай себя на части. Жизнь На внутренностях вязнет. На куски Разваливая тело, Боль в виски Принимая смело Будь готов Выдать птице печень, Часть клочков - То, в чем человечен. Дай им все! Помощь в виде плоти Свет несет. Люди на охоте… Рабы рабов. Калеки из клети Оставят след, в истории брешь, След из костей, смертей, жалких судеб... Забыты в прах. В пучине надежд. Как дети Плачут. Все эти люди Судят Мир по себе. Дар невежд. Так очнись. Спеши помочь горькой доле. Отдай себя. Услади этот блуд. Ты знаешь. Каждый - хищник на воле. И то что люди, как смогут, сожрут. Ты корм. Пока назад глядишь. А жор Наступит, крикни лишь. Стремись. В покое мало толка. И вниз Летит твоя душонка… Очнись. Спеши. И сделай свой выбор. Взгляни назад. Другим помоги. В конце концов тем самым ты прибыл К итогу, в коем не видно ни зги… Но если станешь скуп на щедроты, Оставив в прошлом хламом весь фарс, Прожив бессмысленно худшие годы, Но на повтор получишь свой шанс”. Зацепок как не было, так и нет. Каким образом книга могла быть хоть как-то связана с воротами, в голову отщепенцу не приходило, очевидно, что они совсем никак не связаны. Наглухо закрыты, открыть можно с другой стороны - единственный вывод, который напрашивался сам собой. В привычной небрежности изгой откинул страницы, не принесшие никаких разгадок, рассматривая изнанку переплета, прицепленного к стене, удерживающего фолиант тем самым навесу. Для того же существовала и рамка, фиксирующая нижнюю часть книги. А на изнанке обложки располагался алфавит, нечто среднее между древнегреческими и латинскими буквами. Каждый попавший в Запредельность начинает понимать язык, которым пользуются в ней. В конечном счете, отщепенцу не составляло труда разбираться в этих символах, выжженных на коре головного мозга природой далекого от его родного мира края, именно поэтому он смог прочитать историю жестоко убитого понтифика. Выпуклые буквы свободно нажимались, вдавливаясь с щелканьем, которое повторялось уже где-то со стороны врат. Именно здесь и пригодились вандальные вырезанные предложения. Герберт? Первая же идея человека оказалась единственно верным подбором слова, видимо, без прочтения части книги нельзя достичь постижения шифра. Узорчатые ворота двинулись под его усилиями, тяжко, медленно, но их, наконец, можно было открыть... “Бешеный стук не сердца, но чего-то псевдоживого, сипение через полную темень, несутся, облепляя иссохшими ладонями шершавые стены, ориентируясь по внутренностям, отвечающим за чувства. В чащобах вечной ночи, под уровнем земли, им нет равных. И нет там места другим. Клацанье зажало гомон мыслей. Одна идея осталась, одна!” Очередные апартаменты, в замызганных тряпках, скрывающих вонючую утварь, единственным неприкрытым предметом интерьера осталось прибитое к стене зеркало в полный рост. Отщепенец присмотрелся к нему, будто ожидая найти ключ к своему спасению. Заскорузлая поверхность стекла испещрена трещинами, а рама была обуглена, осыпаясь под пальцами потревожившего ее покой. Зеркало отражало окружение еще бледнее, чем оное могло показаться. Оно присутствовало при рассвете убранства этого дома, поставлено в качестве ценного дополнения его величия. Но едва ли в данной обстановке теперь имеет какую-либо значимость. И правда, человек разбил его найденным молотком, бесцеремонно, открывая темную дорогу в неизвестность. Скрытый проход всегда ведет к чему-то важному, так считается? С помощью того же инструмента он выбил несколько посветов из стен, ломая доски, добавляя новые мазки дряхлости к бардачной картине. Освещающие камни полетели в запыленную теснину, обнажая ее нутро, не обнаружив ничего, кроме далекого узкого пространства. Запасшись посветами, отщепенец полез вперед, время от времени швыряя их дальше в темноту; в конце концов эти действия предотвратили падение, которое могло бы стать смертельным: глубокая яма была готова поглотить при неосторожности. Аккуратно перелезая через дыру, он посмотрел вниз - где-то далеко на дне пробивалось свечение от упавшего туда сияющего камня. Дальнейший путь обошелся без внезапностей, в конце концов добравшись до перекрывающей ход пластины, с большим трудом выбив ее, исследователь поневоле вылез в заброшенные покои. Его взору сразу же предстал обреченный вид. Бросалась в глаза массивная кровать, жестоко обезображенная металлическими опорами, которые выходили за пределы каркаса и основания ложа, упираясь в потолок, практически протыкая его. Эти прутья были усеяны острыми шипами, грязными, отвращающими, неизвестного назначения. Изголовье - “украшено” мерзкой, искаженной ужасом рожей младенца, со стеклянными шариками в глазницах, этакий своеобразный маскарон*. Роскошное одеяло отцвело и заляпано утраченным прошлым, определить происхождение пятен теперь совсем нелегко. Но, наверное, самым неприятным для человека оказалось то, что нигде не было и намека на дверь, пролом или хотя бы лаз. При всей истерзанности стен, треснувшем покрытии, не оставалось никакой возможности их пробить - слишком толстые, что логично для чертога-крепости. Нет люков под постелью, ни одного шкафа, закрывающего лазы, и уж тем более полное отсутствие окон. Да, в покоях располагалась не только кровать, тут и там были разбросаны гвозди, цепи, доски, рванина, когда-то возможно бывшая одеждой, посветы, установленные беспорядочно вокруг. Затхлость владела воздухом, сквозь трещины пола шныряли клещи, какого-то особого вида, заметные, мало того - приличных размеров. Гость их совершенно не интересовал, собственно, они и его самого не заботили. Резким движением руки отщепенец сдернул одеяло, из-под которого оравой полезли насекомые, обнажая каркас сложных механизмов, зубчатыми краями и техникой взаимодействия напоминавших детали настенных часов. Зацепка была очевидна, осталось найти то, что, возможно, заведет систему, открывающую заветный проход. Человек недолго думая схватил масленку, валявшуюся в углу, смазал детали, игнорируя ползающую живность, и воткнул лежащий неподалеку длинный ржавый гвоздь в рот маскарона. Шестеренки задвигались, перемалывая насекомых в слизь и кусочки хитина, кусок стены рухнул, движимый неизвестным механизмом. Послышался детский лепет, звучащий в искаженном скрипе деталей, глаза изваяния детской головы покрылись темным налетом, походившим на зрачки, словно созерцая всадившего ей в горло кусок железа… “Загубленным нет места в чертогах. Топот десятков выгнутых ног по породам неведомого цвета, внутри, в недрах. Так близко… Скрежет металлических зубцов под слоями теплой плоти, затянутой крепкой выцветшей кожей. Святой скульптор пожертвовал всем ради безликих детей, а они сдерут эпидермис почвы ради него! Очумелые прыжки преклонения, танец перед охотой. Жажда масел для детализированного таинства органов!” Им нет числа. Тряпкам. Раскиданы, разостланы, растянуты, разорваны. И двери покрыты ими, ткани разрисованы углем. I, II, III, IV… Есть смысл в этих числах? На сей раз отщепенец не стал игнорировать знаки. Все комнаты, кроме одной, оказались заперты. Да и та настолько незначительного размера, что заходить в нее не было никакого смысла. После того, как человек дернул ручку, дверь уже не закрывалась. А затем подалась дверца номер II. И третья. Четвертая. Довольно простой механизм. За последней простиралось широкое пространство, но исключительно пустое. Лишь одинокая дверная ручка лежала на липком полу. Невозмутимо, человек пошел в сторону стены, с которой свисала перепачканная тряпка, в конце коридора. Ему не хотелось признавать, что все эти загадки могли привести в тупик. Сдернув полотнище, он обнаружил выемку на двери в форме цифры V, что само собой намекало на продолжение поиска разгадки. Попытки сдвинуть с места штырь в борозде, служащий деталью, которую, вероятно, требуется протянуть по ней, не увенчались успехом. Для чего и пригодилась ручка