The Underdogs

Ко времени, когда Зейн заканчивает курить свою сигарету и выходит на арену, большинство игроков из команды уже на льду. Место по-раннему тихое: металлические ворота в фойе открыты, двери оставлены не запертыми. Зейн мог бы пойти в любое место, если бы захотел (и он делал это, пару раз, заходя в техническую кабинку, где игрался с кнопками, как вдруг на арене заиграла AC/DC), но он просто идёт по туннелям и выходит на стадион, чтобы сесть. Это уже перестало быть тем, к чему они привыкли, будучи детьми. Трибуны почти пусты: нет ни одного родителя, пришедшего посмотреть на тренировку своего ребёнка (чёрт, большинство игроков даже не отсюда, их родители в тысячи миль от них), никаких групп детей, ходящих на фигурное катание, облокачивающихся на бортик после тренировки, всего лишь Зейн, спускающийся по ступенькам к сиденьям прямо за бортиком. После минутных поисков по карманам смятого орехово-бананового маффина, которого он оставил для себя (Лиам с удовольствием съел свою часть ещё в машине), Зейн расстёгивает пальто и позволяет ему упасть сзади него. Он спокойно ест свой завтрак, и одновременно сканирует игроков, по инерции ища Лиама. Зейн хорош в этом. Сначала он смотрит на номера (Пейн 19 спрятано среди других, как коварный поиск слов), но сейчас он может опознать Лиама инстинктивно. Он не самый высокий, не самый быстрый, его волосы пострижены очень коротко, и они не показываются из шлема, но Зейн всё равно может найти Лиама, всего лишь бросив взгляд вокруг. Есть что-то в том, как Лиам катается. В нём есть скольжение, он делает это не намеренно, будто даже не пытаясь. Зейн видит это каждый раз, когда Лиам катается на льду, будто плывёт. Другие игроки обычно используют слишком много силы для этого (Луи может прокатиться от одного конца льда до другого за несколько секунд, и никто не сможет его догнать) или танцевальные движения, всё в Лиаме было лишь гладким. Даже тогда, когда он владеет клюшкой, он катается так, будто находится в воде, окружённый волнами, быстрый, но не нестабильный. Зейн успевает откусить маффин несколько раз, когда замечает Лиама. Он проезжает по кругу с Луи с другой стороны, оба двигаются настолько легко, будто прогуливаются в парке. Зейн не заинтересован в катании на коньках, но он представляет, что это круто, двигаться с другом вот так, будто они на одном уровне. Ноги Луи и Лиама двигаются в унисон, правая и левая, каждый шаг подходит друг к другу. Очень легко понять, почему они играют в одной линии, почему пишутся статьи в местной газете об их химии; они смотрятся вместе идеально. Сложно не думать об их разговоре, но Зейн может угадать его. Скорее всего, они разговаривают о тренировке, зная Лиама, и каким он становится до и после того, как проводит хоть какое-то время на льду. Лиам всегда старается сделать больше заездов, спринтов, вообще всего во время тренировки. Даже тогда, когда остальная часть команды полностью выжата, Лиам будет всё ещё стараться, добавляя лишние пять кругов для себя, старается до боли (и Зейн проводит вечера, кладя лёд на его спину и ноги). С другими это было бы показушностью, но команда, кажется, понимает, что Лиам просто пытается заполнить ту его часть, где он считает себя не достаточно хорошим. И они знают, что это не то, из-за чего подтрунивают над товарищем. Зейн знает это из-за вещей, которые он слышит на вечеринках, от других игроков. Впрочем, они говорят о том, какой Лиам кретин, но это всегда произносится с добротой. Когда Лиам развлекает Луи в другой части дома, Зейн слушает о Лиаме, который существует