Всегда

Лето золотилось и раскрывалось всё пышней. Маргарет опустилась на колени и дунула на отцветающие одуванчики. Стайка белых парашютиков устремилась в полёт, танцуя над острыми верхушками травы, потом ветер подхватил их и увлёк выше, дальше, над речной зыбью у берега, над речной гладью на глубине, над камышами, над склонёнными ивами на той стороне, над прочертившими небо тонкими проводами, дальше и выше, в ладони к солнцу, в облачные перины... Она поднялась и выпрямилась, провожая их взглядом. Запрокинув голову, позволила слезам вкатиться обратно в глаза. В сердцевине золотого лета, с друзьями по правую и левую руку, в здоровом молодом теле — ей хотелось плакать от одиночества и неприкаянности, истечь слезами, чтобы вышла болючая заноза, застрявшая в ней, как в том яйце, которое носила в себе утка, спрятанная, в свою очередь, в зайца. — Давайте куда-нибудь рванём, а? — Элис, как мальчишка, толкнула её плечом. — Мне иногда снится, что я еду на машине далеко-далеко. Как в американских фильмах. Все эти мотели, кактусы выше человеческого роста... Вот бы посмотреть Большой каньон! — Мы могли бы съездить в Гастингс? — Маргарет сама не поняла, как это вырвалось у неё. — Я там родилась, — пояснила она со смущением. — Давно не была. — Можно, чего нельзя-то? — Элис нагнулась и сорвала пригоршню одуванчиковых головок. Сунула в них нос. Чихнула смешно, как котёнок. — Мы теперь всемогущие повелители дорог. Потом приестся, конечно. Таков уж человек... Она повернулась и окликнула брата. Тот плёлся позади с задумчивым видом, пожёвывая травинку. — Эй, Макс, догоняй. Есть идея прокатиться до Гастингса, Маргарет там провела детство. Узнаем, что сделало её такой! И она звонко рассмеялась. Маргарет, поймав её смех, словно солнечный зайчик осколком кривого зеркала, прыснула тоже, забулькала, захихикала, уже не пряча слёзы, пряча только их значение. В книжном купили большую подробную карту. Развернули её во всей красе на полу в прихожей и долго водили пальцами, прокладывая маршрут. Потом мазали бутерброды, наполняли сладким чаем старенький термос с голубыми незабудками на боку, утрамбовывали небольшие рюкзаки. Макс усердно шнуровал кеды и объяснял, как важна для водителя правильная обувь: "Через грубую подошву не чувствуешь педалей". Девчонки шутливо спорили за право сидеть на переднем, штурманском месте. Ныряя в машину, Маргарет обернулась: она забыла закрыть окно на чердаке, и казалось, что дом машет на прощание белой занавеской. Она считала, что воду и лимонад можно купить на заправках, но Элис укусила муха предусмотрительности, поэтому первой остановкой стал местный супермаркет. Маргарет опустила стекло, но выходить не стала, постепенно отдаваясь странному впечатлению, будто она не участник событий, а только зритель. Вскоре брат и сестра вернулись. Макс вывалил прямо на пол с десяток бутылок, Элис, едва застегнув ремень, вскрыла шоколадный батончик и предложила поделиться. Макс откусил половину, Маргарет отказалась. Несмотря на открытое окно, в машине было жарко. Бутылки перекатывались по полу, вода в них становилась тёплой, а лимонад накапливал пузырьки для салюта. Развешанные по салону ароматические фигурки не перебивали, а как будто даже оттеняли и усиливали неприятный запах нагретого пластика. На серую ленту дороги наматывались поля, домишки, пасущиеся овцы, живые изгороди и облака. От сильного ветра в машине хлопало, окно пришлось закрыть, и Маргарет на заднем сиденье стала медленно задрёмывать, склонив голову на плечо, вдыхая духоту салона. Прежде она не любила спать в дороге, предпочитала внимательно смотреть по сторонам, разговаривать с попутчиками или слушать их разговоры, да вот хотя бы напевать себе под нос, но сейчас — как будто и не было ничего, кроме движения, кроме силы, влекущей её подобно тому, как ветер подхватывает и несёт брошенный мимо урны фантик от конфеты. Как будто не она затеяла эту поездку. Как будто стоило оставаться дома. Стоило оставаться дома ещё тогда, семь лет назад. Или восемь? Какой сейчас год? Время вовсе не похоже на линию, которую рисуют на уроках истории. Время течёт, как река, вода в ней постоянно перемешивается, и нельзя сказать, не ошибившись, что было раньше, что теперь, чего не бывало вовсе. Иные события, кажется, произошли вчера. Другие же, хронологически им тождественные, казавшиеся такими значимыми, отодвинулись словно вглубь веков. Если это и называется "посмотреть в масштабе жизни", то такой взгляд ничего не проясняет, вопреки советчикам. Река течёт и размывает берега, и можно ли сказать, не солгав, что моё имя сегодня и вчера означает одно и то же? Река берёт начало в глубинах мира, в царстве смерти, а устье её распахнуто в беспредельный океан вечности, и что из принесённого ею примет его утроба? На заправке купили мороженого и орешков, орешки тут же просыпали, выстрелили в небо струёй газировки, смеялись. Маргарет спрашивала себя: вот это — останется? а это? Этот запах пыли, эти пальцы, липкие от мороженого, которыми она тщетно пытается убрать волосы, попавшие в рот? Этот взгляд Макса, который остановился на ней — несытый, подёрнутый дымкой воображения? Этот высекающий искры смех Элис, её славной летней подруги? Она посмотрела наверх, и ей стало страшно: облака плыли так быстро. - - - Гостиницу снимать не стали — переночевали в машине, прозябнув к рассвету. Расселись на галечном пляже и стали завтракать мятыми бутербродами, на которые в пути никто не польстился. Солнце начинало припекать. Макс предложил искупаться, и Маргарет поддержала его, пусть даже вода пахла тухлыми водорослями. Что угодно, лишь бы не экскурсия по памятным местам детства, на которой настаивала Элис. — На что здесь смотреть? — Отнекивалась она. — Ну, церковь, ну, школа. Библиотека. Пляж. Погуляем по центру. Самое весёлое в путешествии — это дорога. Оказалось двое против одного: Макс не горел желанием смотреть на церковь и школу. Обсохнув после купания, они догуляли до центрального парка и там, усталые, опустились на скамью. Тут же неподалёку стала крутиться белка, выпрашивая угощение. — У меня здесь кое-кто похоронен, — тихо сообщила Маргарет. — Я бы... Вы не обидитесь? — На что тут обижаться? — удивилась Элис. — Хочешь, вместе сходим? — Спасибо, — Маргарет протянула белке засахаренный орешек. — Мне лучше одной, понимаешь... Я собираюсь реветь, если вдруг потянет на рёв, припадать к надгробию, просить прощения... Что ещё делают в таких случаях? — Она усмехнулась. — На самом деле, я не представляю, что почувствую. Но я собираюсь чувствовать это, не держать себя на поводке и не разыгрывать сцену. Поэтому лучше одной. — Понимаю, — сказала Элис. — Тогда мы тут подождём? — Вы заскучаете, — возразила Маргарет. — Давайте... Макс не дал ей договорить. — Вообще-то я не против кладбищ, — заметил он. — Давайте все вместе поедем, запаркуемся там рядом и погуляем отдельно. Обещаю, что мы не будем за тобой следить. А как закончишь там, сразу поедем домой, а то вторая ночь в машине сделает из меня зверя. - - - Вид на городское кладбище открывался с холма. Отсюда зелёный травяной покров казался новенькой салфеткой, а надгробия — статуэтками, расставленными на ней заботливой рукой. Каждая — на своём неизменном месте, с каждой ежедневно стирают пыль. Войдя в ворота, Маргарет ещё сильнее почувствовала диссонанс: слишком упорядоченно, слишком плоско. Теперь, когда она стояла на серой дорожке между двумя плоскостями стриженной травы, пришла ассоциация с полем для гольфа. Кто-то ударяет клюшкой, мячик катится — и ныряет в лунку. Всё. Вся жизнь прошла. Маргарет казалось, что она плохо помнит дорогу, но могилы дедушки и бабушки отыскались на удивление скоро. Рядом, как и ожидала, она увидела две почти нетронутые временем плиты. Она шагнула к ним.

