Прости меня...

Катя, поджав ноги к груди, так и сидела на полу веранды. Черных, поспешно собрав какие-то вещи и не удосужившись отстегнуть её от лавочки, не так давно уехал. В голове всё ещё стоял оглушительный звон захлопнувшихся ворот, руки уже успели окончательно затечь и ужасно болели. Сначала она пыталась высвободиться, наивно дергала скованными руками, надеясь, что наручники окажутся слабыми и разорвутся. Да, глупо. Да, очень самонадеянно. Но большего ей не оставалось. Не кричать ведь на весь загородный посёлок в надежде, что кто-то услышит? А что, если и правда услышит? Что тогда? Вы только представьте эту картину: девушка молящим голосом просит о помощи, а когда благородный сосед приходит ей на помощь и всё же освобождает, она не собирается объяснять, почему оказала на веранде пристёгнутой и без единой части одежды, даже в милицию обращаться отказывается. Тут одно из двух: либо Лаврову увозят в психиатрическую больницу, либо всё же сосед вызывает милицию, и тогда уже Черных в конце концов оказывается за решёткой. Ни того, ни другого она не хотела. Поэтому надеялась на чудо, либо на то, что муж одумается и, решив не убивать друга, вернётся и отстегнёт её от этой треклятой скамейки. Катя разучилась верить в сказки давно, кажется, ещё в детстве, когда папа, одевшись в Деда Мороза, потерял бороду. Но сейчас, когда чудо было куда реальнее, чем одумавшийся муж, она была готова поверить и в Белоснежку, и в сказочного принца, и даже в способности гнуть железо одной только силой мысли. Вот только этой возможности у девушки отчего-то не появлялось. Но чудо всё же случилось - иначе это она никак назвать не могла. Вытянув одну ногу вперёд, Катя наткнулась пяткой на небольшой кусочек металла, который, как выяснилось, оказался ключом от наручников... Сильно постаравшись и проявив все свои почти что гимнастические навыки, она наконец смогла отстегнуть себя от садовой лавочки. А вот с верёвкой на запястьях она справилась куда быстрее - помог острый топор, удачно лежавший на столике под навесом. Всё-таки не всегда плохо, когда инструменты лежат не на своих местах - в ящиках, - а беспорядочно валяются где попало. Наконец оказавшись на свободе, Катя поспешила одеться. И едва тёплая кофта, вынутая из шкафа, заняла своё законное место, девушка обессиленно скатилась на кровать. Эмоции в новой силой стали скручиваться в тугой комок и подступать к горлу. Картины всего, что случилось не так давно, будто сговорились и, сменяя друг друга, начали всплывать перед глазами. Тело ужасно болело от его бешеного темпа, свежие следы от ударов ремнём кошмарно щипали, будто под кожу загоняли разогретые спицы. Но больше всего болела душа. Катю буквально захлёстывали отвращение, страх и ужасная ненависть. Сейчас она хотела только одного - чтобы её муж, человек, сотворивший с ней такое, мучался так же, как и она. Она сейчас бы и сама с радостью всадила в него всю обойму пистолета. И делала бы она это медленно, мучительно, чтобы он испытывал не только боль, но и страдал от ожидания и неизвестности. Она никогда не была жестоким человеком, но союз с Черных многое изменил в её жизни и в характере. У Лавровой сейчас не было сил ни на что, она могла только рыдать, уткнувшись лицом в подушку. Она могла бы собрать вещи, уехать из этого дома и больше уже никогда не возвращаться. Могла бы. Вот только сил не было даже на то, чтобы просто подняться с постели и хотя бы умыться, смыть с себя весь тот ужас, который ей пришлось испытать, уничтожить всю ту "грязь", которая налипла за несколько часов... Время шло, состояние медленно, но всё же начинало приходить в норму. Вот уже она перестала ожесточённо лупить постель, представляя мужа. Вот стихли громкие всхлипы, сопровождаемые почти животным воем. И вот, спустя не один десяток минут, Катя наконец смогла заставить себя подняться с кровати. Голова ужасно гудела. То ли от воспоминаний, так болезненно ударяющих по памяти, то ли от отчаянных рыданий, длившихся достаточно долго. Из задумчивости Катю вырвал звук открывающихся ворот и резкое скрежетание тормозов. Прямо под её окнами остановилась машина, отдалённо напоминающая транспортное средство Дмитрия. Узнать в этом покореженном куске железа новенькую иномарку, совсем недавно купленную в дорогом салоне, было весьма проблематично. Разбитые стёкла, где-то габаритники, глубокие дыры от пуль, следы ударов на дверцах. Катя бы удивилась, увидев у себя на участке такое чудовищного вида авто, но она прекрасно знала, что её муж и друг ведут не только легальный бизнес, занимающийся и сдачей квартир, и строительными работами. А ещё она знала, что несколько часов назад Черных уезжал довольно разъярённым и обещал убить Скрипача. Поэтому машина друга, так неожиданно появившаяся перед глазами, заставила напрячься, а в голове уже начали рисоваться правдоподобные и очень яркие картины кровопролитного "разговора по душам". Когда Катерина выбежала во двор и в момент оказалась возле машины, будто побывавшей на войне, её водительская дверца поспешно открылась. Из-за неё тут же послышался глухой и болезненный кашель. Мужчина, держась за кровоточащую рану на плече, обессиленно откинул голову на спинку сиденья. - Дим! Дима, что случилось?! - обеспокоенно стала интересоваться Лаврова, хлопая друга по щекам, дабы не дать ему потерять сознание. - Айболиту... звони... - каждое слово давалось парню с трудом, каждый произнесённый звук щемящей болью отдавался в местах ранений. - Пока не поздно... Федя жив... - Дима, не теряй сознание. Пожалуйста, - шептала девушка, попутно уже набирая номер знакомого хирурга, не раз латавшего раны у двух друзей, то и дело попадающих на разборки и перестрелки. - Дим! Дима! - закричала она, но парень уже отключился. Потеря крови всё же дала о себе знать. Сейчас у Лавровой была лишь одна цель - остановить у ребят кровь, струящуюся из ран, не допустить опасной для жизни кровопотери. В такой ситуации забывается всё: и подлое изнасилование, и жестокая месть за то, что она не смогла сопротивляться. Сейчас ей просто нужно было спасти мужу и другу жизни, просто не допустить, чтобы они отправились на тот свет. И она это сделает, обязательно сделает. А всё остальное после. После она будет их ненавидеть, после будет проклинать их за то, что они оба совершили. Разве можно этим родным людям желать зла сейчас, когда они так отчаянно сражаются со смертью, из последних сил хватаются за спасительные нити жизни? Она, конечно, изменилась, стала более жёсткой в каких-то вопросах, но погубить этих двоих она не может.