Наброски на салфетке

Спок всем сердцем не любит эти отвратительные темные закоулки, где кучно, тесно и зловонно. Еще меньше ему нравятся помещения, в которых тут живут. Маленькие, плохо освещенные, сырые, зимой — насквозь холодные… Привыкшему к гораздо более жаркому воздуху Споку неуютно в здешних влажных парах даже летом, что уж говорить о поздней осени на обдуваемом всеми ветрами северном побережье. Он хмурится и дышит через раз. Однако у него тут дело. Безошибочное чутье уже несколько дней вело его по слабому следу, петляющему то по воде, то по земле трех континентов. Беспокойная цель живет взахлеб, беспокойная цель не проводит в одном месте и пары недель. Будто чувствует, кто следует за ней по пятам. Спок втягивает воздух поглубже и довольно кивает самому себе. Да, нашел. Эту волю к жизни ни с кем не перепутать. След ведет за обтрепанную дверь дешевого постоялого двора где-то на окраине Уайтхевена, Белой Гавани, где воздух такой нестерпимо влажный и соленый, что невозможно дышать. Здесь, как и на всех постоялых дворах, к тому же тошнотворно пахнет горелым жиром, жареным мясом, рыбой и луком и прочими отбросами, которые люди употребляют в пищу. Спок стучит. Ему открывает дородная баба, густо пропахшая этими самыми… кулинарными изысками. На ее руках вонючая кровь. Спок едва удерживается, чтобы не поморщиться. Возможно, сегодня я пролью кровь этого человека с поющей душой, печально думает он. — Вам чего? — Я ищу одного вашего постояльца. Светловолосый моряк. Женщина подозрительно щурится, но уверенный, хорошо одетый и вооруженный Спок явно ее пугает, так что она отступает, пропуская его. — Наверху он, — сообщает она. — Третья комната. Спок еще секунду смотрит на нее тяжелым взглядом из-под бровей, а потом любезно кивает и отправляется вверх по немытой лестнице. Дверь найти не составляет труда: оттуда его зовет ослепительно живая сущность, которую он ищет. Спок стучится дважды, не получает ответа и легко-легко поворачивает еле держащуюся ручку, входя. Здесь незаперто. Скудно обставленная, погруженная в полумрак комната освещается и согревается только трескучим камином — в этом городе даже дрова сырые. Спок негромко зовет: — Джеймс? Из кресла, стоящего у камина, поднимается человек. На Спока уверенно смотрит пара медовых глаз. Человек по-настоящему красив простой, крепкой, мужественной красотой, а складки вокруг его глаз и губ говорят, что улыбка здесь появляется чаще, чем гримаса гнева. — Ты кто? — без страха спрашивает человек. Командные нотки в голосе — привычка. Он окидывает Спока опытным взглядом с ног до головы, отмечая сразу все: и простую, ладно скроенную из хорошей ткани одежду, и несколько неуместную в этой обстановке изящную шпагу у бедра, и легкость жилистого тела. И острые уши, которые Спок, откинув волосы, ему показывает. — Мое имя не имеет значения, — без улыбки вежливо сообщает Спок. — Я пришел за вами, капитан Кирк. Тот не удивляется и не пугается. Это приятно. Обычно реакции людей прискорбно однообразны. — За мной? — коротко переспрашивает он, не моргая. — Именно. За вашей душой, если быть точным. На этот раз человек сухо смеется. — Я не верю в бессмертную душу. — Вы можете не верить, что солнце встает на востоке, капитан, но разве это что-то изменит? — Игра слов, — отмахивается капитан. — Если вам угодно, мы можем приступить к делу. — Ну уж нет, сначала поговорим. — Капитан легко указывает ему на второе кресло. — Присядете? Спок глубоко впечатлен его невозмутимостью. Воистину, незаурядный человек. Пожалуй, можно сказать, что Спок испытывает эмоцию: ему жаль, что это существо попадет в холодные руки его отца. Спок хотел бы узнать человека получше, поэтому он слегка кланяется и садится. Под новым углом мягкие черты его визави кажутся резче, и Спока внезапно гипнотизирует плавное и стремительное движение теней от ресниц на гладкой скуле. — Что ж, давайте поговорим, — соглашается он. *** — Ну разве вы не понимаете? — неожиданно страстно спрашивает Спок. — Вы же не были рождены для этого. Качка, одни волны на четыре стороны горизонта, солонина. Вы рождены для другого! Небеса! Бесконечность, красота, от которой захватывает дух, на расстоянии протянутой руки. Звездный свет вместо солнечного. Тысячи звезд — как маленькие солнца! Он сидит, подавшись вперед, оперевшись руками на колени. Его собеседник слушает, хмурясь. Его щеки тронуты нежным, почти девичьим румянцем, длинные ресницы