Однажды

Однажды, они были счастливы. Тогда, они были по-настоящему счастливы. Глупые влюбленные подростки. Один - с репутацией конченного хулигана, резко ставшего хорошим. Другой - нелюдимый социопат, на любую попытку сближения с ним реагирующий угрозой оружия. Слушайте, но ведь чудес не бывает, да? Если один парень вдруг признается в любви другому, это ведь нормально, что тот не бросится сразу первому на шею? Каков вообще шанс, что понравившийся парень окажется геем? Нет, рыбак рыбака, да и люди вечно группируются по иннтересам, но... Шанс исчислется десятимилионными долями от единицы. Конкретно сейчас не было даже брезгливости. Только абсолютная растерянность. Что с этим делать? Что делать с глупым наивным Шпенделем? Они просто были молоды. Так непозволительно рано начавшаяся весна вскружила обоим головы, и Канда подумал - а почему бы, собственно, и нет? Когда одному 16, а другому 18, жизнь кажется такой далекой... Потому можно все. Все. И оглушающие поцелуи, и безудержный первый подростковый секс, нелепый в своей неопытности, но как-то незаметно для Канды превратившийся в занятие любовью... Просто потому что так правильно. Глупо не проникнуться теплыми чувствами к тому, кто так любит тебя. К Мояши. Такому разному Аллену Уолкеру - он каждый раз выдавал что-то новое, не повторяясь не разу. Он смеялся - каждый раз по-разному, он плакал - и оттенки его слез ни разу не повторились. Это было изумительно. Казалось, что Стручок какой-то кудесник - иначе как объяснить те чары, которыми он окутал злого Канду, превратив его в розовое желе? Конечно, мечник виду не подавал, но каждый раз при встрече с этим мелюзгой у него замирало сердце, а на лицо так и напрашивалась влюбленная улыбка. Его тихие протяжные стоны в жаркой постели стали для Канды смыслом жизни. Ради того, чтобы увидеть довольную покрасневшую мордашку можно было позволить себе многое. Например, презрительно фыркнув, будто случайно подвинуть локтем на парте к Аллену шоколад, сделав вид, что это подаяние бедным, никак не связанное - никоим образом, Шпендель! - с тем, что сегодня День Всех Влюбленных. Или, словно бы и не зная о том, что у Уолкера отчим ушел в запой, пригласить переночевать, оставив у себя столько времени, сколько тому необходимо - бурча при этом каждое утро о назойливых нахлебниках. Будто уже во сне тихо, на грани слышимости, прошептать: "Люблю", заставляя Мелкого дыхание задержать и застыть без движения, боясь спугнуть чудо. Испытывать терпение и выдержку захлебывающимися поцелуями, руками, шарящими под одеждой, едва захлопнулась входная дверь. Вслепую нашаренный выключатель, звучное падение на прохладную постель, ведь окно окрыто, а на улице осень. И не дать замерзнуть ни на миг, равно как и не дать оторваться ни на секунду от горячих влажных губ. Пойти против собственной гордыни, раздавив ее сумасшедшей любовью однажды упав на спину и раздвинув ноги. Вид ошарашенного, сбитого с толку и неверящего собственной удаче Мояши того стоил. К счастью для него, Уолкер не стал портить весь настрой глупыми вопросами, придержав свой болтливый язык. Ведь оно того действительно стоило. Стоило той боли первого проникновения, болезненной гримасы и постыдных слез. Отказ от собственного удовольствия - ради тихого "Спасибо, Юу". Было холодно. От ночного холода спасались общей, одной на двоих курткой. Просто надевали ее по очереди, по нескольку минут каждый. Ведь мужчина не должен мучиться от холода - а так вроде бы и не заметно. В сумасшествии близости друг друга счастливые безумцы, дойдя до перекрестка, где обычно расходились, не смогли даже вспомнить, кому эта самая куртка принадлежит. Потом были упоительно долгие прощальные поцелуи под фонарем. Каждый из них был "ну самым последним, а потом сразу по домам", и именно поэтому оторваться было невозможно... И шепотки поздних прохожих, на которые каждый из влюбленных клал большой и толстый болт. Туман в голове, последний поцелуй - смазанный влажный в угоок губ, неудавшийся и нелепый - но грела мысль, что у них впереди таких поцелуев будет еще очень много, и у него будет неисчислимое количество раз, чтобы исправиться. Кто ж знал, что тот слюнявый чмок будет по-настоящему последним... Предательство всегда приходит незаметно, и от того вдвойне режет.