Mes douze mois

Я хочу услышать твой голос Коснуться твоей щеки Разбить иллюзию зимы И навсегда уснуть в цветах. Versailles – Illusion

      Знаешь, я никогда не любил показывать свои чувства. До сих пор не люблю. Боязнь оказаться в итоге отвергнутым? Неуверенность в силах удержать? Страх открыть слабости? Наверное, все вместе. Если не рисковать, и просто позволять любить себя, держа все под холодным контролем, жар не пробьется. Не вспыхнет постыдным красным на щеках. Не тронет пламенем сердце. Но ты… Ты, такой невозможный, такой милый, такой стеснительный и настойчивый разом… В этот раз холод оказался не снежной глыбой, но тонкой кристальной бумагой на глади вдруг разбушевавшейся воды.       — Как ты узнал, где я?       Тебя отправляют домой спустя день. Сидишь, свесив тонкие ноги с больничной койки. Взгляд блуждает по снежно-белым стенам, по маленькому столику, по отодвинутому в сторону жесткому стулу — по всему, чему угодно, лишь бы не по мне.       Как я узнал? Не рассказываю, как сердце пропустило удар, будто окунувшись в ледяную воду. Как, вглядываясь расширенными зрачками в темноту комнаты, слушал звуки… Звуки… Чего? Страх. Непонимание. И в голове: Юджи. Юджи. Юджи-Юджи-Юджи.       Не рассказываю, как набирал непослушными пальцами номера твоих согруппников. Как лихорадочно задавал вопросы о том, где ты, не видели ли они тебя… Как мчался в названный отель. Как благодарил высшие силы за то, что сейчас в том же городе.       Я не расскажу тебе, что увидел в темном номере с разбросанной мебелью. Не расскажу о лежащей на полу, будто сломанной, белой кукле. И о сидящем в углу напротив человеке с кривой улыбкой. Тебе не нужно знать о том, что я даже не смог его ударить. Чувств давно не было, но все же он оставался… Гактом. Пусть уже не моим, но…       — Мана… Он… Успел что-либо…       — Нет, мой мальчик. Пойдем.       Нет, он не успел. Но кто знает, что было бы, не позвони ты мне. Если бы Гакт не вышел из себя и ты не потерял сознание от удара… Я благодарен, что ему было неинтересно так. Благодарен, что он хотел видеть, что ты чувствуешь.       Сотрясение мозга не подтвердилось. Удар был достаточно сильным, чтобы оставить приличный синяк, и я бережно окутываю тебя легким шарфом, когда мы не спеша выходим на уличный снежно-свежий мороз. Ты вздрагиваешь и с опаской бросаешь на меня косой взгляд. И тут же, очнувшись, «спасибо». Тепло, с благодарностью. В тот раз жар впервые украдкой лизнул сердце.       Мокрый февраль боязливо пятится прочь, уступая место, уже по-весеннему ароматному, марту. В токийском парке сегодня распустились первые котики.       — Мана, ну давай. Ну пожалуйста.       Сдержать улыбку чертовски трудно. Но у меня выходит.       — Что я там забыл? Ты как дитя малое, честное слово, Юджи.       — Ну, Ма-а-ана…       — Хорошо, хорошо. Только отстань.       И вот мы уже гуляем по влажным плиткам парковой дорожки. Ты так искренне радуешься пушистым соцветиям, что от твоих улыбок и лучащихся теплым счастьем глаз становится по-настоящему солнечно. И, хоть небо сегодня укрыто мягкой серой периной, солнечный свет разливается где-то внутри.       Искристый смех серебряным колокольчиком у уха и пушистый шарик по щеке. Распахиваю глаза от неожиданности. Смех-смех-смех. Глаза напротив. Счастье. И я разрешаю улыбке скользнуть по губам. Капитулирую на мгновение.       Язычки пламени поднялись выше по сердцу.       — Мана…       — Да, мой мальчик?       — Сакура расцвела…       В лунном свете ты кажешься прекрасным сказочным принцем, юным и слишком нереальным, чтобы я смог дотронуться до тебя. Легкая прохлада ночи южным ветром всколыхивает призрачную вуаль тонких занавесок, опутывая тебя ими. Отставляю бокал красного в сторону, и подхожу к тебе. Выпутав из плена занавесок, заглядываю через плечо. Напротив розовые бутоны по стеклу.       — Еще нет ведь, — тихо возражаю, мимоходом запуская руки под свободно спадающую вязанную кофту.       — Смотри. Вон тот бутон. Он уже раскрылся.       И действительно. Единственный цветок выделялся распустившимися нежностью лепестками.       — Этот цветок… Он как ты.       — Что?       — Ты тоже… раскрылся.       Ты поворачиваешься в моих объятиях, мазнув дыханием по губам.       — Теперь ты теплый. Теперь ты…       — Твой, — просто говорю я первое, что пришло в голову. — Знаешь, что в наших отношениях мне нравится больше всего?       Опущенные ресницы подрагивают, а щеки снова…       — Больше всего в наших отношениях мне нравится заставлять тебя краснеть.       Ответом кулачок по груди. Обиженно, по-ребячески, смешно.       — А знаешь, что еще?       — Нет, — бурчишь ты, выпутываясь из моей хватки.       — А еще мы ведь по-настоящему и не лишили тебя невинности.       — Ч-что?!       Красный-красный. Даже ночью, в неверном свете луны и свечей. Даже спустя время. Я намереваюсь заставить тебя краснеть еще не один раз, мой птенчик.       Ладонь на щеку. Пальцем к уголку рта. Тихое «о-ох». Дыханием в приоткрытые губы, и поцелуй. Мокрый, властный. Ты снова вздыхаешь, и льнешь ко мне, всем телом и, я почти уверен, душой. Нетерпеливо вжимаешься своими бедрами в мои, обнимаешь за шею… Но, на миг отодвинувшись от тебя и заглянув в лицо, вижу все тот же признак робости и стыда. Но тебе не нужно, тебе нечего…       — Просто верь мне…       Кивок в ответ, и руки крепче обнимают. Мягкая кофта падает на пол, ты расстегиваешь пуговицы моей рубашки, я — твоих брюк… А луна словно сильнее в окно, будто ближе, ярче. Шу-ур-рх… Шу-ур-рх… Сакура по стеклу. И все тот же южный ветер в занавески.       Укладываю тебя на постель. Белокурые волосы аккуратно ложатся вокруг лица, и, на миг прикрыв глаза, склоняюсь к податливым губам. Сладко, как же сладко... Вино, и аромат красных роз вокруг, и еще что-то сладкое, ускользающее. Миндаль? Шоколад? Ваниль? Что из этого? Ты пахнешь, словно только что из кондитерской, мой сладкий мальчик.       — Пф… — притворно-обиженно.       Я сказал это вслух? И пусть…       И руки снова по телу, вниз, к горячему и твердому… И губы к губам, и язык внутрь… И твое тихое «о-ох».       Неожиданно ловишь мои руки, убирая в сторону, приподнимаешься на локтях, от чего я чуть не падаю на тебя сверху. Лукавая улыбка сквозь румянец. Встаешь на колени, хватая меня за талию обеими руками, и на себя, тесно, кожа к коже. И поцелуй в шею, зубами по артерии. А руки ниже, по ягодицам. И снова невесомый укус в шею. Поиграем в вампиров? И жадная улыбка. Склоняешься вниз, и целуешь. Там. Не спрашивая. Желая доставить удовольствие, не взирая на мои, уже известные тебе, заморочки. Неумело, неловко. Один раз задев зубами. Поцелуй, и языком провести. И губами вокруг. Внутрь. Горячо, влажно, тесно. Сдерживаюсь, чтобы не толкнуться вперед. Почему так ярко?.. Почему так искристо, из-за тебя? Из-за мягкости твоих волос сквозь пальцы? А ты опять так легко, далеко не на всю длину, лишь немного. А дальше — пальцы. Нежно, осторожно, словно боясь. А потом — взгляд из-под упавшего на глаза локона. И я просто…       — Юджи…       Усилие, чтобы сдержаться.       С тихим хлюпающим звуком выпускаешь изо рта, выпрямляя спину. И робко солоноватым привкусом губ размыкаешь мои. И язык внутрь. Отпрянуть, и вновь робкий взгляд с вкраплениями золотистого. Игра свечей, которая поэтом могла быть принята за страсть... А рука вниз к ягодице, и дальше, прямо туда. И почему-то у меня не возникает желания отпрянуть…       — Я хочу тебя…       Несмелым шелестом куда-то в шею, а палец слегка сильнее, и почти внутрь. Черт знает, что со мной.       — Так возьми…       Обнимая тебя, ложусь на спину. Ноги вокруг твоей тонкой талии. Глаза в глаза. Интересно, я выгляжу так же испугано и уверено разом, как и ты?       — Возьми в тумбочке. Верхний ящик, — шепчу в ушко, на миг прижимая к груди. Моргаешь, чуть замешкавшись, и, приподнявшись, тянешься к спрятанному флакону.       А я целую твое плечо, и пальцами по волосам, когда ты возвращаешься в мои объятия.       А когда от жара ласковых губ и рук становится невозможно терпеть, обхватываю твою талию сильнее, и к себе до упора, член по члену. И движением вниз-вверх… И выдох на ухо. И еще раз вжаться тебе в пах с затуманенным легким озорством взглядом.       — Дразнишь? — Золотистая темнота глаз совсем близко.       — Прошу. — И приоткрытый рот. И бедра шире. Приглашение красноречивее любых слов. Но утром я не пожалею. Потому что это Юджи. Потому что это мой Юджи.       Мокрой прохладой по входу, и палец легко скользит внутрь, лишь до второго изгиба. А глаза напротив боятся. Киваю, слегка улыбнувшись. И поцелуй. Давай, это же я... Это же ты…       И дальше, глубже. Вздох удовольствия. И второй…       — Еще, — шепчу сквозь подступивший дискомфорт.       И третий. Вперед-назад… Глубже, и почти полностью прочь… Я выгибаюсь, а ты вновь:       — Не больно?       — Это же ты…       Улыбка и кивок. «Дальше». Продолжаешь, но я опускаю руку на твой член, проведя по шелку кожи. «Дальше».       И пальцы осторожно прочь. И большое, горячее — внутрь. Медленно, но не останавливаясь. Со всех сил не зажмуриваюсь, смотрю только в твои чистые глаза, на дне которых получаемое удовольствие борется со страхом. За меня? Вот тут уже улыбка. Хоть это и правда немного больно. Но знаешь, мне нравится эта боль, если из-за тебя… Ко мне, ближе, наклонись. Губы к губам. Не отпускай меня. Держи крепко. В объятиях. Ты — сверху. Ты — внутри. Ты — в сердце. И плавные движения немного быстрее. И дыхание сбивчивее. И последние страхи летят прочь, уносимые весенним ветром. Аромат первого цветка сакуры окутывает наши души. И еще быстрее. А затем — последний раз, медленно, на всю длину, до упора. А рука сжимает мой член. И твой сдавленный вскрик на пике в мои губы. И мой долгий выдох в ответ. Жарко. Ты довольно тяжелый, знаешь это? Слабая улыбка. Внутри — горячо и мокро. И между нами тоже, на животе. Твой взгляд, довольный и немного робкий, будто ты сделал что-то не так.       — Люблю.       В ответ искра в глазах. Золотистая. И улыбка кота. Мягкость пшеничных волос на груди. Поворот, и поцелуй в сосок. И смех.       — И я. Всегда. Я всегда…       — Кажется, я это уже понял, — улыбаюсь тебе в макушку.       Приподнявшись, касаешься моей щеки.       — Люблю тебя, — зачарованно повторяю.       — Зима была иллюзией не только на сцене... Я рад, что теперь могу уснуть с тобой… в цветах весны.       А сердце почему-то болью. И осенний сон темным воспоминанием. Мысль о том, что если бы тогда Гакт довел до конца начатое, мне было бы больнее, чем тебе, мой светлый принц... Душа может ли страдать сильнее разбитого тела?.. Не верю в сны. Не поддаюсь кошмарам. Но отныне стану прислушиваться к причудливым знакам подсознания. Но подсознания ли?       — Мана…       Бросаешь на меня нежный взгляд.       — Никогда не отпущу тебя, слышишь?       — Как ты можешь? — смеешься. — Мы ведь навсегда уснем в этих цветах. Чувствуешь их аромат? Если закроешь глаза и прислушаешься, — опускаешь мою голову себе на грудь, — ты услышишь.       И в извечную пряность красных роз вплетается нежным ароматом сакура, и разгоревшееся пламя уже вовсю греет сердце.