Пепел крыльев

Нанами отыскивает Кураму по следу из чёрных перьев. Они кружатся в залитом бледным солнцем воздухе вместе с опадающими лепестками отцветших деревьев, подрагивают в порывах ветра и никак не опускаются на землю, словно подвешенные на невидимых нитях. Они будто одновременно есть и нет; и Оникири с Котэцу не замечают их, но Нанами видит. Когда она просит Томоэ сопроводить её в горы, а тот, соглашаясь, лишь немного ворчит в ответ, Нанами понимает, что он тоже их видит. И Мидзуки, который отказывается сторожить храм и почти требует взять его с собой тоже, — а Мидзуки никогда ничего не требует. − Он наш друг, − упрямо отвечает он в ответ на все просьбы остаться, и Томоэ фыркает и кривит губы, но не противится такому заявлению, не отрицает. Пожалуй, Нанами впервые понимает, как на самом деле они близки, как за соперничеством и выпяченной взаимной неприязнью кроются участие и забота. Кроются так глубоко, что раньше и вовсе не были заметны. Но больше их не было смысла прятать, когда измятые перья, тускнеющие на глазах кружатся крохотными смерчами, зовя за собой, на помощь. Там, где проходит Курама, всегда остаётся одно или два пера, но теперь их было так много, точно он изодрал свои крылья до самых оснований. В горах тенгу их одновременно и ждут, и нет. Ждут — потому что знают, что Нанами не сможет не почувствовать беду и не явиться на помощь. Не ждут — потому что не хотят видеть, однако впускают почти беспрепятственно. − Шинджиро здесь, − рокочет встретивший их Джиро, и Нанами не сразу вспоминает настоящее имя Курамы. — Но вам не стоить его беспокоить. Блудный тенгу наконец-то возвратился в родовое гнездо. − Он не вернулся бы по своей воле, − говорит вдруг Томоэ. Раньше у него тоже очень долго не было дома, в который хотелось бы вернуться. Позже его домом стал Микаге, а затем — Нанами. Нанами была домом и для Мидзуки тоже, но не для Курамы. Она спрашивает себя, отчего же так получилось, хотел ли на самом деле Курама жить в храме земли или хотя бы возвращаться туда чаще. Может быть, ей стоило угадать его желания раньше. Может быть, она смотрела недостаточно глубоко. Он уходил быстрее, чем она успевала предложить ему задержаться, но, по правде говоря, она никогда не упрашивала его остаться. Курама не походил на того, кто нуждался в чужой опеке. − Некоторые перед смертью уходят в далёкие дали, в самые укромные уголки, чтобы испустить там последний вздох, − зловеще продолжает Джиро. — Другие не могут терпеть одиночества и отыскивают семью, какой бы ненавистной она ни казалась раньше. Мидзуки стискивает зубы, хмурит светлые брови. − Курама умирает? — спрашивает Нанами больше удивлённо, чем испуганно, потому что в подобное и впрямь слишком трудно поверить. В ладонь ей планирует одно из множества перьев и облетает, осыпается чёрными сухими пушинками. − Нет, − отрезает Джиро. — По крайней мере, не в том смысле, в котором ты спрашиваешь меня об этом. − Да отвечай ты уже, подыхает он или нет! — взвивается нетерпеливый Томоэ. — Не смей так разговаривать с богом земли! Нанами улыбается замаскированному беспокойству Томоэ и смягчает его одним прикосновением. − Всё в порядке. В конце концов, мы здесь в гостях. Джиро, что же всё-таки случилось с Курамой? Тот самодовольно усмехается — так усмехаются, прежде чем посмеяться над жертвой, которую предупреждали об опасности. − Воронов называют одиночками, но на самом деле мы — стая. В стае можно положиться друг на друга, в стае можно отдохнуть от бесконечных полётов. Если ворон отделяется от стаи, он больше не знает отдыха. Чтобы выжить в одиночку, он не может прервать полёт… его крылья иссекает град и изминает ветер, пока они не становятся бесполезны. Кто-то тянет Нанами за рукав. − Ботанмару! — приветствует она маленького тенгу и просит: — Проводи нас к Кураме. Тот сосредоточенно кивает и ведёт Нанами, ведёт долго, пока она не перестаёт запоминать пройденный путь. Тогда Ботанмару останавливается и толкает дверь. Покинувший горы Курама поселился среди людей и покорил многих образом падшего ангела — мрачной романтикой и гротескным изяществом боли;, но теперь, без всей излишней атрибутики он заставляет испытывать куда более искреннюю тоску, а его лицо бледнее, чем казалось раньше, покрытое гримом. Он лежит на боку, и Нанами страшится смотреть на его спину — туда, где из лопаток берут начало крылья, бывшие когда-то внушительными. Теперь они иссохли и сжались, и те немногие перья, что остались на них, побелели, как седеют волосы старого человека. − Он спит? — шёпотом спрашивает Нанами. — Джиро сказал, что он не умрёт… это так? − Тенгу могут жить без крыльев, − так же тихо отвечает Ботанмару. — Но терять их очень больно… − Неужели каждый тенгу, надолго покинувший гору, рано или поздно теряет крылья? Он знал о том, что может с ним произойти, и всё равно ушёл? − Все знают, − опускает голову Ботанмару и смущённо добавляет: − Но не все верят. Ни один тенгу так давно не бросал своих соплеменников, что слух о том, будто этот проступок грозит неизлечимым увечьем, превратился в слух, страшилку для чересчур дерзких молодых воронят. Но Курама был умён и о многом осведомлён лучше, чем пытался это показать. Он точно понимал, на что шёл. Ещё недавно Нанами сказала бы, что Курама не из тех, кто любит риск. Как оказалось, он рисковал беспрерывно в течение долгих семнадцати лет.