***
Леви почувствовала что-то неладное еще на границе небольшого поселения. Свое задание она выполнила блестяще: оказала помощь пострадавшим людям, которые попались в ловушку одного противного монстра, любящего позабавиться с «мерзкими букашками, отравляющие этот мир». И Леви была с ним немного солидарна, но выполнила свою задачу. Люди обнимали ее и говорили спасибо, а она чувствовала легкое отвращение и тошноту, потому что ненависть к ним еще не прошла. Леви спешила к тому самому месту, потому что ощущала смутную тревогу и страх опоздать.***
Жизнь Леви делилась на несколько периодов, и самый счастливый приходился на ее детство. Милая и пухлая Леви, как часто бывало с детьми, ходила с маленьким рюкзачком на спине и говорила всем, что она — самый настоящий эльф. Ее острые ушки внимательно слушали взрослых, но совсем не понимали смысл их слов. Леви еще маленькая, невинная и чистая, и никто не мог подумать, что в будущем она откажется от всего этого, от великого дара лечения, чтобы присоединиться к падшим и ведьмам, желающим разрушить мир людей до основания, до одного камня. И что Леви откинет многие моральные принципы и уверит в их единого Бога, имя которого — смерть. Но сейчас Леви — милый и пухлый ребенок, с маленьким рюкзачком на спине, который любил наблюдать за бабочками и рисовать зеленым цветом кривые линии на белоснежных листах. И родители Леви были хорошими, потому что в детстве ее ей все казалось хорошим. Но родители были слишком требовательными, идеалистами и перфекционистами и хотели, чтобы она стала такой же. Детство ее кончилось, когда она пошла в школу. Ребята были самыми обычными, со своими заморочками и все еще детским мышлением, но Леви сильно отличалась от них. Ее записали в художественную школу, и в течение многих лет Леви рисовала зелеными цветами красивые леса и парки, а кривые зеленые линии на белоснежных листах остались в том самом счастливом детстве. Ее водили к диетологу и четко контролировали питание, и случайные шоколадки, которые ей давали одноклассники запросто так, съедались теперь сразу же и тайно, и не дай бог родители увидят шоколадное пятно на ее белом воротничке. Ее закидывали дополнительными домашними заданиями, и уже очень скоро Леви обогнала и перегнала своих одноклассников. Несмотря на все эти различия, они все еще оставались детьми, и серьезные недопонимания начались только в средней школе. Средняя школа далась Леви с большим трудом. Из детей вырастали девушки и парни, детство все забывалось и оставалась где-то позади. И именно этот период дался МакГарден слишком тяжко. Все вырастали, пухлые ножки превращались в длинные и тонкие, у девочек начала расти грудь, и с каждым днем они понимали, что менялись и превращались во взрослых, и что внимание мальчишек теперь им было приятно. Но Леви так и оставалась маленькой, ноги ее лишь слегка постройнели, а грудь так и не выросла. Шоколадки теперь, которые дарили им мальчики по какому-нибудь празднику, либо выкидывались в мусорку, либо отдавались родителям. Леви больше уже никто не дарил шоколад просто так, потому что общаться с угрюмой и страшной одноклассницей никто не хотел. Ее дразнили гномом и толстой еще пару лет, пока она не села на диету, которая состояла из воды и кофе, и не сбросила больше десяти килограмм, заработав себе проблемы с питанием на всю оставшуюся жизнь, потому что комплексы по поводу ее тела душили не хуже, чем веревка около шеи. Но теперь ее называли просто Гномом. Однажды, когда Леви сидела за первой партой, не доставая ногами до пола, и решала уравнение, в класс вошел Директор и попросил ее на пару слов. Вначале МакГарден удивилась, потому что Директор редко когда прерывал урок учителя, чтобы поговорить с учеником. Правил она никаких не нарушала, а похвалить ее можно было и после уроков. Но Леви спрыгнула со своего стула и вышла из класса, в прохладный и пустой коридор. — Леви, — Макаров был до боли серьезным, что случалось довольно редко. — Я должен сообщить тебе грустную новость. Он собирался с силами, а Леви стояла и не знала куда деть свои руки. — Твои родители погибли при выполнении миссии, мне очень жаль… Макаров говорил что-то еще, наверняка слова утешения, но она их не слышала. Она думала лишь о «погибли» и «ты больше их никогда не увидишь». Леви уже знала значение слова смерть, но не хотела этого принимать и понимать. Она любила родителей, любила их идеальность и перфекционизм, считала их самыми лучшими родителями в мире и старалась во всем угодить. Когда они ругали ее — Леви чувствовала позор и собственный провал. Когда они упрекали ее — Леви чувствовала стыд. Когда они снова записывали ее в многочисленные кружки и школы — Леви чувствовала груз нового бремени. Довольно редко, но когда они хвалили ее — Леви чувствовала гордость и что ее старания не прошли даром. Леви должна быть идеальным ребенком, потому что у нее самые идеальные родители. Но идеальных родителей больше нет. Их убили, и убили люди, и все из-за их удлиненных ушей. Они отрезали их, пока родители были живы, использовали как талисман счастья и повесили себе окровавленные уши себе на шею. Это были какие-то фанатики, которые верили в существование потусторонних сил и желали одолеть ее и подчинить себе. Все это узнала Леви позже сама, тогда когда сам Макаров решил промолчать. Теперь к Гному пристало еще одно прозвище: «Сирота». В последнем классе средней школы Леви прочитала книжку по темной магии, лишь бы отвлечься от навязчивой мысли о еде. Она снова худела на воде и кофе, не признавая безвредных способов. К диетологу МакГарден перестала ходить давно, а художественная школа была окончена с отличием, хотя любовь к рисованию у нее пропала уже окончательно. И, пожалуй, именно с этой книги она заинтересовалась ведьмами, которых презирали все и вся в ее мире. Они — олицетворение зла, слышала Леви каждый раз, но не соглашалась с этим фактом. Ведьмы хотели уничтожить людей, уничтожить само зло, а разве зло может убить зло? И однажды она нашла одну ведьму. Совсем случайно и неожиданно, но она увидела ее татуировку. Солнце, пораженное молнией, и пару лучей в виде стрел, охватывающие все тонкое белоснежно-белое запястье. А когда Леви прижали к полу и хотели воткнуть кинжал в сердце — традиционный способ убийства для ведьм, хрипнула, что хочет стать членом культа, и что хочет это давно, и это все по-настоящему, а не из-за прижатого к груди кинжалом. В конце средней школы Леви смогла доказать культу, что заслуживала быть в их рядах и стала ведьмой. Теперь ее удлиненные уши уже не признак гордости, а лишь бремя, от которого она рано или поздно избавится. В конце учебного года, после сдачи экзаменов, их просили писать записки, в какой класс они хотели попасть и кого в качестве одноклассников они хотели бы увидеть. Пока все сидели и писали своих друзей и подружек — Леви сдала пустой лист. Ей было абсолютно все равно, с кем сидеть в одном кабинете и с кем здороваться чисто из вежливости рано утром, но старшая школа прошла для нее совсем по-другому. В старшей школе она познакомилась с Люси. Поначалу она ей не понравилась: слишком шумная и яркая, привлекала к себе все внимание, а от комплиментов парней вовсе не отказывалась и не смущалась. Большая грудь, осиная талия и высокий рост с длинными ногами — все то, что хотела себе Леви, но не могла ничего поделать. Они просто здоровались каждое утро и прощались каждый день, пока однажды Хартфилия не села к ней на урок физкультуры на одну лавочку, прося ее заплести ей косичку. Леви и сама не заметила, как из дежурного прощания их общение превратилось в самую что ни на есть настоящую дружбу. У нее никогда не было друзей, даже хороших знакомых, и знакомство с Люси вначале пугало ее, потому что она часто терялась, не знала что сказать в разговоре и как поддержать ее в минуты отчаяния. Люси все также сверкала, а Леви оставалась в ее тени, но это МакГарден вполне устраивало. А потом Люси как-то сдружилась с Джувией и Эрзой — тоже не особо разговорчивые и дружелюбные, но Хартфилия как-то смогла вывести их на свет. А если Люси познакомилась с новыми людьми, ставшие ей друзьями, то автоматически знакомила их с Леви. Более или менее, но они сдружились все вчетвером, хотя Леви стало намного трудней. Они были красивы, и все были как на подбор: большая грудь, осиная талия и высокий рост с длинными ногами — все то, что хотела себе Леви, но не могла ничего поделать. Фотографироваться вместе с ними она не любила, потому что на всех снимках