из комнаты IV. Она более-менее закрепилась на механическом стержне, двинулась; приложив усилия, отщепенец смог протащить ее по форме символа, запустив процесс… Стена подалась, причем подалась целиком, пока не открылась, подобно калитке, закрепленной специальными скобами. Перед пленником крепостного чертога предстала свобода. Он выбрался на балкон, вдыхая вечерний воздух открытого пространства. Ранее он должен был продраться сквозь лабиринт построек, теперь же перед ним винтовая лестница, ведущая вниз, к земле, а там можно будет отправиться куда пожелает сердце. Мужчине так не казалось. Его заперли в куда более громадной ловушке, нежели дом. Затянут в Запредельность. И едва ли он желал попасть сюда снова. - Не выйти тому, кто не выполнит предначертанное или же не умрет… так, невидимая зверюга? - тихо, но в то же время твердо отчеканил отщепенец, спускаясь по массивным ступеням. На вопрос не возникло ответа, и, скорее всего, его радовала эта отчужденность. Когда неизвестность правит судьбой, одиночество - лучший спутник. “Под саваном… под вуалью! Будущее… последствия! Хрипят детали, сипят стальные нервы. Стучат… Колотят! В объятиях предчувствия. Легко быть пешкой в подчинении у короля. Но каково стать ладьей без управления? Заблудший… забытый! Мы тебя вспомним, ты станешь мастерской игрушкой, когда по локоть в горло залезет длань с зажатыми в ней механизмами жизни. Оживешь… преобразишься!” Огороженный шипастой изгородью, холодной, как человеческое сердце, острой, как сама боль, предрекал бессилие в попытках сбежать. Сухая трава покрывала землю, очищенную от любых других проявлений природы. Звезды блестели на безразличном небе, зазывая в свою пустотную суть, вторя луне, своей лживой мачехе в черной мантии бесконечного свода неизвестности. Смотреть вверх стало банальной привычкой, бессмысленной, несколько обреченной. И что может быть нужного, необходимо в жизни, когда она всегда, извечно течет не так, как предполагалось? В отщепенце не было ничего необычного, напускная смелость - так, лишь привычка, вынужденная мера, без которой просто не выжить. Что здесь, что в построенном людьми лазарете с огульным названием “Земля”. Устало усевшись на землю, человек продолжал глядеть вверх, стараясь просто не думать о том, что может предстоять. Но мысли лезли червями в самые мелкие отверстия между извилин, не давали покоя, не отпускали сознание в космос. Ах да, так что такое жизнь? Постоянное, осточертевшее мародерство ради того, чтобы не вылететь из судьбы с пронзенным чьим-то клинком сердцем. Хоть бы не умереть. Собирать пожитки, осквернять могилы, обчищать заброшенные дома, питаться объедками; гонимый всеми, он не знал даже такого слова, как “любовь”. Читал в запыленных фолиантах, слышал сплетни об этом квазивеликом* и псевдосуществующем чувстве. Без семьи, без товарищества, отвергнутый обществом, отринутый, будто прокаженный. Такова частность пути до смерти. И каждого она своя. Но неизменно жизнь практически у каждого - проблема. А если и у кого-то иначе, то ненадолго, и этот “счастливчик” либо сильный мира людского, либо больной. Да какое дело до тех, кому плевать на тебя? Главное ведь то, что творится в собственной временной воронке… Отщепенец откинулся на пожухлую траву, серьезно задумавшись. Нет, совсем не больно и не жестоко от правды. Пусть она такова. Есть только один вопрос... зачем же все? И вроде бы смерть предпочтительней, и в ней упокоение, но годы тянутся без ее прохладных объятий. Выживать стало кредом, но… для чего? И так всегда. Начинается новый день или готовится быть убиенным следующим, каждую минуту времени ведутся поиски нового добра, ведется охота за наживой, каждый побег от желающих убить может оказаться последним, но, как назло, предначертанное оборачивается иначе, предоставляя спасение. И только потом, в темных закоулках временных убежищ, в пристанищах убогих руин, под свист истеричного ветра находится время подумать. Зачем?! В жизни есть столько прекрасных способов умереть. И нет, тело само не гибнет, цепляется за горло реальности, не желая падать. Это даже забавно… И попадание в Запредельность пробудило иссохшие чувства, возродило надежды. Как может существовать нечто за пределами сознания? Но и здесь ничего не изменилось. Какие-то предрешения, необходимость что-то делать, бороться за перерождение души, которое сулила безликая зверина. Да, втянулся, почувствовал, что за рубежом людского мира выживать тяжелее, в спину дышит опасность, а вещи ничего не стоят. Перевернутая обитель, подобная прошлой необходимости существовать. Было страшно немного, но в целом стремления не прибавило. Преследующий “глаз”, живое пятно, которое беспрестанно следит и лезет отовсюду, он стал больше раздражать, чем запугивать. Не суйся к обитателям Запредельности, питайся, не позволяй любопытной дряни перебираться на кожу - халатность частенько стоит конечности. Вот, собственно, и основы. А он что думал, как только узнается великая истина, расскажет о великой цели - все, игра стоит свеч? Как бы не так… - И ты сбежал… - отозвалось шелестом неведомое существо, совсем не обнаруживая себя. - Ты пришел сюда по случайности, но перед тобой открылись двери новой жизни. Лично я пришел к тебе, а подобной чести редко удостаивается двуногое. Ты мог получить власть над своей волей, расстаться с неприятностями, возвыситься, получить секач победы, которым мог бы отрубить голову нескончаемому потоку уныния. И это тебя не вдохновило. Ты не так плох. Но давно потерян. Но огорчу - я не нуждаюсь в твоем существовании. Меня не волнует, кто сможет справиться, а кого дар освобождения не интригует. Каждый, кто приходит в Запредельность, - чужак. Судьба немилосердна, она сама выбирает, с чем придется столкнуться человеку. Я просто наблюдаю. И не вершу благого. Они делают выбор. Гибнут, дохнут, а в редких случаях достигают своей эйфории. Тогда как для тебя все чудеса миров - данность. Тем не менее сбежать не преминул. Как только выдалась возможность, схватил побольше жалких сокровищ и вернулся в свой греховный городок. Пытался сбыть награбленное, но тщетно. Предпочтительней избавиться от мародера и забрать его пожитки, чем платить за них, не правда ли? И в паранойе ты бежал, но не пугали тебя люди. Ты знал. Обмануть Нечто невозможно. Возможно, я немного помог судьбе найти тебя. Твои безделушки сами вернули бренное тело беглеца. То, что унесено отсюда, имеет обыкновение возвращаться. И в этот раз с владельцем, не правда ли? Но нет ни капли перемен, ведь все обыденно. Что здесь, что там… Так же ты считаешь? И мой приговор краток. Ни один человек не оставался равнодушным в запредельной реальности. И либо канул в ужас, либо возвысился, так было с каждым. Ты не закончил путь, сбежал. Теперь у тебя двойная ноша. И помяни мое слово. Ты будешь. Испытывать. Наисильнейшие. Эмоции. А вот какие - покажет судьба. Человек вскочил, не контролируя себя, потеряв свойственное ему спокойствие. Но никого вокруг, пустынно, а дребезжащий под конец голос утих, оставляя отщепенца наедине. Неужели и полностью разбитый и отчужденный мародер мог что-то чувствовать? Он огляделся, понимая, что предоставлен сам себе, но вездесущий Нечто знал предназначение данного места, какие опасности таит его положение. Неизвестность не слишком пугала пленника, но насколько он пытался сохранять хладнокровие, настолько неприятным было ощущение того, что положительного результата его неведение не принесет. Замкнутый за исполинской решетчатой оградой, человек не знал, что можно предпринять в этой безвыходной ситуации. Чертог пройден, надежда проклята, заключенная в капкан. Если есть путь за пределы злосчастной территории, то он глубоко под землей, и искать зацепки в доме после недавнего спасения из его коридоров, было бы самой последней и обреченной идеей. Но… вполне вероятно, что все так и