где-то там, на льду. Эта часть Лиама, которую Зейн не видит из-за скамейки, и Зейну приходится трудно с пустым местом в его сердце, поэтому он пытается заполнить его сам. Всё это ужасно. Лиам на льду, с Луи, с его реальной командой, говорящей глупые вещи, шутит про хоккей, или Тренера Робина, или о прошлой игре, что заставляет их всех смеяться (Зейн иногда слышит тихий смех Лиама, низкий и тёплый), и Зейн всё это смотрит из-за бортика. Так было всегда: Лиам, его жизнь на льду и его жизнь с Зейном; они часто находятся вместе, но от этого не легче. Всегда приходится вдохнуть несколько глубоких вздохов, чтобы успокоить тяжесть на груди. — Привет, Зейн. Зейн быстро поворачивается, закидывает в рот остаток маффина и стряхивает горстку крошек на землю. С другого конца ряда Найл хромает к нему на костылях. Сложно передвигаться из-за узкого прохода, но Найл не жалуется; костыли издают громкие звуки, ударяясь о пластиковые сиденья. Когда он доходит до Зейна, то уже тяжело дышит. — Как себя чувствуешь? — спрашивает его Зейн. — Как дерьмо, — счастливо говорит Найл. — Ты как? — Тоже самое, — отвечает Зейн. — По крайней мере, нам не надо играть, а? — Точно, — говорит Найл. Садясь удобнее на сиденье, Найл облокачивается на спинку и склоняет голову на плечо Зейна. — Ты ведь оставался у Лимо прошлой ночью? — Ага, — произносит Зейн. — Знаешь, слишком далеко и слишком грязно. — Ты часто там останавливаешься, ха? — спрашивает Найл. Это звучит достаточно невинно, но Зейн слышит что-то в голосе Найла, означающее начало разговора. — Конечно, — отвечает Зейн. — Наши семьи близки. Пейны любят меня. Эх, я думаю, что я им нравлюсь. Найл громко смеётся, и Зейн чувствует, как это раздаётся в его груди, точка их соприкосновения превращает звук в вирируемое прикосновение. — Ха, кому бы не понравился? — Как твоя нога, чувак? — спрашивает его Зейн, с каждым разом ощущая всё больше и больше, что Найл пришёл сюда не просто поболтать. — Пару месяцев, и я вернусь на лёд, — говорит Найл. Зейн чувствует, как тот пожимает плечами. Удивительно, как Найл может встречать дерьмовые ситуации с улыбкой. Найл просто принимает их, даже не стараясь. — Это отстой, но, по крайней мере, я могу понаблюдать, как они играют. У меня никогда не было шанса просто посмотреть на них, и они настолько хороши. Я даже, думаю, стать из фанатом. — Ты и я, да? Можем делать сценки. Петь песни. — Всегда удивлялся, почему у хоккея нет черлидерш, — говорит Найл. — Нам, что, поддержка не нужна? — Может, потому что черлидерши упали бы на льду? Найл думает об этом пару секунд, медленно кивая: — Вообще-то, да, это имеет смысл. — Тем более у вас есть человек, играющий на органе, и он может играть дерьмовые версии песен из 90-х. Разве это не достаточно подбадривает? — спрашивает Зейн, наклоняясь к Найлу чуть больше. Он облокачивается щекой о макушку головы Найла, притягивая её чуть ближе. — Эй, Найл? — Да, чувак? — Ты… заметил что-нибудь странное в Лиаме в последнее время? — спрашивает его Зейн. Он даже не уверен, зачем спрашивает это, и какой ищет ответ, но он не может перестать думать об их недо-разговоре на крыльце прошлой ночью. — Хм-м? — спрашивает Найл. Это звучит вполне обычно, но Зейн знает, что наткнулся на что-то, на причину, которая спрятана под простым вопросом Найла, — Что ты имеешь в виду? — Не знаю. Мы просто разговаривали прошлой ночью, и было похоже, будто он… я не знаю. Будто он что-то скрывает. И мы никогда не скрывали ничего друг от друга. Может, что-нибудь не так? Найл молчит некоторое время, перед тем как ответить. Тренировка