получалась уродливой и мелкой, и ее низкая самооценка просто летела в пропасть. Когда Люси пожаловалась, что потолстела после рождественских праздников и ей было бы неплохо сбросить, Леви снова оказалась в ловушке, состоящей из диет. Слова подруги о похудении словно включили в мозгу МакГарден какой-то счетчик, и она снова начала разрушать саму себя. Разрушала свое тело неправильным питанием, а точнее, его полным отсутствием, а разум — темной магией. Леви никому не говорила, что имела проблемы с едой и что принадлежала к культу ведьм, которые хотели убить все человечество. Пожалуй, было лишь несколько причин, что сближали Леви, Джувию и Эрзу: ненависть к людям, проблемы с мужским полом и Люси. Джувия и Эрза ненавидели людей также сильно, как и Леви, и ей это нравилось. Джувия помнила лишь отца, а Эрза вообще никого. — Лучше не помнить своих родителей, потому что каждое воспоминание делает тебе больно, — сказала Леви. — Лучше помнить родителей, потому что каждое воспоминание — счастье, — говорила Эрза. А Джувия была где-то посередине. Джувия была отстраненной, что не нравилось многим парням, потому что многие любили открытость и искренность, но были и те, которым нравилась загадочность и закрытость, а Джувия была самой настоящей загадкой. Она открывалась только им и больше никому, поэтому ее подруги знали, что Джувия — романтическая натура, которая была готова делать для своего партнера все что угодно. Ее первые и единственные отношения были со студентом магического университета, и эти отношения были совсем не такие, как у обычных пар. Они были, как выражалась Эрза, токсичными, и подруги пытались вытянуть ее из этой кабалы, в которую Джувия сама себя и загоняла. Ей было шестнадцать, когда она легла в постель вместе с тем студентом, потому что ему сильно хотелось секса, а ждать он никогда не любил. Джувии это не нравилось, и удовольствия ей это приносило довольно-таки редко, но ради любимого она готова была терпеть. Эрза была слишком грозной на вид и многие боялись оказывать ей знаки внимания или даже просто постоять рядом, потому что она умела лишь одним взглядом заставить многих парней бежать куда подальше. Эрза не умела вести себя в обществе мужчин, вечно огрызалась и отвечала резко, а знаки внимания и вовсе либо не замечала, либо делала вид, что не видела. Из парней с ней общался лишь Симон, который, как потом заметила Джувия, питал к ней нежные чувства уже очень давно. Леви мало кто оказывал знаки внимания, разве что слишком умные ребята, которые ходили в очках и в идеально отглаженных рубашках в клеточку, которые были в моде семьдесят пять лет назад. А у Люси парней всегда было вагон и маленькая тележка, и никогда она не отмечала день Святого Валентина или какой-либо другой праздник без компании очередного парня. Леви уже устала запомнить каждое новое имя, поэтому просто называла их «Парень А», «Парень Б». Можно было бы назвать Люси легкомысленной, и, по сути, она такой и была, но МакГарден себя уверяла, что Хартфилия просто-напросто искала себе того самого, без которого не могла бы прожить и несколько дней. Когда их вместе отправили на задание в мир людей в последний их год обучения, Леви была счастлива. Не обошлось, конечно, без Макарова, который был рад, что все четверо так сдружились за этот год в старшей школе, поэтому решил послать их всех в одно место. И по началу все шло нормально. Они держались отстраненно, все также ненавидели людей и не понимали смысл их существования, пока однажды Леви не стала замечать, что Люси все чаще стала смеяться из-за шуток Нацу, которые были до идиотизма примитивными. Что парень-брюнет начал оказывать Джувии знаки внимания, а та была вовсе не против, хотя вначале, поклявшись, что связалась с Греем лишь для собственной выгоды, стала нарушать свои обещания. Что Эрза стала проводить больше времени с Джерардом, и что перестала так часто огрызаться на его слова, а он стал более терпимым по отношению к ней. И только Леви осталась одна. Снова в тени, но теперь свет шел не только от Люси, но и от Эрзы и Джувии. Леви хотела все вернуть и решила однажды вечером напомнить им, что люди недостойны жизни. — Вы разве не согласны со мной? Вы забыли это?! Люси неловко закусила губу, пальцы начали неловко мять страницы глянцевого журнала. Эрза застыла в руках с планами по улучшению Студсовета, которые хотела утвердить вместе с Джерардом, планировавшим покинуть Совет, но после выборов почему-то резко передумал. Джувия перестала рисовать медуз-клякс и с виноватым видом уставилась на свое творение, умудряясь запачкать синей гуашью стол. И по их поведению Леви тогда поняла, что все было потеряно. И ненависть в их глазах постепенно исчезала, оставляя лишь жалость по отношению к ней, ведь она была единственной, кто еще верил в эту идею.***