есть. В архитектурном лабиринте наверняка есть тот самый огромный подвал, который является доступом к областям за шипастой оградой. А терраса “дружелюбно” зазывала обратно, в кладбище запыленных тайн деревянной крепости... Посветные фонари, эгоистично ютившиеся на значительном расстоянии друг от друга по периметру, безмолвно присутствовали на масштабном огороженном участке. Раздумывая, отщепенец раздраженно заметил знакомое пятно на руке, блуждающее по кисти. Оно чудовищно напоминало зрачок, который вскоре куда-то пропал, но кожу стало на этом месте сильно жечь. Ножом, вытянутым из-за голенища, отщепенец сделал надрез, пуская кровь, запомнив на всю жизнь, к чему может привести бегающая по телу дрянь. Вредный запугивающий паразит, родом еще из времен знакомства с Запредельностью, своей внезапностью появления и потусторонним “взглядом” способный расшатать нервы любого. Из земли стали вылетать каменные блоки, раздирая участок. Полезли десятки рук. Скорее даже корявые конечности, вгрызающиеся в траву, помогая выбираться их обладателям. Бледные жители подземелий издавали стрекочущие звуки, даже более скрежещущие, неспешно выползая из своего уютного бессветного царства. Их пальцы в своей несоразмерности представляли собой рудименты* или же наоборот чрезмерно длинные, нелепо кривящиеся отростки. На фоне их “вычурности” то, что все уродцы были шести- и трехпалые, не казалось странным. Безволосая, заплывшая желтыми пятнами сухая кожа облепляла каждого, подчеркивая их тощие и гладкие фигуры. Некоторые пугала срывались куда-то под землю, не удержавшись, оповещая о своих провалах возмущенными криками, тональностью напоминавшими скобление по жести. Наименее искалеченные, вылезли на поверхность, игнорируя отщепенца, дожидаясь особого случая. Возможно, что подземники и не могли его увидеть - на месте предполагаемых лиц и морд, что обычно для всех известных животных, у этих уродцев зияли дыры; ни глаз, ни носов, ни ртов, а воронки, цвета несвежего мяса, в которых блестели металлические частицы. Время от времени отверстия сокращались, олицетворяя природопротивную, невероятную и абсурдную жизнь безликих. Уши у них тоже отсутствовали, но ощущали любое колебание они и без привычных органов чувств. Каждое движение конечностей было осторожным, впитывающим звуки, антропоморфы вертели головами на малейшую вибрацию, ловко управляясь со своими корявыми телами. Невероятно, но существование в уродстве казалось их сильной стороной - ведома ли им боль, страдание, собственная воля? В отсутствии этих привычных способов мироощущуения, в зависимости от их наверняка недобрых намерений, никакие телесные несовершенства не являются помехой и уж тем более чем-то, что вызывает жалость. Безликая орава может быть необычайно грозной опасностью. И если их цель - уничтожать, то никакая нескладность не остановит этот порыв. Бежать некуда. И это - главный эпилог всей жизни изгоя. В таких ситуации он попадал частенько, разве что вместо безликих чудовищ ему грозили расправой люди. Но всегда оставались пути для отступления, неведомая придурь тянула спасаться, тогда как усталый ум хотел закончить все это раз и навсегда. Теперь же у человека не находилось желания выйти победителем из этой передряги, а созерцание дергающихся уродцев было настолько тошнотворным, что окончить этот неприятный процесс казалось ему наиболее важным. Но и закрыть глаза нельзя, дальнейшие действия врагов очевидны. Но их ожидание продолжалось, будто одержимые чьей-то командой не совершать поспешных действий, белесые твари не обращали внимания на отщепенца. Ожидая своего подземного короля... Разверзлась почва, плиты канули в небытие, напряженный лязг цепей и визг ударяющихся друг о друга пружин, которыми под завязку набиты тела антропоморфов, возвещали о скором прибытии важной особы на поверхность. Вскоре взору обескураженного мародера предстала лысина, пронзенная зубастым механизмом, он выглядел намертво врожденным в череп. Безбровое лицо с бесцветными глазами, под которыми располагалось углубление, на месте предполагаемого расположения носа, отвратительная рана на и без того изуродованной голове, а ниже бескровные сомкнутые губы, обрамленные морщинами. Полуореол волос на выпуклом затылке, оставшихся от пострига, иссохших, как и остроконечная борода - вот и вся растительность на челе сановника. А он был именно высокопоставленным некогда религиозным деятелем, судя по потускневшему, но сохранившему орнамент и вышитые фигуры персонажей из забытых легенд подобию далматика*, с особым, жестким воротником, прикрывавшим шею. Медальон, в виде шестеренки, но с острыми шипами-зубцами, похожий на оккультическую многоконечную звезду, на сложной, составной цепочке, скрывающейся в складках облачения обладателя, значил что-то особое, но неимоверно далекое от познаний отщепенца. Платформа, которая с помощью рычагов, усилием прислуги, поднималась вверх и опускалась вниз, заглохла, поравнявшись с плитами, покрывающими территорию. Рассматривая друг друга, мародер и прибывший сановник не спешили озвучивать свои мысли, растягивая ожидание до непочтительных размеров. В этом зрительном противостоянии столкнулись две истории, две позиции, и они могли только разниться. Первый шаг сделал оппонент. Плоть и металл слились воедино в его ступне, напоминающей лапу хищной птицы, облезлую и блестящую. Та же мерзость творилась и с кистями рук, которые экспериментатор над своим телом ненароком обнажил. Только они напоминали больше конечности его слуг, нежели смертоносные когти. Длинные пальцы, готовые вцепиться в горло и задушить, и наверняка способны на это без приложения особых усилий, судя по грузным штырям и крепким шарнирам, вмонтированным в мясо заместо костей и суставов. На запястьях виднелись швы, кожа была разного типа, наверняка для этой жуткой операции использовались чужие эпидермические ткани… Но его слова воздействовали сильнее внешнего облика: - Ты вошел во владения Герберта, бывшего понтифика, ныне обращенного к мудрости механической, первостепенной и истинной. Мне нет смысла оставлять тебя в живых. Я и мои дети не трогаем никого, живем в мире с окружающим бескультурием. Так что только ты виновен в своем наглом проникновении в мой многовековой дом. Самым неожиданным в этом небольшом вступлении, отщепенец отметил для себя упоминание о детях, которыми трудно назвать этих ползучих уродливых антропоморфов. По одеждам свихнувшегося хозяина проклятого чертога полз “зрачок”, на что тот совершенно не обращал внимания - видимо, эта пакость опасна только для людей. Сомнения в том, что от Герберта осталось что-то человеческое - и в отрицательном, и в положительном смыслах - были огромны и очень существенны. Тот после краткого монолога не стал терять больше времени, схватил за горло самого маленького “ребенка” и швырнул в изгоя с недурственной меткостью. Тварь вцепилась в плечи цели, причиняя серьезную боль, не отцепляясь, как ни старался мародер от нее отбиться. Металлические лязги из глотки уродца кромсали слух, готовясь пережевывать плоть. Сорвались к нему и собратья-антропоморфы, к этому моменту их жертва уже разобралась, что слабое место у надоедливого деформированного монстра затылок, и с успехом оторвал его от себя, кинувшись затем наутек, в сторону злосчастной деревянной крепости. Теперь нет никакого смысла гадать, стоит снова выживать или же пора смириться, дать возможность закончить собственные муки, так как бороться нужно, чтобы не допустить новой, физической боли, преследователи с удовольствием готовы поиздеваться над новой, пока еще дышащей игрушкой. Скорее поэтому они не спешили догонять, ведь ощущая любые колебания на огромные расстояния вокруг, им это сделать совсем несложно. Их поголовье пополнялось: за спиной отщепенца громыхнуло что-то мощное, шумное и не в меру вопящее, новый враг покрупнее