Drugs but NoHomo

Хёсан тычется пальцами в чужую гладко выбритую щёку и наматывает на костяшки пережжённые краской волосы. Другая рука небрежно стряхивает с сигареты лёгкий пепел куда-то вниз, на пол, где стоит полупустая миска с рисом. Намджун устало просит не лезть руками в лицо. А про себя замечает, что эта раздражающая привычка его почему-то совсем не раздражает. В них обоих сил на два вздоха и Намджун дышит чужим сигаретным дымом. Отстукивает пальцами по дивану возле бедра и поправляет чужую голову на своих коленях. Ждёт звонка или апокалипсиса. Не потому что с Хёсаном напряжно или не о чем поговорить. А потому что даже говорить не надо и всё понятно без слов. Они читают мысли друг друга и это как-то даже немного стыдно, когда не можешь прикрыть душу от чужого рассеянного взгляда из-под отросшей чёлки. — У кого из нас слова правильнее? Хёсан выдыхает вопрос вместе с дымом, выжигающим его лёгкие, кашляет гулко пару раз, напрягаясь всем телом, приподнимаясь с нихрена не угловатых коленей и сбрасывая в конце концов окурок в злосчастную пиалу, которая звенит по дешевому ламинату, когда Хёсан отшвыривает её подальше от дивана куда-то на середину комнаты. Намджун ставит пятьсот вон на то, что миска опрокинется. Проигрывает, конечно. Кто правее, кто талантливее и кто успешнее. Три вопроса, которые почему-то не возникают у Намджуна ни с кем, кроме Хёсана. Им нечего, на самом деле, делить (даже Донхёка, потому что Хёсану он точно не нужен, а Намджун очень хочет так же), но это двухсторонняя обида. Намджун на все три вопроса отвечает «я», хоть и не верит самому себе, а Хёсан смиренно отдаёт пальму первенства, отказываясь от борьбы. Пытается выйти на параллельную траекторию и занять место рядом, а не напротив. Намджун думает, что ему просто повезло. И обижается на чужую свободу сложенных за спиной крыльев. Намджун без слов просит Хёсана взлететь. И это очень на самом деле лично и почти интимно, когда Хёсан прижимается своим лбом ко лбу Намджуна, обхватывая чужую голову своими костлявыми ладонями, и дышит горько в губы. Намджуну кажется, что у них один разум на двоих, что Хёсан делится половиной себя, требуя в ответ равноценную плату. Намджун, конечно, не пытается вырвать из чужих, похожих на библейскую смерть, рук собственную душу. Смотрит прямо, в ночной туман хорошо знакомых глаз, блуждает по зеленым лабиринтам бесконечных мыслей, ищет что-то знакомое в неизведанных поворотах тупиков. Им с Хёсаном сложно. Нельзя быть любовниками, невозможно — друзьями. Между ними — принудительная душевная нагота. Кажется, их творческие спирали переплелись так плотно, что даже мечу не сразить этот узел. Им слишком тесно на одной планете, но слишком пусто друг без друга. Поэтому Намджун не целует, а стучит несильно кулаком по плечу и тоже цепляет пальцами чужие волосы. Отвечает на несформулированные вопросы, разделяя горечь цепкого ума и шустрой мысли. В пачке перекатываются девять сигарет, и Намджун не скурил ни одной. Он не спихивает Хёсана со своих коленей и прикуривает от его только зажжённой сигатеры, так и не выпущенной изо рта. Намджуну кажется, что он дышит не своими лёгкими и не своим воздухом. Намджуну кажется, что он верит в переселение если не душ, то разумов. И оказаться на чужом месте не то чтобы неприятно. Где-то на периферии сознания громко щёлкает замок и скрипит старая дверная ручка. И Намджун наконец-то дожидается апокалипсиса, который рушит хрупкие стены их с Хёсаном мира. Донхёк ржёт гадко, гремит бутылками и ругается на недоеденный рис, утаскивая загаженную окурками пиалу на кухню. Хёсан укладывается на диван как прежде и снова отдавливает затылком Намджуну член. Ещё одна дебильная привычка. — У обоих.