Радуга

      Венди смутно помнит то время, когда на этом самом месте возвышалась величественная церковь, но сейчас сжимает в тонких пальчиках волосы на висках и жмурит глаза, стараясь воссоздать в памяти образ. По вечерам там зажигали свечи и красиво-красиво пели – хоть иногда и закладывало уши, а в голове противно звенело, все равно, это было просто потрясающе.       Еще там была добрая бабушка, преподобная мать Джоселин. Она всегда ласково улыбалась, протягивала кусок хлеба и рассказывала что-нибудь о Создателе, невесте его Андрасте… Венди, правда, больше нравились истории о древних благородных рыцарях и справедливых королях, но она никогда не перебивала и всегда слушала все-все-все.       Венди была большой девочкой, и ей было совсем не страшно одной пробираться в пустую мертвую церковь. Из разбитого витража высоко-высоко вдруг брызгают первые яркие солнечные лучи, освещая двухлетние столпы пыли, кружившие в воздухе. Сама девчушка сидит на поваленном алтаре, болтая ногами, на которых нет пустого места от многочисленных синяков и царапин, и высматривает все, за что может зацепиться взгляд. Покрытый пылью амулет в центре какого-то грязного пятна.       Венди удивленно приподнимается, но не может понять, что это такое, даже прищурившись. Удивленно распахнув глаза, она неудачно спрыгивает с алтаря, зацепившись и так рваными штанами за торчащий ржавый гвоздь. С глухим стуком упав и ойкнув, тут же зажав себе рот, она поднимается, опираясь об пол, и, немного прихрамывая, делает неуверенный шаг к амулету. Еще один, и еще – пока не подходит совсем близко, не присаживается на корточки, чуть не пошатнувшись, и не протягивает руку вперед.       Потом, присмотревшись – отдергивает ее и визжит, больно шлепнувшись на копчик и отползая, судорожно двигая руками и ногами и не обращая внимания, что штаны на попе, и так не слишком чистые, почернели от пыли. Запекшаяся кровь, и амулет, приклеенный к полу, хранит память об ушедших лучше, чем тысяча людских умов. Не кровь так испугала Венди – а черные страшные разводы, до сих пор сохранившиеся в ней. Скверна. Глупая малышка Венди, продолжая визжать, вскочила и бросилась на выход. Хоть она и пробралась сюда в тайне от всех, сейчас это было уже не важно – хотелось просто выбраться.       Как назло, взгляд цеплялся за истлевшие скелеты, то тут, то там прислоненные к потрескавшимся стенам и поваленным лавкам. А вон тот, сохранивший на себе немногочисленные остатки гнилой, черной от времени плоти, и уцелевшие, но рваные клочки оранжевой робы, по которой можно было опознать служительницу церкви… Мать Джоселин, несомненно – только она осталась, отказавшись бежать вместе со всеми – и приняла смерть, как и положено истинной преподобной матери – вместе с прихожанами. Неожиданно двери, оглушительно ударив по стенам, отчего по старому, ослабленному камню поползла цепочка трещин, распахиваются. В церковь врывается мужик – с грязной клочкастой бородой, большими, волосатыми и загорелыми руками, сжимающими топор. - Кто здесь?! – орет он, замахиваясь, а затем видит заплаканную Венди, которая налетает на него с разбега и крепко обнимает маленькими ручками. – Ты чего это здесь делаешь?! - Прости… - шмыгает девочка, и плотник мгновенно теряет остатки враждебности и растерянно похлопывает ее по спине. Он заботится о ней с момента гибели ее родителей, которые пали жертвой разбойников еще около четырех лет назад – она не погибла только благодаря чистой случайности. Плотник возвращает себе строгий вид, и, подтолкнув Венди, утирающую пыльными кулачками глаза и размазывающую по скулам слезы и грязь, к выходу, последний раз оглядывает помещение и следует за ней.       Яркие быстрые язычки пламени лижут воздух, то взбираясь высоко-высоко, то устраивая пляски у самого фундамента. Венди снова болтает ногами, сидя на поваленном дереве. Ей разрешили посмотреть, хотя уже хочется домой, кушать.       Мысли о еде мгновенно исчезают, как только до девочки доносится запах, от которого она зажимает нос. Приторно-сладкий запах горелого мяса всех тех, кого она знала – приторно-сладкий запах, которым мгновенно пропитался весь мертвый Лотеринг. Пока что мертвый – люди все же вернулись сюда, дабы предать огню все, что было осквернено страшными тварями – но два слишком долгих года, за которые произошло непростительно много всего, вычеркнуть до конца не удастся. Целый год деревня была наполнена трупами и скверной, черными-черными тварями с жуткими глазами, которые останавливались, питались, и двигались снова – Зов управлял ими. Затем приходили снова – не эти, но такие же. И конца не было видно этой черной лавине. В конце концов, она схлынула. Затем пришли люди.       Пришли и жгут все, каждый дом, каждую постройку, даже каждый камешек, казалось, хотят предать огню. Венди не очень понимает, зачем, но предполагает, что это для того, чтобы сжечь скверну. Можно ли вообще ее сжечь? Глупое предположение, конечно, но других-то нет… Ветер начинает дуть в сторону поваленного дерева, на котором сидит Венди, и девчонка кашляет и прикрывает глаза. Затем, рассудив, что направление его меняться не собирается, спрыгивает, и, чуть прихрамывая, двигается в сторону небольшой кучки людей неподалеку – очень хочется кушать.