собратьев. Началась охота, одна из самых пронизывающих своей безжалостностью, способная вывести из холодного равновесия даже расчетливый ум собирателя мертвых пожитков… Грязные тряпки покрывали окна, скрывая мусор, опыливший многочисленные комнаты. Нестись, в сторону входа, окруженного витиевато загнутыми шипастыми оградками, обрамляющими облезлые двери. Это самое нежелательное, но вынужденное решение; антропоморфы обступали, предостерегая каждый неверный человечий шаг, загоняя в дебри оплота Герберта. Споткнувшись о порог, ворвавшись в проем, телом обрушившись на дверь, отщепенец без осознания, куда лучше отправиться, помчался как можно дальше и при этом не старался не застрять в тупиках. Любая головоломка и механический затвор очередного входа мог стоить жизни, целых органов или, по крайней мере, воза нервов. Не щадя кулаки и плечи, раздирая кожу в кровь, грубыми ударами по заклинившим замкам и хлипким стенам, продираясь дальше, сквозь аванзалы и захламленные апартаменты. Тут и там слышалось шуршание, ломались доски, трещали под натиском глухих ударов стены, жалости к зданию не испытывали и прислужники механопонтифика, что могло показаться нецелесообразным. Мародеру пришлось забраться при возможности на следующий этаж, загоняя себя в тиски, но не имея других перспектив. На данный момент он считал главным затеряться в лабиринте комнат, пусть это и казалось смешным. Уродцы все чувствуют, и где располагаются их слепые пятна, в чем проявляются, узнать пока не представлялось возможности. Надежда лишь на то, что туповатость будет в должной мере мешать их действиям. Ни слепота, ни отсутствие слуха не мешают безликим тварям, наоборот, усиливают чуткость к любым колебаниям и переменам вокруг. Беспорядочные блуждания по деревянным коридорам, неспешная погоня казались условными, загоняющими слабого, беспомощного пленника, своеобразное развлечение для подобных друг другу бесноватых альбиносов. Их “вождь” держался более степенно, передвигался больше на двух ногах, и носил целый пояс инструментов для любых нужд, правда их принадлежность точно неизвестна, можно было представить по их виду только что-то пыточное. Он выбирал повороты по внутреннему чутью, зная, куда следовать, чтобы попасть в нужное место. Тем временем человек преследовал цель по спасению себя от неминуемых мук, обходя обветшалые кладовки с пугающими тайнами и стеллажи с потусторонними книгами. Его руки болели, ушибленные, усталые, напряженные до предела. По пути он подобрал найденный молот, служивший раньше, скорее всего, для грубых работ, наподобие заколачивания килограммовых гвоздей. Теперь же орудие труда могло стать неплохим оружием, как и способом безопасно проламывать проходы. Разве что кувалда истощала силы гораздо быстрее, пусть и их восполнял поднявшийся в крови адреналин. Книжные шкафы занимали львиную долю местных залов, раздражая отщепенца в существенной мере - их грузные громады создавали ощущение замкнутости, не позволяя видеть все углы, а шанс, что вылезет какая-нибудь убийственная пакость, был велик. Удачным стечением обстоятельств двери не были забиты, следующие проходные коридоры не удручали непроходимыми завалами, но отставать охотники от человека не собирались. Абсолютной тишины не предвещалось, под полом скреблись конечности, проламывая краткие дороги к живому мясу. Снуя по бельэтажу, перебираясь в глубины своей тюрьмы, вертя головой, думая молниеносно, только так мог что-то противопоставить своим бедам ловкий мародер, выкладывая все, чему научила его бессонная, голодная жизнь: сноровка, быстрота, стальные нервы и удача, на которую, к сожалению, приходится полагаться довольно часто в опасных ситуациях. И это он накрепко запомнил. Посветы встречались реже, освещение становилось все более тусклым. Копошения слышны слабее, и это не могло не побеспокоить изгоя. Выжидающие твари куда страшнее погони. И, как подтверждение его опасений, за углом ползал альбинос, как раз перекрывая дорогу к следующему этажу, спиральную лестницу, ведущую в потаенные тиски неизвестности. Сжав в руках до боли молот, человек раздумывал над тем, сколько времени ему останется после решительного удара, чтобы скрыться, подняв переполох среди собратьев оглушенного нападением антропоморфа. Стоит ли оно того, выбор зачастую приводит к худшему варианту стечения обстоятельств. Они знают, где их жертва. Но ждут ее слабости, промаха. Каждый лаз мог быть последней возможностью, и если его в спешке миновать, то последующие события не дадут улизнуть в сторону от осыпающейся, хрупкой тропинки в металлический Тартар, усыпанный экспериментальными кусками тел. Похоже, что беспорядочный бег привел отщепенца к тому самому единственному выходу на верхние этажи. И ему придется совершить попытку крайности, которой его падальная натура старалась по возможности избегать - убийство. А кого умерщвлять - животное или человека, нелюдя - остается одинаковой проблемой. Особенно для того, чье сознание еще рассыпается на куски, чьи ощущения еще не разъела бесконтрольная жестокость, кто держится за хлипкую ниточку условного понятия добра, приговором звучит необходимость размозжить кому-то голову. И воли как раз у пленника хватало. Не имелось привычки... Но присутствовала необходимость. Альбинос недолго выжидал, немного дезориентированный многочисленными колебаниями, что расслаивались по всему зданию - полагаться на свои чувства эти существа могли в полной мере только на земле и скальных породах - нерешительно направился в сторону человека, скрежеща металлическими органами. По дыре, зияющей на месте его лица нельзя понять, куда целится эта ходячая плоть, но можно узреть ужас, в котором будет пребывать любой, кто осмелится попасть в острые, перемалывающие частицы органов. Оторвать руку при всем “болезненном” его облике, антропоморф вполне в состоянии. Резкий взмах молота несколько охладил пыл атакующего, но тот поспешил вскочить, увернуться от нового тяжелого удара, запрыгнув отщепенцу на спину, впиваясь крепкими пальцами в кожу, стремясь пронзить ее и вырвать хребет. Цепкости безликого пугала можно было только позавидовать, тогда как человек не испытывал и доли этого чувства, пытаясь сорвать с себя врага, и при этом не покалечить руки о сплошную пасть на его голове. Кувалдой отпихивая морду от затылка, прекрасно зная, что шея - самый лакомый кусок для хищников, изгой не мог толком сопротивляться. Он попятился, сильно ударился о стену, отчего оглушительно треснуло деревянное покрытие, постарался взять, наконец, ситуацию под контроль, заставив антропоморфа отцепиться, сбитого с толку. Не обращая внимания на ноющее плечо, изрядно подранное до мяса укусами, со всем своим отвращением отщепенец размозжил череп уродца, заставив его трехпалые конечности опуститься в мертвом повиновении перед победителем. И сразу же началось разложение бездыханного тела, под воздействием каких-то неведомых, собственных процессов, каркас металлических деталей рассыпался, белесая кожа теряла форму, походя больше на мешок. Скорее всего, с детищем Герберта происходило то, чему следовало произойти раньше. Отторжению мяса от инородных внутренностей сопутствовал противный, прогорклый запах, который возмущал даже вкусовые рецепторы, накатывая тошнотворной волной на человека, силящегося перевязать ноющую рану. Клещи, порывавшиеся забраться в нее, лезли по штанам, спешащие к мясу из высохших трещин пола. Кровь манила их настолько, что ощущалась на расстоянии; насколько давно в этих стенах не присутствовало ничего живого по стандартным меркам? Антропоморфы не казались ни мертвыми, но и не могли измеряться привычными понятиями о жизни и смерти. Изгой спешил подальше от этого места, но не только хитиноносцы гнали его - проснулись и звуки охоты, твари зашевелились на нижних этажах, чувствуя погибель сородича, за что готовы были растерзать