Радуга

      Эван не обращает внимания, что голова саднит. Не обращает внимания, что ресницы слипаются от клейкой грязи, мокрой от его собственной крови, которая горячими струйками чертит узоры на лбу – он вообще привык не обращать внимания на подобные мелочи. Он бы мог улыбнуться и пошутить, будь здесь кто-нибудь, кто мог бы его слышать. Но слышать его никто не может.       Резкая боль заставляет Хоука-старшего опуститься на одно колено и, сцепив зубы, зажать между пальцев рубаху на груди, чтобы хоть как-то отвлечься от сломанного ребра. Другой рукой с трудом протирает глаза, оставив на лбу, скулах и бровях маленькие комочки грязи – перчатки необходимо выбросить. Он думает об этом и хочет усмехнуться, но тут же одергивает себя. Выбитый передний зуб изуродовал его улыбку, отчего Эван все же немного начинает злиться и находит в себе силы встать.       Хоть немного вперед пройти – просто чтобы не оставаться там, снаружи, на песке. Чтобы не видеть, что делают с изуродованным телом Изабеллы маленькие противные капельки дождя, в которые превратился недавний ливень. Чтобы не видеть, как его любимая малышка-сестра лежит навзничь, как правую щеку, нежную, алебастровую кожу, покрывает ровный тонкий слой неправдоподобно красного песка, а рука ее тянется к нему – к старшему братику. Чтобы не видеть, как недавно серебристые волосы разметались по грязному песку, а по прядям ползает маленький краб, равнодушно щелкая клешнями, как пустые зеленые глаза безучастно смотрят вверх – в небо, не видеть, как по белкам и зрачкам равномерно долбят все те же противные капельки – Эвана, кажется, может вырвать, когда он вспоминает об этом.       Первым был Андерс. Он, кажется, всегда был первым – привык. Первый нашел в себе силы на все это. Первый решил ужесточить конфликт. Первый, кто развязал гребанную войну. И самый первый из их компании, кто дернулся и удивленно уставился на наконечник стрелы, торчащий из его груди. Зажав его между пальцами, продолжая ошарашенно смотреть куда-то вперед, он медленно, картинно осел на колени и рухнул на бок, придавив собой пожухлый кустик. Тогда-то и грянул гром – в прямом и переносном смысле.       С неба буквальным образом обрушился шквал воды. Изабелла, схватившись за рукоятки клинков, отпрыгнула на безопасное расстояние, напряженно оглядываясь по сторонам – естественно, в конечном итоге, это ее не спасло. Эван, подняв руки, широко улыбнулся. - Я – защитник Киркволла!       Голос предательски дрогнул, и Хоук-старший прищурился изо всех сил, чтобы позволить себе не заплакать. Он пощадил Андерса, Андерс был его другом – и, возможно, он был уже мертв – не его заслугой, но по его вине… Но он еще мог спасти остальных. Из кустов напротив широкими шагами вышел храмовник – в доспехах, хорошо вооруженный, тут же направившийся прямиком к Эвану. - Я…       Защитник Киркволла, которого любили. Защитник Киркволла, которому поклонялись. Защитник Киркволла, которого боготворили – тот самый Защитник Киркволла, который отлетел в сторону и, сильно стукнувшись головой о камень, захрипел, получив удар в челюсть кулаком в латной перчатке. Перед глазами стемнело, потом заплясали разноцветные фигурки – потом снова стемнело, а следом – одуряющая боль в груди – подошедший со всей силы пнул его. Эван закричал – но тут же прервался – при каждом вдохе сломанное ребро царапало легкое. Он не успел испугаться – но успел подумать о том, что ему не хочется умирать так.       Потом он очнулся. И первое, что увидел прямо перед глазами – оторванное эльфийское ухо, чистое, омытое сизым моросящим дождиком, прямо на грязном окровавленном песке.       Умиротворенное было что-то в этом, но Эван все же приподнялся, опираясь на огромный валун, о который и приложился. И, увидев все, что творилось вокруг, упал обратно на песок, который успел принять форму его тела, и зарыдал. Впервые за долгое-долгое время он зарыдал, давясь всхлипами и вздрагивая – еще и от того, что невыносимо болела грудь. Защитник, который не может ничего защитить – бесполезный, искореженный и сломанный, позорно павший вторым, и тем самым выживший.       Уловил движение краем глаза – взметнулся, охнув – и тут же рухнул обратно. Приподнялся на руках и пополз, отбросив в сторону чей-то окровавленный наплечник. Сейчас это было не важно. Пусть выживет, пусть хоть кто-нибудь выживет, Создатель, пожалуйста…       Авелин – начинающий наливаться синяк на щеке, одна рука, совсем неправильно лежащая, сломана в двух местах, вторая простерлась вперед, отбросив половинку щита – другая валяется рядом. И несколько стрел, торчащие из спины, пробившие даже крепкий доспех капитана стражи. - Хоук… - бормочет она. – Эван… Ты… Живой… И закрывает глаза. Эван снова плачет, сидя на коленях, сжимая ослабевшие пальцы боевой подруги. Шатаясь, он хватается за стену и оседает на пол. Пещера, находящаяся совсем рядом с местом, ставшим братской могилой для всех, кто ему дорог, станет могилой для него, Хоука, для Защитника, который не смог защитить людей, которых любит. Ослабевшая рука свесилась вниз, тихо-тихо стукнувшись о каменный пол.