Морская глухота

      Эти дома с милыми участочками, с аккуратными газонами и симпатично-одинаковыми стенами ужасно бесили Оикаву. Они выглядели, как дешевые декорации наитупейшего сериала. Или как куча разукрашенных сараев, систематично выстроившихся в аллею. Куча сараев, заполненных кудахтающими женщинами, жирными детьми и злобными мужиками с полными денег карманами — богатенькие семьи, которые и в ус не дуют, чтобы сделать хоть что-то не для себя, живущие в изолированном пузыре комфорта. Грязные, черные ауры, текущие слизью на пол; парня воротило от таких вещей.       Все олигархи, проживающие в этом районе, нажились на коррупции. Или на черном бизнесе, и Оикаву перетряхивает от одной только мысли о том, как в подпольях продали его кузена. Его бы ждала та же участь, если бы он не включил вовремя мозги и не вырвался из цепких лап «аукционеров». Как сейчас он помнит стены, замазанные подобием художеств, неоновые огни и гнилые зубы, маячащие перед глазами.       Небо над его головой совсем черное: не видно ни звезд, ни луны. Все подернулось пеленой дождя: он колотит со всей силы по затылку, стекает по лицу, приклеивает пряди ко лбу и льется реками по дороге. Единственные источники света — окна буржуйских жилищ. Оикава вздрагивает и падает на землю, когда мимо проносится полицейская машина. Страшно болит грудь — все-таки по нему успели заехать пару раз. Он грузно поднимается, когда фары исчезают за поворотом.       Надо укрыться. Срочно. И деньги достать.       Он шарит глазами по окнам. Везде горит свет. Еще повсюду решетки и стремные, торчащие из земли столбики сигнализаций. Олигархи не поскупились на защиту своих убежищ.       — Тьфу ты! — ругается он, когда на своей стороне дороги не видит ни одного строения, чьего хозяина не было бы дома. Он крадется за живыми изгородями и высматривает окна напротив.       Через три дома ему наконец улыбается удача. В безликой коробке на перекрестке, с синей дверью и каким-то говорящим номером «4», темно, не видно даже цвета занавесок. На стоянке нет машины, фонарь на крыльце не горит. Но больше всего Оикаву радует то, что он не видит на боковом фасаде ни одной решетки.       Окно поддается с натягом, скрипом и сломанной щеколдой, но Оикаве как-то плевать. Он потирает мокрые плечи ладонями, оглядывается, подпрыгивает и цепляется избитыми руками за скользкую раму. Ему даже все равно, что у него, возможно, сломана парочка пальцев. В его крови сейчас столько обезболивающего и успокоительного, что ему совершенно нестрашно посреди ночи вламываться в чужой дом. К тому же, нет ничего более соблазнительного, чем наконец попасть под защиту от сплошного ливня.       Оикава сел на подоконник, осматривая комнату. Теперь он видел, что вместо занавесок хозяин повесил жалюзи, и поэтому дом отчасти имел такой невзрачный внешний вид. И спальня, в которую он влез, не была исключением. Уютом даже не пахло: на полу, укрытым каким-то старым облезлым ковром, валялись рубашки и брюки, одеяло на кровати взбито так, что казалось какой-то горой, шкаф открыт нараспашку, на тумбочке нет ничего — даже лампы. Преступник соскользнул с окна и, прикрывая за собой раму, снял истекающую водой обувь неслушающимися руками. Если вдруг хозяин все же дома, то лучше ему быть тихим настолько, насколько это возможно. Избегая валяющихся на полу вещей, он медленно прокрался к двери и коснулся ручки, прислушиваясь. Снаружи раскатом грома прокричали полицейские сирены и вновь затихли.       Оикава выскользнул из спальни, направляясь по темным коридорам к гостиной. Белые стены, ни одной рамки с фотографиями или картины. Когда из-за поворота что-то выбежало, он едва не подскочил на месте. Сердце вернулось из пяток на место, когда юркая кошачья спина потерлась о грязную штанину.       Оикава очень любил кошек, как и любую небольшую живность, и животный мир отвечал ему взаимностью. Отчасти потому, что у меньших братьев аура всегда чисто-желтая, почти прозрачная, и потому очень хорошо успокаивала. Питомец мягко мурлыкнул взломщику, скребя когтями по и так рваным джинсам. Он наклонился, чтобы взять кошку на руки, но запястья его совсем не слушались. Тянущая боль в ребрах. Обезболивающее перестало действовать, появилась нервозность. Оикава, стараясь не шататься, медленно прошел на кухню.       