человека без всяких игр в добычу и хищников. Волоча молот за собой, оставляя все попытки не шуметь, мародер прорывался дальше, под перестукивания и звуки сокрушаемого здания, преследующих его дерзость. Выжидание окончилось, и ко всем прочим целям прибавилась еще и месть... Подъем и вот он, следующий ярус оплота Герберта. Начинался он с галереи, та оказалась заполнена гризайльными* картинами, при всей своей продолжительности, в коричнево-белых тонах было выполнено превеликое множество рисунков зловещего содержания. Добавляла оттенков еще вездесущая пыль, скрывающая детали, совершенно не влекущие к своему созерцанию. В порыве легкой раздраженности отщепенец расколол один из шедевров запредельного искусства кувалдой, поспешив вперед, по прямолинейному этажу. Обстановка удручала этой живописью, словно она впитала в себя дозы не только происходивших событий, но и ощутимого мрака. Разрушить это все до основания не казалось человеку настолько кощунственным. И не в его силах и времени крушить. Под вой ветра, пробивавшегося сквозь дыры грузных ставней, чувствовался неприятный холодок, не отрезвляющий и не дающий расслабления напряженным связкам мародера, а скорее подмораживающий и без того сбитое дыхание. Галерея не знала конца, как не знали покоя отягощенные молотом его руки. Борьба скорее за идею, нежели за жизнь давно перешла в выживание ради иной, более лояльной смерти. Сокрушительным ударом, без лишних церемоний была разворочена дверь, жалобно скрипнув, явив дурные глубины последующих забытых покоев. Позади уже неслись взбалмошные антропоморфы, некоторые ползли, набирая скорость, спотыкаясь, явно неуютно чувствуя себя вне родных подземелий. Отщепенцу приходилось ускориться, по пути снося ветхие подпорки полок, стеллажей и шкафов, образовывая за собой завалы. Уродливые альбиносы разбивали стены в труху, протягивая сквозь отверстия руки, цепляясь за ослабевшие доски, тем самым стараясь прорваться и срезать в погоне. Застрявший в обломках пола уродец силился выбраться, а также дать пролезть за собой деформированным братьям, но безжалостный удар по голове от изгоя сильно повредил мыслительные процессы того. Он слабо забрыкался с вмятиной в районе затылка, окончательно закупорив собой дополнительный подступ к добыче. Чувствуя в легких зудящую колкость, рвано пытаясь отдышаться, человек испытывал свою интуицию, заворачивая в попадающиеся комнаты, выбирая быстро и поддаваясь надеждам на отсутствие в дальнейшем тупиков. Наконец его вынужденная опрометчивость подвела, заведя в засоренную хламом темницу с настолько плотными стенами, что ему не пробиться, а выбираться и искать другой выход уже не оставалось шансов - этаж заполонили дети Герберта, потерявшие его из виду, но тем не менее блуждавшие по коридорам, лезущие в окна и пребывающие в значительном количестве. Но мародер сумел обрушить комоды, стоящие по сторонам от двери, перекрывая тем самым ее. Добавляя к образовавшейся конструкции в порыве аффекта дополнительную рухлядь, понадеявшись на то, что твари не смогут сокрушить такую преграду. Он точно бы не смог… В тщетных поисках найти лазейку и проломать стены, превратившись неожиданно из загнанного свободолюбца в пленника, человек старался пробить на этот раз пол, но он был многослойным, из множества досок, толщиной с голову. За заваленной дверью шумы утихли. Нетрудно, наверное, предположить, что за ней столпились охочие до теплящейся жизни твари, предвкушающие свой успех. Тем не менее дряхлость досок дала о себе знать, они подавались, ломались, раскрывая крупные промежутки между собой, покоящиеся на подпорках, трещавших под натиском упорных ударов молотом. Остановили похвальное упорство отщепенца гулкие удары где-то за стеной, тяжелые, подобно бремени жизни на плечах изгоя. Неистовым грохотом сопроводился серьезный толчок тяжеленным жертвенником (судя по ритуальным надписям на камне), который неизвестно откуда приволок альфа-антропоморф. Преграда была распотрошена в щепки, расколотые посветы, некогда светившие из стены, медленно угасали, отживая свое. Тот самый, гигантский приближенный Герберта, в поясе со множеством очень болезненных на вид предметов - те ни для чего другого, кроме как раскраивать черепа, не существовали. В случае отщепенца, этот прискорбный факт полностью правдив. Отшвырнув глыбу, предводитель уродцев пытался нашарить какое-то определенное орудие. Его “рот”, воронка, напичканная заточенными шестернями, произвольно сокращающаяся, располагалась на затылке. Не отличался он от своих собратьев отсутствием глаз разве что. Столбообразные ноги не позволяли гиганту быть настолько же ловким, но и не позволяли упасть в любых ситуациях. Кинутые внезапно в изгоя циферблаты, наподобие того, что еще в начале ознакомления с домом-крепостью чуть не вонзился тому в голову, выпавший из сломанных часов, не достигли цели, так как человек вовремя уклонился. Задев их кувалдой в полете, заставив сменить траекторию полета. К главному антропоморфу подскочила свита, принеся множество таких смертельных дисков, и от свистящих бритвенно-острых снарядов мародер поспешил скрыться за удачно располагавшимся рядом креслом. Мелкие пугала не вмешивались, скорее не желая попадаться под удар, нежели чтобы посмотреть на назревающий поединок. Бежать в сторону гиганта на было смысла, атака обречена в таком случае на провал, а миновать его цепкие руки и прошмыгнуть за разрушенную стену и того нереальнее. На раздумья времени не оставалось - альфа-антропоморф спешил, грузно топая, приветить сокрушительной хваткой, доводя пол до ощутимой дрожи. Обух заметно сбавил пыл атакующего, поразив его едва выделяющуюся шею. С силой, которую давали ярость и адреналин, отщепенец смог пошатнуть огромного альбиноса, в спешке затем отступая от оного. Насколько разозлился гигант, было сложно судить, каждый звук, что раздавался из воронки на его голове, значительно раздражал, не имея никаких намеков на речь. По нему что-то поползло, даже поплыло, цвета разлагающейся грязи, заменив в конце концов пустоту лица подобием глаза, высохшего, как оплот Герберта. Тот самый давний знакомый отщепенца, причиняющий боль своим присутствием, появившись на коже; он пытался возмутить потаенные фибры души, внушить беспокойство своим пустотным, переходящим в рваную черную дыру в районе “зрачка” взглядом, неизвестного вида и предназначения. Обитателей Запредельности, по-видимому, он никак не волновал. Раздражал только человек. Свита альфа-антропоморфа сорвалась, возжелав принять участие в битве, если ее можно так назвать. Втроем с лидером они поспешили атаковать, тот вынул из-за пояса что-то очень острое, наподобие необработанного лезвия, готовый воспользоваться им в любой момент. Прыгнувший на изгоя альбинос был нещадно отброшен, позволив завершиться успехом атаке второго, который вонзил острые пальцы в и без того покалеченную руку жертвы. Кровь полилась алыми струями на пол, оторопевший молотобоец упал ниц перед последним смертельным надрезом от основного врага. Тот подошел, готовясь проткнуть человека насквозь, но был сбит решительным ударом кувалды, который пришелся по колену альфа-антропоморфа. Слабое место найдено, уловка удалась, необходимая в случае кровопролития неравного боя. Мародер поднялся, пошатываясь поспешил уклониться от набега прихвостней, машущих руками и скоблящих деталями внутри своеобразные органы. Готовые схватить и не отпустить человека, они наступали, не испытывая и доли опасений перед его грозным оружием, хотя с ним тот неплохо обращался. Гигант уже поднялся, а “глаз” сбежал очередной раз, разведав, видимо, ситуацию и спрятался до очередного внезапного появления. Раздраженно хмыкнув, изгой с силой ударил по стене, тем самым подзывая уродцев и приводя свой дух в чувство, подбадривая себя. Но наместник Герберта направился к заблокированной двери, раскидывая