началась с лёгкой пробежки между оранжевыми конусами, Лиам ездит вокруг них, заставляя его команду ездить мимо препятствий. Арена наполнена звуками скольжения коньков по льду и резким скрежетом, когда игроки останавливаются. Очень часто звучат свистки. Но никто ничего не говорит, и чем больше тишина заполняет место, тем больше Зейн думает, что что-то не так. — Нет, не думаю, — наконец, говорит Найл. — Просто думаю, что он… волнуется. Волнуется больше, чем обычно. Ты же знаешь, каким Лиам становится, когда держит всё внутри. — Волнуется о чём? — спрашивает Зейн. Тысячи мыслей появляются в его голове: Лиам переезжает, переходит в другую команду, уходит из школы, чтобы поехать в ебанное НХЛ. Всё это вполне возможно, всё это выглядит неизбежным, и Зейн теперь ждёт этого, даже если Лиам рядом. — О чём он волнуется? — Слушай, — тихо произносит Найл, вздыхая, будто он не хочет говорить это. — Я просто делаю догадки, ладно? Это только между нами, потому что Лиам ничего мне не говорил. Я просто думаю… ну знаешь, сейчас он капитан, и хоккей занимает всё большее место в его жизни, он… может, он немного волнуется о том, что может потерять людей в своей жизни. Может… потерять тебя. Типа того, — вздыхая отвечает Найл, и Зейн чувствует, как тяжесть с плеч постепенно уходит. — Он много о тебе говорит, Зейн, когда тебя нет рядом. Я думаю, он просто скучает по тебе. Не говори ему, что я сказал это тебе, но я думаю, что он не хочет, чтобы ты грустил. — Но… я здесь. Я на тренировке и… — говорит Зейн, но тут же осекается. Он слышит свои собственные слова в голове, шутки о безразличии к хоккею, которую он говорил уже столько лет, шутки, которые сейчас кажутся ужасно глупыми. Просто это было так всегда, Лиам разделяет всё в своей жизни настолько хорошо, что они почти никогда не говорят о его времени на льду. Зейн всегда думал, что был передышкой Лиама, чтобы не думать об игре каждую секунду, но сейчас он не может не думать о том, что, может быть, он отталкивал себя от вещи, которая нравится Лиаму. — Ох. — Дело не в тебе… дерьмо, дело определённо точно не в тебе, Зейн, я не это имел в виду, — тут же тараторит Найл. — Лиам не затыкается о том, насколько ты хороший друг. Он просто переживает из-за того, что его поставили капитаном, и того, что он должен быть достаточно хорошим для этого, и школа и всё такое. Он говорит тебе об этом дерьме? Ответ опускается в его желудок. — Нет. Не совсем. — Эй, слушай, это просто догадки, хорошо? Я могу быть полностью неправ. Да, я возможно неправ, — говорит Найл, выпуская резкий смешок, но Зейн инстинктивно может сказать, что это наиграно: Найл любит смеяться слишком много и громко, чтобы это звучало искренне. — Я бы не волновался об этом. Никто не знает Лиама, как ты, не так ли? Впрочем, Зейн знает, что Найл прав. Это всегда было правдой, и Зейн приложил к этому много усилий. — Но мы никогда… блять, мы никогда не держали друг от друга секретов до этого момента. Никогда. — Нет, нет, это не секрет, — быстро говорит Найл. Зейн цепляется за оптимистичные нотки в его голове, когда его живот сжимается от тошноты. — Мы всё проходим через это, видим друзей всё меньше и меньше, проводим больше времени далеко от дома. Это обычная вещь, разве не так? Игра стоит впереди, игра всегда будет впереди. Даже с костылями у меня нет времени на себя, просто так случается. Но ты здесь для него, ведь так? — Да, — говорит Зейн. — И ты любишь его, да? — Конечно, — не раздумывая отвечает Зейн, так легко находя ответ на этот вопрос. — Тогда всё будет в порядке, — говорит Найл. — Вообще-то я не