Цветы

      Над землёй стояло марево, раскалённый воздух дрожал от жары. И даже тень густого леса не дарила такую желанную прохладу. Иван расстегнул верхнюю пуговицу гимнастёрки и оттянул ворот. Способный переносить лютые морозы, Россия был совсем не приспособлен к влажному тропическому климату Кавказа.       — Через пару часов выйдем к реке, там и устроим привал, — командир их небольшого отряда свернул карту и положил ее сумку. Офицер внимательно посмотрел на измученных южным зноем солдат, но лишь развёл руками, — крепитесь, товарищи, это наш долг выполнить данное штабом задание.       Советская армия планировала серьезное наступление на Кавказском фронте. Сразу, после принятия решения, началась бурная подготовка. В стан врага потянулись разведывательные группы. Как первые капли срываются с неба перед сильной грозой, то тут, то там вспыхивали стычки местного значения или случались диверсии. Командиры с обеих сторон понимали, что скоро произойдёт крупное сражение и старались успеть развернуть ситуацию в свою сторону. Над высокими Кавказскими горами, словно грозовая туча, повисло ожидание неминуемой битвы.       Отряду, к которому был приписан Брагинский, было поручено выяснить расположение отрядов немецкой дивизии Эдельвейс. Состоящей из опытных бойцов, горно-стрелковой дивизии Вермахта генеральный штаб уделял особое внимание.       — Иван, а Иван, — к Брагинскому подошёл Петр. Он был самым молодым членом их отряда. В мае ему только исполнилось девятнадцать. Невысокого роста, с чёрными миндалевидными живыми глазами и курчавыми волосами, с вечно падающей на лоб непослушной прядью, он нравился России своим жизнелюбием и оптимизмом, — я тут подумал. Почему немцы дивизию Эдельвейс назвали. — А что в этом такого? — Ваня удивленно посмотрел на Петю, не понимая, к чему тот клонит. — Как, что такого! — солдат улыбнулся и, сорвав с куста листочек, покрутил его в руках, — все у них такое брутальное: дивизия «Викинг», дивизия «Мертвая голова», а тут, бац, и «Эдельвейс» — цветок. Я тут и подумал, может и них командир баба! — Петр засмеялся собственной шутке, думая, что Брагинский оценит. Но тот лишь натянуто улыбнулся. Слишком уж тесно он был знаком с командиром горнострелковой дивизии «Эдельвейс». Поняв, что Иван шутки не понял, Петя повернулся к шагающему рядом с ними солдату, пересказывая тому байку слово в слово.       До места привала группа добралась только к шести часам вечера. Огонь разводить было запрещено, поэтому поели консервов, запив холодной водой из горной реки. В девять вечера, когда солнце совсем скроется за горизонтом, было решено возобновить поход. До немецкого лагеря оставалось не больше десяти километров. Выставив дежурного, солдаты легли спать. А Брагинский, как страна, не нуждающийся в частом отдыхе отправился осмотривать местность. Для Ивана Кавказ всегда казался загадочным диким местом, со своим, ни на что не похожим укладом жизни. Люди живущие здесь научились спокойствию и мудрости у высоких гор; любви к свободе и воинственности у бурных, словно кипящих рек. Брагинский не мог не восхищаться красотой и колоритом этих мест.       Свернув налево, Иван отправился по узкой тропе, обвивавшей, как змея одну из гор. С одной стороны от неё резко уходила в вверх гора с густо растущими на ней деревьями, а с другой был обрыв. Поэтому приходилось ступать аккуратно, чтобы не сорваться вниз, в ущелье. Хоть он и страна, но последствия даже для него могли быть неприятными. Небольшие камни под его ногами не выдерживали и со слабым шумом скатывались вниз.       — Ей богу, медведь медведем! Брагинский тебе только по Сибирским лесам бродить и через валежник пробираться! — Иван поражённой посмотрел наверх, откуда доносился до боли знакомый голос. На дереве, свесив ноги в грубых военных сапогах с жесткой подошвой, сидела и нахально улыбалась Байльшмидт. На правом плече девушки сидел верный Пруберд. Птичка одобрительно чирикнула, поддерживая свою хозяйку. — Тебя разве не учили, что шпионить за девочками нехорошо? -Учили, — охотно согласился Иван, в голове прокручивая мысли, что делать дальше. Если Байльшмидт специально поджидала его здесь, значит их рассекретили, и они провалили задание. Возможно уже сейчас, немцы, застав отряд врасплох, расправляются с его товарищами. — Не бойся. С твоими солдатами все в порядке. Я предпочитаю, не вмешиваться в такие мелочи, — словно, прочитав его мысли, отмахнулась Пруссия — Тогда зачем ты здесь, — Ивану надоело задирать голову вверх, чтобы разговаривать с девушкой. — Мне так захотелось, — Юльхен пожала плечами и ловко спрыгнула вниз. Только когда Пруссия оказалась на земле, Брагинский заметил, что к волосам у неё приколота заколка в виде распустившегося бутона эдельвейса. Женская безделушка, стоящая баснословных денег, была слишком нежной и невинной для грубой военной формы Байльшмидт. Это сильно режет глаз. Слишком жестокое напоминание о мирной счастливой жизни, где нет места смертям и боли. Зато есть для танцев, красивых женщин и горящих счастьем глаз при виде дорогого подарка от любимого человека. Сейчас красные глаза девушки не горят от счастья, а Брагинскому кажется, что они приобрели кровавый оттенок. Юльхен привычно скалится и кривляется, но Ивану становится страшно: перед ним не та Юльхен, которую он знает. На смену оптимизму, бесстрашию и наигранному эгоизму пришли безумие, холодность и безразличие. Получивший от матери дар ощущать человеческие ауры, Иван чувствует, что за спиной у Юльхен притаилась смерть. Байльшмидт уже почти потеряла себя, и только любовь к эдельвейсам, как едва видный свет спички, удерживает ее от падения в пропасть.       Заметив, что Россия смотрит на цветок в ее волосах, Байльшмидт вновь смеётся: — Нравится? Мне тоже. Я люблю эдельвейсы. — А почему? — Брагинский не понимает, как разговаривать с такой Пруссией. Она смотрит на него, но как-будто не видит. В ее глазах нет знакомого озорного блеска, в них плещется безумие. России становится ее жалко. Вопрос Ивана почему-то вводит девушку в ступор. Она удивлённо моргает, а потом неожиданно выдаёт: — Я не знаю. Не помню, — в голосе появляются жалобные нотки. — Ты говорила, что они напоминают тебе бескрайние просторы Баварии. Где в горах ты можешь бродить часами, и так никого и не встретить, — Иван чувствует себя психотерапевтом, говоря непривычно мягко и вкрадчиво. — Правда? Не будь ты унтерменшем я бы наверное тебе поверила, — Юльхен ухмыляется, и из глаз вновь пропадает искра жизни, они становятся словно стеклянными. — Подарил тебе заколку Франциск. — Этот неудачник, — Юльхен фыркает, гордо задираю нос, — этот трус трясся, как осиновый лист, когда мои дивизии маршем шли по его земле. Брагинский не обращает внимания: -Кажется это был бал в честь твоего дня рождения. Там были почти все страны Европы. Помнишь? Голландия с Бельгией, Греция, Скандинавы. — Они все неудачники, — это прозвучало слишком громко — Тогда ты была рада, — пожал плечами Россия, — мы все хорошо провели время. — Ты лжёшь, — Юльхен всхлипнула. По бледной щеке покатилась слеза. В этот момент Байльшмидт выглядела совсем беззащитной. Но слабый огонёк списки стал чуть сильнее. Тьма, а вместе с ней и смерть чуть отступили, — по-настоящему счастлива я стала только сейчас, — Пруссия сама не верила в то, что говорит. — Людвиг, тогда тоже был счастлив. Это был его первый выход в свет, — контрольный в голову. Юльхен разрыдалась, громко всхлипывая и закрывая лицо руками.       Слезы, как вода — способны очистить рану от грязи и гноя. Только потом можно наложить целебную мазь.       — Я ведь тебе соврала, — Юльхен отняла ладони от покрасневшего лица. На щеках блестели влажные дорожки от слез. Девушка откинула со лба волосы, но не успели ничего сказать. В дали раздались выстрелы. И Брагинский с ужасом понял, что стреляют в их импровизированном лагере. Он готов был уже бежать обратно, но его остановил голос Байльшмидт: — Все кончено. Можешь не торопиться.