Пахло сыростью и дешевым алкоголем. Сладкий запах перегара был отвратительным, и Люси хотела приложить к носу платок, как делала всякий раз, чувствуя неприятный запах, но белоснежного платка с голубым узором у нее под рукой не было, да и среди громил, выглядящими еще зловеще, чем Гажил, не хотелось лишний раз шевелиться. Они оказались на какой-то заброшке, где обитали одни плохие парни, и мало кому могло бы понравиться находиться в такой приятной компании. Но Люси и Гажил пришли сюда не из-за того, что хотели насладиться таким обществом, а из-за некого Дракона — лидера их банды, способный оставлять ожоги на чужих лицах. Показалась лестница, и провожавший их Молоток остановился, указывая на нее пальцем. — Иди туда. Но стоило Гажилу последовать за Люси, как его грубо схватили и повалили на спину. — Только она! Дракон хотел только ее. Люси остановилась и посмотрела на Редфокса, который успел встать на ноги и ударить одного нападавшего прямо в нос, сломав его, судя по хрусту. — Если что — кричи, — сказал он. И это Люси совсем не подбодрило. Все уставились на нее, и Хартфилия впервые поняла, что сильно нервничала. Если это не Нацу, то они здорово влипли, потому что их было слишком много, и все они наверняка хотели их по крайне мере покалечить. И еще Люси привела с собой Гажила, который явно был не в восторге снова оказаться в знакомом-незнакомом притоне. Хартфилия стало медленно подниматься по шатким ступенькам, смотря туда, где, по идее, она должна была заканчиваться. Шаг, шаг и еще один шаг. На трясущихся ногах она поднялась до конца, и пристальные взгляды, до этого сверлящие ее спину, исчезли, потому что Люси пропала из их поля зрения. Хартфилия хотела бы спросить, а как она поняла бы, что дошла до нужного места, но коридор был ровным, и была лишь одна дверь, к которой, как она догадалась, надо было идти. Пахло почему-то как-то по-особенному, и становилось все теплее. Даже ручка у двери была очень теплой, как будто стоял ясный день и плюс двадцать пять на термометре. В нерешительности Люси толкнула дверь, не зная даже, к чему себя подготовить и какие слова сказать. И Люси застыла в нерешительности около открытой двери. В комнате стоял полумрак, и разбросанные вещи кидали странные тени на пол. Кроме разного мусора и полусломанного дивана здесь был лишь один человек, сидевший на этот самом предмете мебели, закину ногу на ногу. Его прежде короткие волосы заметно отросли, и яркие футболки заменила какая-то растянутая серая водолазка, а еще были старые джинсы (Люси помнила, как он получил нагоняй за то, что пришел в школу без школьной формы, а в своих любимых джинсах, что являлось нарушением правил), но уже довольно потрепанные, и грязные кеды, потому что сохранить обувь в чистоте в таком помещении было практически нереально, а Нацу никогда не отличался любовью к аккуратности. Люси смотрела на Нацу, но не узнавала его, и дело даже было не в смене имиджа. Это был словно другой Нацу, не тот, которого она любила и искала все это время. Он посмотрел на нее в ответ, их взгляды пересеклись. — Л-Люси? — Драгнил был явно в шоке и вообще не ожидал увидеть ее, особенно здесь, среди заброшенной постройки. — Давно не виделись, Нацу, — Люси окинула быстрым взглядом помещение, понимая, что кроме дивана не было ни одного стула или табуретки, куда она могла бы присесть. — Я сяду? — Э… Да, конечно, я подвинусь. Она подошла к дивану и села, раздался противный скрип, и Люси чуть не упала вместе с Нацу и этим чертовым диваном на пол. — Он немного сломан. — Я заметила. Они молчали. Впервые за время, проведенное в разлуке, они молчали и не знали, с чего начать разговор. Было ли стыдно Нацу за то, что он всех