ненавижу хоккей, — тихо произносит Зейн. — Мы всё это знаем, чувак. Лиам знает это. Лучше всех, — говорит Найл. Он гладит спину Зейна, и это прикосновение просто волшебное, оно держит Зейна в адекватном состоянии, когда он чувствует головокружение, будто от первой сигареты за несколько часов. — Всё просто происходит очень быстро. И, ты же знаешь, Лиам всегда сложно переносит перемены, пытаясь быть как можно лучше. — Я ненавижу изменения, — ворчит Зейн. — Не знаю, как он справляется настолько хорошо. — Он, правда, много говорит о тебе. Заставил всю команду полюбить тебя. — Найл поднимает голову с плеча Зейна, поворачивается, чтобы посмотреть на него с этой сладкой розовой улыбкой и светящимися голубыми глазами. — Ты его якорь, да? — Ага, — говорит Зейн, думая, насколько это правда. — Может быть. — Это так, — решительно говорит Найл, будто это он решает. — Я знаю тебя, Зейн. Знаю, что ты замечательный друг. Я знаю, что ты любишь его, чувак. — Я люблю его, — говорит Зейн. — Я люблю тебя. Я… люблю всю команду, — это занимает секунду, чтобы понять, что он только что сказал.– Упаси Боже, не говори это никому. Притворись, что я не говорил этого. На этот раз Найл смеётся по-настоящему: — И мы любим тебя тоже, чувак. Даже не волнуйся. — Не буду, — отвечает Зейн, пытаясь убедить Найла, даже если он не убеждает самого себя. Найл вновь кладёт голову на плечо Зейна, выпускает радостный вздох, когда устремляет свой взгляд на парней, которые тренируются один-на-один, пытаясь завладеть шайбой. Даже не стараясь, Зейн находит Лиама среди других в толпе, и смотрит, как тот катается по кругу. Зейн пытается представить, что происходит в сердце Лиама. Этот стресс, ведущий к односложным предложениям и секретам, которые они вдруг стали хранить друг от друга, перемены, начинающие разрушать тех людей, которыми они когда-то были. Во время потасовки за шайбу Лиам и Луи доказывают то, о чём пишут газеты: идеальная химия. Вместе они двигаются так инстинктивно, пасуя друг другу без единого слова. Они так хороши в этом; связь, которая кажется почти телепатической. Они делают эти передачи инстинктивно, будто две части одного целого. Лиам, не волнующийся о голах в отличие от результата, всегда там, когда он нужен Луи, направляя ему шайбу, когда у него есть отличный шанс для гола. Когда Луи забивает гол, он всегда едет к Лиаму, останавливаясь для личной радости, его рука в перчатке на затылке Лиама, когда он соединяет их лбы в шлемах. Сложно не завидовать тому, что у них есть, но Зейн знает (он знает, должен знать), что у него и Лиама есть то же самое вне льда. Он цепляется за это прямо сейчас, должен сделать это. Когда они вместе, делают домашнюю работу, Лиам всегда знает, когда Зейну нужно отдохнуть, и у Зейна всегда зудят пальцы, когда Лиам голоден или ему нужна помощь с тригонометрической задачей, которую он решает. Это всегда так, в задней части его головы: знание Лиама так, как он знает сам себя. В груди Зейна всё ещё это чувство, будто гравитации больше не существует, внезапный спуск, как будто он пропустил последние ступени лестницы. Зейн закрывает глаза, как буддисты, и пробегает по всему, что он знает о Лиаме (день рождение, номер телефона, как он любит свой чай, наполнение пиццы, любимые серии Игры Престолов, станции на радио), будто пытаясь держать их по порядку, вещи, которые он знает, и которые не изменятся. Зейн продолжает повторять эти маленькие вещи в своей голове, снова и снова, пока они не застряли там, и он смотрит, как Лиам катается на льду, движения такие элегантные и быстрые, как полёт.