мебель, словно иссохшие кости. В комнату ворвалась толпа антропоморфов, рассредоточившись в кольцо неминуемой смерти. Разные в своих дефектах и такие похожие в собственной безобразности. Братья по крови, братья по несчастью. Но так ли проблемна их жизнь для них самих? Человек успел со всего размаха вколотить в пол наглого нападающего, вызвав всеобщее негодование, выражавшееся только в скрипящих мерзотных клокотаниях из глоток антропоморфов, которые прервались, когда вперед вышел гигант, порывавшийся сам разобраться с мелкой агрессивной добычей, учинившей на удивление уже столько неприятностей. Казнь была неминуема, жестокая и кровавая. Альфа-антропоморф отмахнулся от попытки человека повредить ему кувалдой, отнял оружие и отбросил подальше, неудачно попав в собрата, обух молота застрял в вороночной пасти того, заставив опрокинуться его на пол. Но предводителю все позволительно. Он схватил за горло мародера, отбросив в самый центр комнаты. Жертвенная глыба, которой он пробил стену, была приволочена к ногам увальня свитой. У отщепенца появился выбор: быть раздавленным тяжеленным камнем или рвануться к двери, или к дыре, что проделал его скорый убийца, и быть разорванным уймой тел, а уродцы накинутся на него в тот же миг. Конец подступил настолько близко, что становилось трудно дышать, но при всем при этом он держался смело, кидая полный гнева взгляд на безликую тушу, замахнувшуюся над ним массивным куском жертвенника. Изгой поспешил откатиться от обрушившейся на пол глыбы, вовремя, но это не остановило гиганта. Тот неприминул снова схватить свой излюбленный валун, который, разломав доски, немного осел. Под подбежавшими антропоморфами, в совокупности с тяжестью их предводителя и сокрушительной недавней атакой пол в конце концов не выдержал, разваливаясь, треща, проламываясь, уродцы упали вниз, разрушая своим весом этажи. Альфа-альбинос неудачно приземлился на свой жертвенник и больше не вставал. Образовавшаяся дыра пробитая в несколько ярусов ниже была огромна. Повиснув на обломке выпирающей доски, отщепенец поспешил спрыгнуть, успешно удержавшись на ногах на краю пролома, и побежал подальше от этих мест. На нижнем этаже ощущалось спокойствие, но он знал, что после такого события выжившие твари и сбежавшиеся на шум только больше разъярились. Необходимость скрыться, обдумать дальнейшие действия захватили его; потеряв свою кувалду, не встречая по пути никакой достойной замены, всерьез занялся этим вопросом. Какой-нибудь потайной лаз, наподобие того, что находился за разбитым зеркалом, подходил идеально, если бы можно было забаррикадировать его у входа. Именно подобные туннели могли вывести наружу, по мнению мародера, так как по ним должен поступать воздух в участки здания без окон, именно они вели к важным залам оплота Герберта. Вполне возможно, что их построили как раз для того, чтобы схожие с антропоморфами существа быстро передвигались под лабиринтом коридоров. Это стало той мыслью, которую лелеял человеческий ум. Верхние этажи были оккупированы, по стенам уродцы лезли куда лучше, чем ориентировались в многочисленных апартаментах, именно там они и планировали, судя по теплой встрече, что они некоторое время назад оказали, схватить отщепенца. Наверняка Герберт раскрыл его замысел, дав указания своим детишкам, хотя есть вариант, что они просто бегут изо всех щелей, накрывая количеством любые пути отступления. Как бы то ни было, теперь антропоморфы будут куда беспомощней без своего предводителя; тот лучше всех ориентировался и намеренно шел наперерез изгою. Теперь о нем можно благополучно забыть, если, конечно, такая доминирующая тварь оставалась единственной в своем роде. Пока посторонние шумы не беспокоили слух отщепенца, он мог заглядывать в заведомо замкнутые тупиковые апартаменты. Ему не верилось, что в поисках он не наткнется на лаз, стали встречаться потайные люки, темные, хоть глаз выколи, продухи… Но ранее испытывать их потайную пригодность не хотелось. Коридор привел к заляпанной кровью, побагровевшей под гнетом лет зале, закиданной переломанными стульями, служившей когда-то для увеселения посетителей, которых отщепенец с трудом мог представить. Маленькая сценка, не имевшая намека на занавес испещрена брешами, переполненных костями. Желания попадать в деревянную крепость не находилось, также думалось и про тех, кого когда-либо приглашали. И эта обитель видала лучшие времена, хотя скорее любые мероприятия здесь проводились для таких же коварных сумасшедших, как и сам Герберт. Коридоров, которые вели в сомнительное место увеселения, человек обнаружил четыре. Все они подходили к углам залы, тем самым позволяя запустить без давки множество желающих. Если таковые когда-либо имелись. Значимость постановочной очевидна - ее довольно сложно миновать с таким количеством проходов, даже не ориентируясь по этажу. Кровавая палитра, замызгавшая антураж, придавала неприятный запах затхлости. По стенам пробежало пятно и неизвестно куда исчезло, словно затерявшись среди расслаивающейся древесины. Люк же нашелся за сценой, там была комнатушка - наверное, раньше она служила для приготовления к шабашным выступлениям. Обнаружил его отщепенец только споткнувшись, пошатнув тем самым крышку, слившуюся с дощатым полом. Под слоем пыли границы квадратной панели совершенно не выделялись. На счастье изгоя ему приспичило обшарить это место на предмет оружия или его альтернативы. Тишина превращалась в шумный хор терзаемых металлическими частицами гортаней, звякающих и щелкающих. Оставаться хоть на минуту в зале не имело смысла, абсурдно, антропоморфы продолжили ловлю и травлю, вознадеявшись на то, что загнали жертву в угол. С четырех коридоров доносились назойливые звуки, которые заставили поторопиться измотанного мародера. Плита медленно подавалась, застряв от давнишней бесхозности, хрустя под давлением. Деформированные пугала проникли в залу, разбегаясь по ней, как раз к тому моменту, когда отщепенец уже залезал в туннель. На его счастье люк плотно за ним захлопнулся, крепко застревая и преграждая доступ к человеку. Антропоморфы бесновались, колотили в панель, не догадываясь, как можно ее открыть. Тупость, присущая многим из них, не подогревала особого энтузиазма. Скоро толчки прекратились, но запахло пламенем. Обман обоняния показался изгою необычным, но не стоил внимания. Он спускался по каменной лестнице, высеченной в камне, а потайной ход был отделан именно камнем. Темнота окутала созерцаемое, разум, помыслы. Аккуратно слезая по нисходящим уступам, стараясь не сорваться, человек просто ждал, когда его ноги, наконец, ощутят твердую горизонтальную поверхность. А запах гари, тем временем, не унимался, дизосмия* могла оказаться правдой. Эти безумцы подожгли дом? Неужто Герберт так хочет избавиться от своего прошлого, погребая тем самым и мародера, подвернувшегося столь удачно… Наконец он ступил на каменную плоскость… С кривыми шипами. Они были вбиты тут и там, с большим разбросом, и даже в темноте не создавали особых проблем, но опасность заключалась скорее в неуклюжем падении с возможностью попасться на опасные колья. Столь оригинальное приветствие не обрадовало узника гербертовского оплота, которому пришлось аккуратно пробираться мимо шипов, способных своими острыми неровностями разодрать ноги. Прикасаясь к ближайшей стене, холодной, как сердца антропоморфов, он неторопливо пробирался дальше, молясь о воле случая, удаче, издавна ставшей единственным богом в его грязной жизни. Время затянулось в замкнутом бессветном каменном подвале, а именно в нем изгой себя ощущал. Чутье подсказывало, что он где-то под уровнем земли, застрял по собственному желанию. Достиг угла и завернул, безуспешно пытаясь нащупать дверь, почувствовать хоть какое-то дуновение сквозь щель в камне, которое бы обозначало наличие пустого пространства за