бросил, оставил прощальную записку и просто-напросто уехал в другой город? Да. Но он не мог лично проститься со всеми, потому что его наверняка бы задержали и не дали и шанса покинуть Магнолию. — Я искала тебя. Давай вернемся домой, — такие простые слова дались ей с трудом, хотя она каждый день перед сном представляла, как встречает его и говорит ему возвращаться, и они действительно возвращаются домой все вместе. — Я не могу. Прости. Люси посмотрела на Нацу, а он все продолжал глядеть куда-то себе под ноги. — Я искала тебя. Я искала тебя все это время. Ты представляешь, сколько трудов и сил мне это стоило? Представляешь, что мы чувствовали все это время? Еще бы немного и подключилась бы полиция, и тогда тебе бы точно было бы несдобровать. — Уж лучше так. Я скрылся, и Ирэн не может меня найти. Люси вздохнула и встала с места. — Не знаю, как ты смог все это провернуть, но да, ты скрыл свои следы, и лишь чудом я поняла, что ты находишься в этом городе. Директор тратит каждый день неимоверное количество своей магией, чтобы не дать тебе покинуть этот город. Это тяжело, особенно в его возрасте. Но ты сам выдаешь себя, — он все-таки перевел на нее взгляд. — И ты сам дал мне подсказку, как найти тебя. От возбуждения Люси начала ходить взад и вперед по комнате. — Сначала я подумала, что это совпадение, но нет. Ты не умеешь контролировать свою силу, и даже не спорь со мной! — сказала она, как только Нацу хотел ей возразить. — Рядом с этим зданием я ощущаю твою силу. Даже идя сюда, я почувствовала, как температура повышается и что даже дверная ручка, которая сделана из металла и должна быть холодной в такое позднее время, теплая, скорее даже горячая. Ты выдал себя своей магией, потому что не умеешь сдерживаться, и даже Фантомы уже учуяли тебя! — Я научусь контролировать ее. Со временем. — Не научишься, — она резко обернулась. — Этому могут научить только в магической Академии, которая находится в моем мире. И я предлагаю тебе вернуться домой, чтобы в будущем отправиться в Академию со мной или без меня, где тебя всему обучат. Нацу задумался. — Ты сейчас серьезно? — Ты ничего не знаешь о том, как устроен мой мир. Твоя сила привлекает всею нечисть в округе, и ведьмы, даже та самая Ирэн, скоро найдут тебя, а против них ты не выстоишь. — Да я!.. — Ты силен, но ты не умеешь управлять своей силой. Это большая разница. Люси присела обратно на диван и взяла Нацу за руку. Его рука горячая, словно пламя, и это создавало дискомфорт, как будто ты приложила руку к горячему чайнику. — Даже сейчас ты обжигаешь меня. После этих слов Нацу попытался вырвать свою руку, но Люси крепко вцепилась в него. — Это лишь доказывает то, что ты не умеешь ничего контролировать. Я предлагаю тебе выход, Нацу, и возражения не принимаются. — Но это из-за меня… Из-за меня Эрза пострадала… — Неправда. — Из-за меня Джувия пострадала… — Это тоже неправда. — И даже сейчас! — Нацу резко вырвался, и руки Люси были красными, это видно даже при плохом освещении. — Даже сейчас я причиняю тебе боль. — Это все поправимо! — он подумал, что она снова хотела взять его за руки, но Хартфилия дотронулась до его лица, заставляя смотреть ей прямо в глаза. — Это твой шанс, Нацу Драгнил. Это твой шанс поблагодарить и извиниться перед Эрзой и Джувией, раз ты думаешь, что виноват перед ними. Да, ты виноват перед ними, но только за то, что ушел от нас, просто-напросто сбежал как последний трус! И это твой шанс, чтобы отомстить Ирэн. Глаза у Нацу подозрительно заблестели. — Прости меня. Люси с широко открытыми глазами смотрела на него. Потому что она никак не ожидала увидеть, как Нацу плачет, ибо думала, что плакать на встрече будет как раз-таки она. — Прости меня… Люси прижала Нацу к своей груди, все еще пребывая в прострации. — Мы же вернемся домой, да? Вернемся, Нацу? Он ничего ей не ответил, только покивал головой и крепко обнял, прижимая ее все ближе к себе. И теперь, когда Нацу находился в ее объятьях, Люси наконец-таки осознала, что это не сон, а самая настоящая реальность. И что Нацу наконец-таки вернется домой вместе с ней. И Люси заплакала, потому что от такой великой радости не смогла сдержаться. Они плакали вместе, постоянно извиняясь и говоря, что все обязательно будет хорошо.