Дебора М. Ли 9/XII/1958 — 12/IV/1998 Найджел К. Дж. Ли 14/IX/1961 — 28/V/2000

Маргарет моргнула. Дата на могиле отца осталась той же, что при первом взгляде. Как поверить в это? Чем объяснить? Был белый контур у подножия лестницы, следы от пуль на стене. Был довольный собой мерзавец Кэрроу, похвалявшийся убийством, ведь был же. Но была и дата на могиле. Маргарет сжала воздух ладонью — на секунду ей показалось, что в её руке окажется рука отца, и они вдвоём взлетят до самых облаков и станут петь весёлые песни. Потому что это всё сон. Ей точно снится сон. Двадцать восьмое мая. В этот день был экзамен по Рунам. В этот день умирал её отец. Словно раздавленное печенье, этот день рассыпался в её памяти на кусочки, кусочки, кусочки: вот она поправляет галстук перед зеркалом, вот отдёргивает палец — уколола о факультетский значок, морковный сок в столовой горчит, на брусчатку двора садится бабочка... Где среди этих кусочков тот, что объяснит надпись на мраморе? Этот камень совсем не похож на кусок печенья, он огромный, тяжёлый, он реален. Он раздавил печенье. Маргарет казалось, что с этого места её не сдвинет никакая сила в мире. Но друзья нашли её и мягко, но настойчиво повели к машине.