пределами погребной ямы. Он выдыхался, находя силы в резерве, оставшемся от долгих и частых побегов из городов, кладбищ, руин. Где не было так тяжело, как в данном случае… А проход оказался заваленным булыжниками, просто, практично и тяжеловато для человека. Осторожно откатывая камень за камнем, он боялся наткнуться на коварные колья, оступиться, упасть, проверив на мягкость беспомощное при таком исходе тело. Мелкие осколки легко откинуть, но они легко окровавливали неаккуратные руки изгоя, который не мог видеть и доли того, с чем ему приходится иметь дело. Тьма не говорит, она молчит, в сравнении со светом, пробуждая скрытые чувства. И потаенную мразь, оседающую на дне помыслов. Освободив проход, он обрушился всем усталым телом, облокотившись на стену, не имея возможности продолжать путь в данный момент. Усталость взяла свое, но и на сон времени не хватало, даже если антропоморфы к нему не сунутся. Где-то выше полыхает постройка, она отстояла несчетный срок, и теперь обречена на пепелище в руинах истории. Герберт выглядел отчаянным прагматиком. Зачем же ему это? Маленькое беспокойство, гораздо важнее для отщепенца оставалась необходимость выбраться наиболее целым, хотя и в этом не было особого смысла. Разве что подохнуть не так. Стремление не жить бывает сильнее жажды жизни, так как желание существовать - это как напиться воды, а возможности умереть на вкус подобны пережевыванию травы не первой свежести. Никакие раны и стонущие мышцы не могли надолго его остановить. Подпол продолжался рядами столов - они обнаруживались на ощупь или попросту болезненным столкновением. Заставленные всяким хламом, обрушивающимся под гнетом рук мародера. В коробке, разлетевшейся от удара о каменный пол, оказались посветы, залившие обширный, но низкопотолочный погреб белесым светом. Когда глаза справились с яркостью, которой озарилось место, изгой обнаружил множество запасов, служащих скорее теперь мусором, нежели вещами на всякий случай. Огромная карта, висевшая в дальнем углу, приковала внимание сразу же, так как она представляла собой план оплота Герберта. Все потайные ходы, этажи, даже информация о том, для чего служила каждая комната. И единственным выходом с зарешеченного участка был тот самый Рецептакулум, название здания в углу территории, использовавшийся, наверное, для складирования, как и данное помещение. Эта мысль блуждала в сознании мародера, он знал, что помимо подземных крутых уступов и витиеватых переходов для антропоморфов, есть еще и основная, парадная дорога за пределы губительной тюрьмы. Как быстро меняются приоритеты. В первый раз, выйдя из дома-крепости, он мог обнаружить спасительную брешь в защищенном от побега ограждении, обшарить Рецаптакулум и сбежать… Но тогда он не видел ни смысла спешить, ни цели. Впрочем, антропоморфы быстро привели тогда его в чувство и позволили определиться с дальнейшими решениями. Он думал, что эта игра с самим Нечто, на свободу, главное, даже не на жизнь, а оказался во власти Герберта и его хитроумного сооружения, пленившего своей запутанностью и подземными обитателями глубин злосчастного участка. Где-то в этом районе, над подвалом располагалась прихожая, через которую можно выйти из здания. Прочь из подпола вела дыра в потолке, узкая, требующая серьезных затрат сил для того, чтобы вскарабкаться по уступам и достичь первого этажа. Имелись и другие, боковые проходы в стенах, судя по карте они вели в различные участки оплота, позволяя окончательно в себе запутаться. Забаррикадированные досками и валунами, туннели не предоставляли возможности пробраться сквозь себя, и единственным решением было ползти вверх, по сквозному ходу, проделанному, скорее всего, детишками Герберта для быстрого и прямого перемещения наверх. Цепляться за куски горных пород в долгосрочной перспективе отщепенцу казалось невозможным, потому он уповал на горизонтальные лазы, пересекающие дыру. Отщепенец набрал посветов в один из поясных мешочков, решаясь совершить вылазку. Подтянув к отверстию ближайший стол, он, вздохнув, начал карабкаться, напрягая протестующие конечности, метр за метром продвигаясь выше, упираясь ногами в холодные стенки длинного, верхолазного прохода. Ему повезло: вскоре человек влез в узкий туннель, тянувшийся более-менее горизонтально, позволяя ползти без особых усилий. Но явно в совершенно другую часть первого этажа, с которой придется наугад добираться до выхода. Для освещения пути мародер использовал посветы. Лаз довольно скоро расширился в размерах; изгой поднялся на ноги, волочась по многочисленным ступеням. Сквозь продухи виднелась та самая дыра, лестничный туннель оплетал ее, наподобие спирали. На карте человек его не обнаружил, возможно, он высечен, как и все подземные переходы, после постройки здания. Долю облегчения вызвало обнаружение отверстия в потолке цокольного этажа, через которые подземный узник выбрался на первый этаж. Горящие стены встретили его ярко и смертельно охотно. Оплот Герберта действительно горел, неминуемо готовый обрушиться под собственным весом. Куски дерева обваливались, перекрывая объятые жаром комнаты, подгоняя отщепенца нестись на всех парах прочь оттуда. С верхних ярусов проламывали полы тяжелые предметы интерьера, шкафы, кресла, громоздкая мебель - все это летело с верхних уровней, без труда сокрушая доски во время полета вниз. Успев покрыть расстояние до выхода, выпрыгнув на пустынную территорию под открытое, безразличное ко всему небо, мародер отползал подальше, пребывая в шоке от представавшего зрелища. Здание осыпалось, в громадном резонансе под ним обрушивался фундамент, и каменная толща не могла выстоять под такими весовыми ударами. Оплот уходил под землю, образовав огромнейшую щель, в которой раскаленная до неимоверных температур принимала обломки не менее гигантская домна*, в ней плескалась расплавленная субстанция, схожая с лавой. Именно под ее волнами тонули руины некогда величественного заброшенного дома-крепости, а также каменные породы остатков туннелей и загадок эпохи гербертских опытов. Антропоморфы раскалили этот адский очаг для поглощения всей громады, что когда-то имела честь называться сооружением. Именно там, на уровне десятков метров располагалась главная страсть бывшего понтифика. Избежав участи кануть следом, человек подошел к краю этой дыры в Тартар, созерцая воистину жаркий вид. Шипящая пламенная жидкость выплескивалась за пределы домны, обрекая всю окружающую металлургию на гибель. Горящая оранжевая расплавленная жижа текла неторопливо, снедая недра подземелья. Позади раздался скрежет. Резко обернувшись, отщепенец смерил взглядом альбиноса, ничем не примечательного в сравнении с его братьями, но и не менее агрессивного. В несколько скачков тот сократил расстояние между ними, порываясь атаковать. Безоружный изгой принял израненной рукой болезненный удар врага. Пошатнувшись, но устояв тем не менее, он попытался оттолкнуть от себя назойливую тварь, но антропоморф к великому человеческому ужасу стал поглощать его руку, подобно змее, сжирающей свежую крысиную тушку. Невыносимая боль от острых деталей внутри организма уродца, впивающихся в и без того покалеченную конечность не могла дать достаточно сил, чтобы вырваться. Альбинос впился пальцами в горло изгоя, душа его, не позволяя шелохнуться. Шестеренки в его пасти завертелись, кромсая, отпиливая руку мародера, которая неспешно и агонически, до потери сознания кроваво отделялась в районе локтя, благодаря усердным лезвиям в голове деформированного садиста. “Откусив”, наконец, перепилив кости, он позволил жертве повалиться наземь, распрыскивая кровь и попросту сдавшись. Но альбинос не стал убивать человека. Он подошел к краю дыры, которая похоронила в себе, на дне домны, оплот Герберта, и демонстративно полез к себе в сплошной рот длинной рукой, доставая из себя конечность