Все чисто и аккуратно, однако признаков «женской» руки все также нет. В основном эффект опрятности, насколько понял Оикава, достигался отсутствием какой-либо еды или посуды. Только сиротливо стоящая в раковине грязная кружка от кофе. Парень осмелел и заглянул в холодильник.       — Мышь повесилась, — подтвердил он свои догадки вслух. Это оказалось большой неудачей, потому что сам он проголодался, как свора собак. Даже в морозилке не нашлось ничего порядочного. В одном из шкафов лежали только зачерствевшие конфеты — так и не вскрытые. Оикава счел это намеком на то, что хозяин и так не сильно о них заботился, и уже спустя пару минут они исчезли в его желудке.       Но тут его посетило озарение. Он оглянулся в поисках миски на полу, пока кошка запрыгнула на стол и внимательно проследила за действиями непутевого взломщика. Оикава нашел кормушку пустой, и по ощущениям, когда он взял животное в руки, кошка довольно давно ничего не ела.       Сам он может и обойтись без еды, но заставить голодать питомца — верх морального уродства.       Оикава перевернул все ящики, проверил шкафы и под раковиной, и только за буфетом он нашел пакетик кошачьей еды. Кошка с удовольствием съела корм, к его радости, не оставив ни крошки. Все еще не в духе, он кое-как заклеил раны теми пластырями, что нашел на кухне, и съел два кубика сахара, чтобы хоть как-то утихомирить отключающийся организм. Теперь ему стоит поторопиться и совершить более неправомерный акт, чем просто взлом и поедание чужих сладостей.       После беглых поисков в спальне Оикава нашел только сейф. В конце концов, полумертвая совесть не позволила ему вывернуть все ящики наизнанку. Это было абсолютно бесполезно: его нигде не учили вскрывать кодовые замки, только дверные, и то при наличии хорошей шпильки. Поэтому, еще немного поворошив и так разбросанные вещи, он присел на край кровати. Кошка запрыгнула на него и свернулась на коленях калачиком. Оикава, думая, что сейчас умрет от головокружения и боли, запрокинул голову. Он вслушался. За окном ливень немного утихомирился.       Вдруг — шум шин о гравий. Близко. Оикава вскакивает с места, вспоминая, что видел стоянку перед домом — она как раз посыпана гравием.       Кошка обиженно шипит, когда беглец стряхивает ее с себя, подбегает к окну и дергает за раму. Пустой стук. «Щеколду заклинило!» Он закатывает глаза и бьет кулаком по раме. Та отдается глухим звоном. Шаги по ступеням перед парадной.       «На кухне было окно!» — думает он. Пять прыжков: он достигает кухни, в замочной скважине снаружи уже щелкает ключ.       Он запрыгивает на стол, дергает за раму. Закрыто на ключ. Он продолжает дергать, закусывает губу, мокрые волосы лезут в глаза, мешают.       Входная дверь открывается, впуская хозяина. В тиши дома Оикава глохнет от незнакомого голоса:       — Я дома.       Он задерживает дыхание. Смотрит на дверной проем, в котором видно только чужое плечо. Мужское. Оикава верит, что еще никогда не вляпывался настолько по-крупному, но ему хотелось бы верить, что это не так. Он пересаживается на корточки, вцепляясь со всех сил в край столешницы. Ему страшно; сердце будто остановилось.       Когда они встречаются взглядами, Оикава широко раскрывает глаза. Парень. Того же возраста. Черные волосы, плащ, под ним рубашка. Все идет в разрез с его драными джинсами и больничной кофтой. Они смотрят друг на друга, Оикава — сидя на столе, хозяин — стоя в дверном проеме.       Это было бы похоже на комедию, если бы не было взаправду.       — Живодер! — срывается первое защитное с языка Оикавы, когда хозяин бросается к нему. Он вскакивает, успевая толкнуть того в сторону. Ноги скользят. Он хватается за стены. Бежит по коридору. Лицо встречается с паркетом, заламывают руки. Он кричит: — Пусти! Пусти! Отпусти, кому сказал!       — Ну уж нет, — раздается у него над ухом. Он откидывает голову назад, бьет парня в челюсть. В этот момент в мозгу что-то щелкает, поворачивается боком, словно шестеренка выскакивает из механизма — его руки трясутся, как и весь он, лоб больно бьется о пол. Оикава отключается, думая, что он — самый большой неудачник на свете.