трепещут, и из-за игры теней каждое их движение отчетливо видно. — И вы — вы, которому покорились бы небеса! — сидите здесь, на этой затхлой земле, периодически выбираясь на свое пропитанное солью суденышко, и тратите жизнь в драках и попойках! — Да с чего мне должны покориться небеса? — пылко спрашивает задетый за живое Кирк. — Небеса — там, а я вот он! Слабый человечишка, прикованный к своей затхлой земле. Это ты, остроухий, откуда-то оттуда… из небесных материй. Я-то обыкновенный человек! — Человек — да, но не обыкновенный, — негромко возражает Спок. — Ваша душа… о, вы ее просто не видели. Цветущая, пылающая. Ни тени сомнений. Из тех, которые со смехом мчатся по лезвию и не падают, которые мешают лед с огнем в ладони и не боятся. Ваша душа — самое прекрасное, что я когда-либо видел, а я видел много прекрасного во многих мирах. Джеймс Кирк изумленно моргает. — Вы можете думать, что я излишне образно выражаюсь, — мягко продолжает Спок, — но это не так. Вы просто не видите. А я вижу. Попробуйте описать слепому рассвет — поймет он ваше восхищение красотой? Мне больно видеть это совершенство прозябающим здесь, в этой вони и грязи. — Но я не прозябаю, — возражает Кирк. — Я живу. Я… мне тут хорошо. Я люблю море, а моя девочка, моя Энтерпрайз… Я живу так, как всегда мечтал. Что ты знаешь обо мне или моей жизни? — Я только знаю, что вам тесно даже в открытом море, Джеймс, — почти улыбается Спок. — Вы беспокойная душа. Признаться, мне пришлось побегать за вами. — Кстати, да, — вдруг серьезнеет Кирк. — Вы так ничего и не объяснили. Кто вы, черт побери? — Думаю, на вашем языке меня можно назвать дьяволом, — пожимает плечами Спок, не показывая, как ему неуютно. — Или, по крайней мере, моего отца. Моя мать была человеком, смертной, и умерла родами. — О. — Его собеседник поражен, но явно верит ему. Удивительный, уникальный человек. — Это было ожидаемо, — продолжил Спок. — Разве земное чрево способно выдержать дьявольское отродье? Но отец что-то увидел в ней. Она много ваших земных лет согревала его заледеневшую катру. А потом родился я, забрав ее жизнь. — Как ее звали? — спрашивает Джеймс. В его глазах сочувствие. Сочувствие? Ему, порождению огня и серы, согласно здешним верованиям? — Аманда. Ее звали Аманда. — Думать об этой женщине больно. Спок секунду молчит. — Но это неважно. Важно то, что отец… увидел что-то и в вас, Джеймс Кирк. Что-то ослепительное. Что-то очаровательное. Он пожелал вас себе. — Ну уж нет, — огрызается Кирк, мгновенно вспыхивая. Он смотрит на Спока как на врага, и почему-то это неприятно. — Есть у меня душа или нет, а тебе ее не видать. Богу не отдал и тебе не отдам. Ясно? — Я не хочу забирать ее силой, но знаю, как вы, люди, цепляетесь за жизнь. Вы не умрете, Джеймс, уверяю вас. Людям также свойственно цепляться за привычное. Но вы не похожи на того, кто боится идти туда, куда не ступала нога человека. — Спок качает головой. — Я действительно не хочу применять силу. Не вынуждайте меня. Я должен коснуться вашего лица, Джеймс. — Иди к черту! — выплевывает Кирк, вскакивая из своего кресла. Кажется, что это эмоциональный жест, но он вскакивает с умом: в направлении к своему оружию, лежащему на пыльной койке. Инстинкт? Рефлекс? Расчет? — Мы туда и направимся, — отвечает Спок, сам не зная точно, шутит или нет. Он оказывается у кровати быстрее, чем Кирк успевает моргнуть, и с силой вцепляется в широкие плечи. Человек вырывается, но Спок сильнее. Пальцы быстро находят нужные точки на загорелом лице. — Мой разум к твоему разуму, — шепчет Спок. Он окунается, будто в воду. Там так восхитительно. Там прекраснее, чем в самой буйной мечте. Но он помнит себя и нечеловеческим усилием вылетает наружу. Промедли он хоть немного — не удержался бы, связал бы свой разум с этим созданием, чтобы никогда не отпускать. Он задыхается застоявшимся воздухом, который пахнет дымом и мужским телом, и тонет в чужих расширенных зрачках. — Джеймс, — бормочет он. — Джим… Его губы коротко касаются приоткрытых человеческих губ, а потом он неожиданно даже для самого себя отступает назад и вынимает шпагу из ножен. Кирк напрягается — безоружный, дезориентированный, он все же готов драться. Но Спок не нападает — разве он может? Он молча опускается на колени и молча протягивает ему шпагу. Древнейшая присяга верности. — Сын дьявола, — негромко произносит Кирк. — Это будет моим лучшим приключением. Он принимает шпагу из его рук.