отщепенца. Мерзкое зрелище окончилось прыжком твари вниз, в пучину расплавленной геенны, оставляя тем самым израненного подыхать в собственной беспомощности и болезненной безысходности. В порыве титанических усилий изгой здоровой рукой, стараясь не потерять сознание, снял с себя извечно грязную рубаху, помогая себе зубами смог обмотать культю после нескольких попыток, пережимая тем самым нескончаемый кровавый поток. Несколько минут завязывая узлы, не беспокоясь ни о заражении, ни о смерти, лишь о сознании, пока то быстро его покидало, у него получилось зажать рваные вены, оставляя себе шанс прожить еще несколько часов. Некая дрянь, что была на осколках деталей в недрах организма антропоморфа возмутило клетки чудовищной раны, вызвав странное нагноение - оно поспособствовало уменьшению кровотока, готовя проблемы в недалеком будущем. Впрочем, человека волновала недолгосрочная, ближайшая возможность выжить, с чем он пока что справился. Медленно встав, он поплелся в сторону Рецептакулума на дрожащих ногах, пытаясь проморгаться от хмари*, застилающей глаза. Плетеная дверь, необычная в своей форме и наслоении пересекающихся прутьев, создающих необычайно замысловатый узор, перепачканный прикосновением мародера. Перед ним тот последний барьер, за ним выход вон из этой суицидальной западни для любого, кто придет сюда по своей воле. Финальный во всех смыслах. Внутри расставлены разнообразные шарниры и гвозди, покоящиеся на прибитых к стенам плоскостях. Поначалу было трудно дышать, неимоверное количество пыли забивало ноздри, проникая в горло. Сопутствующий кашель странным образом воздействовал усыпляюще, отнимая и без того растерянные силы мародера. Он оперся не бронзовые ворота, преграждающие выход своей холодной суровой монументальностью. Забыв обо всем на свете, даже о нескончаемой боли, человек беспомощно толкался и пинал недвижимые двери. После непродолжительной беспомощности, отщепенец заметил на месте сочленения ворот отверстие в форме знакомой шипастой шестеренки, напоминавшей… он надрывно вскрикнул. Звезда Герберта утрачена вместе с ним, кто знает, как далеко бывший понтифик успел сбежать. В смерть безумца изгой не верил. Хотя кто теперь сумасшедший? Он поник у металлической преграды, запустевший взгляд безучастно осматривал склад Рецептакулума, а сердце умерило свой усиленный пыл, примиряясь с реальностью. Без своеобразного ключа не выйти, как долго не выжить ему с такими ранами. В крови плескался яд. Вытянув ногу, гудящую от былых напряжений, человек уже не думал о планах побега. Вся тщетность представала перед глазами и только умоисступленец мог с этим поспорить. Клонило в последний сон. Наработки Герберта, тут и там расставленные на полках, цепные механические суставы, дубленая кожа, взятая, в лучшем случае, при эксгумации. Макеты человеческих челюстей и самые что ни на есть настоящие. И посветы. Разумеется, множество посветов, висящих на крюках, предназначавшихся не только ради освещения, но и, скорее всего, для внедрения во все не раз жившее. Зрелище не вызывало у отщепенца никаких эмоций, а последующая реакция была и вовсе ненормальной. Судорожно прощупывая карманы на амуничном поясе, он отыскал довольно внушительный лист бумаги, грязный, но все же пригодный для письма и набросков карт, чем раньше мародер занимался, для упрощения походов и набегов на заброшенные развалины. Взяв костную муку, без сомнения сделанную из человеческого черепа, из ближайшего сосуда, посыпав на разглаженный лист, с некими заметками на углах. В его руке оказался серебряный карандаш, стилос, резной, благородного вида, явно прикарманенный у именитого в прошлом трупа. Такие предметы пользовались большим спросом у художников, но изгой его использовал для письма, храня вместе с полезными трофеями в отделениях пояса. На обильно сдобренном полотне он обрисовывал в словах произошедшее, оставляя себя хотя бы в таком варианте, свою память на произвол пустот окружающих владений. Перечеркивая некоторые строчки, нагромождая их друг на друга, в исступлении теряя способность держать крепко кисть над бумагой, пытаясь обогнать собственную беспомощность. Ему приходилось прижимать лист ногой к полу, в крайнем неудобстве завершая письмо самому себе. На новой волне помутнения рассудка отщепенец закончил свою письменную исповедь... *** В голове отражалась сумбурная каша, мешающая мыслить размеренно. Ему казалось, что помимо конечности, он потерял ту нить, которая связывала его с бытием, существованием, логичную связь - а именно благодаря ей приобретался смысл. Сам себе он объяснить это не мог, но и для мародера есть нечто важное, ради чего стоило заниматься ненавистным выживанием. Возможно, чисто человеческий инстинкт. Ведь звери способны жить, потому что так заложено природой. А люди способны сопротивляться. Ведя продолжительную борьбу между тем, что же лучше для них. Жизнь по одну сторону весов, и смерть по другую, со всеми ее прелестями перед тем кошмаром, что преследует всех. К счастью, о жизни после смерти изгой не знал и не думал. Расплескались мутные образы окружающей обстановки. Конец приходит тихо, без предупреждений, безразличием, легкостью плоти, которая прощается навеки с душой. Утробный кашель прервал беспорядочность в голове изгоя, расчищая дорогу для главной картинки. Нежные женские руки, занавешивающие окна, огни на улицах, крикливые голоса в поиске кого-то... и тоскливый, жалеющий взгляд, взирающий так жалобно, так скорбно. В дымке виднелись строчки с нотным станом. Ее песни слышались ему заунывными, по воспоминаниям его реакцией осталось сухое “отвратительно”. Перед уходом без прощания, бросая спящую, он обнаружил листок, заложенный в книжку, с этим очередным… драматическим песенным наброском. “Оно закончилось. Твое былое время. Под гнетом мнений, под жизни толщей прений... В среде гонений, Наваждений Ночных о скором мщении За те грехи, которыми живешь, Под ливень, в мрачный дождь Блуждая, словно вождь Среди поклонников - гниющих трупов; Нажива на могилах... Тебе постылы ли? Погибнуть было бы достойным поражением. Повеситься на собственных грехах. Страдать не полно, ты уже не ринешься назад. Под едким жжением Твой лик на сотнях плах Измученно страдает в тех слезах, Что по тебе не будут никогда пролиты. В заброшенных домах ночуя, во сне ты видишь гробовые плиты?.. Уйдешь под утро, убежишь, как вольный зверь, Греховною дорогой промостив остатки дней. Забудешь... Вспомнишь под конец побега от себя, Когда я у окна уныло буду время вспять листать. Грех мыслей о тебе терзает сладко плоть. Чтобы забыть, возможно только тело распороть. Не жду, и ты не будешь ждать. В минуты беспокойные дай мыслям обратиться вспять, И вспомни сласть, Попробуй вспомнить... Ту былую страсть”. Голова поникла, на оставшуюся руку мародера упала скупая обжигающая слеза, капля, которую он уже не чувствовал. Двери грота разверзлись с заметным шумом, опрокидывая прислонившегося человека, впуская женскую фигуру, с шрамированными пальцами и причудливым дугообразным луком за спиной, крепящимся на жестких, грубых ремнях. Ее тело хорошо слаженной для охоты гетеры уверенно возвышалось над лежащим. Именно гетеры, так как она пришла не одна. Зеленый и синий огоньки в воздухе неизменно выдавали присутствие ехидного наблюдателя. - Ты победил, - послышалось переливчивое звучание посетителя, - наслаждайся лаврами. Ты волен во всем. Отныне и впредь… Короткий прерывистый лаеподобный смех окончил непродолжительное обращение, Нечто что-то приказал спутнице и покинул ее, отдав в полное распоряжение бездыханное тело отщепенца. Заинтересовал ее листок с нотами и строчками с одной стороны и последним посланием с другой. Скользнув прощальной взглядом по оцепеневшему лицу, она спрятала прочитанное письмо в сплетении ремней на спине и удалилась, оставляя мародера наедине с его спасением...