* * *
Джаспер стоял на краю реальности и наблюдал со стороны. Он видел, как тот странный парень, которого он подвез, поднял руку на уровень головы. Несколько его пальцев были сложены вместе, как будто имитируя… Джаспер только смотрел. …ствол пистолета, с большим пальцем, согнутым в спусковой механизм. Время раскручивалось как спираль. Прошло три секунды, но и они показались минутами. Джаспер только увидел, как странный парень нажал на спусковой крючок. Увидел? Услышал. Выстрел раздался глухим щелчком и утонул в шуме ливня. Он сдавленно охнул и… Джаспер охнул. А странный парень рухнул в грязь, как мешок с дерьмом. И не произнес ни звука. Дождь барабанил по голове и заливался под воротник холодными струями. Капли, как ледяные градины, большие и холодные стекали по спине в штаны. Джаспер выругался и медленно зашагал. Ноги его дрожали, как расплавленная резина. Он мог упасть в грязь лицом, но пока держался. У него еще было немного времени. В запасе. Тот странный парень… ведь в его руках не было никакого пистолета. А в шуршании листвы и дождя не умирал никакой выстрел. И что с того? Джаспер не знал, кого видел и видел ли. А труп лежал лицом вниз, но лица не имел. Его черты растворились, когда пальцы коснулись виска. Когда жидкая грязь затекла в уши, он перестал быть. Он присвоил себе еще одну частичку чужой души, которая его возненавидит. Он — кто? Джаспер об этом не знал. И когда поднимал носком ботинка грязную шляпу, и когда садился в чужую машину. И когда ехал по шоссе, петляя и невидяще таращась на указатели — не знал. Тот, который другой, — знал. Даже тогда, когда приставил пальцы к виску и затем утонул в несуществующем выстреле. Плевать. Он всегда был мертв. Джаспер не знал, но видел Уолтера Салливана. Джаспер не знал, что видел не его.* * *
День начался вечером. Джаспер не мог проснуться и выспаться тоже — не мог. Он просто не спал, физически ощущая свое реальное присутствие во снах. Его изо дня в день тянуло в то место, в лес, в окрестности Сайлент Хилла. Он не знал, что должен искать, но чувствовал, что должен там быть. Во снах или наяву — он плохо различал это. Когда полицейские явились за ним, он все равно что спал. По крайней мере, по пути в участок слова их разобрать не получилось. А дорожные указатели смотрели ровно в небо, но казалось,сообщали о чем-то совершенно не о том. Вопросы навалились на него без всякого предупреждения. В прошлый раз Джаспер легко был отпущен домой, в отсутствие мотива и улик. А сейчас он вновь попросил воды и даже растер виски, чтобы сконцентрироваться. — Вам знакомо имя Шерон Блейк (1)? — спросил шериф, чуть заметно приподняв брови. Он все чертил в своих документах ребусы. Джаспер чуть ли ни видел перед глазами эти сатанинские пентаграммы. Как в культе. — Ч-чего? — поморщился Джаспер. — Нет, не слышал та-такого. — Хм-м-н, — протянул шериф долго и с удовольствием. — Тело Шерон Блейк найдено в том месте, где, как вы сказали, застрелился тот человек. — Он постучал пальцами по картонной папке, не пытаясь ее открыть и что-то показать. Его лицо было сосредоточенным, брови чуть приподнялись. — И ч-что это з-значит? — Это вы должны сказать, как вас понимать. — Он потер подбородок и достал из ящика стола еще две папки. — А тот па-парень? — Других тел там не обнаружено, — не отрываясь от дел, коротко произнес он. — У нее то-тоже того? — после недолгого колебания спросил Джаспер, касаясь пальцем виска. — То есть д-дыра в башке? — Она захлебнулась, тело было обнаружено в озере, но никаких пулевых ранений на ее теле нет. Зато есть… — шериф вздохнул и затих, задумчиво вертя в руках ручку. Когда оба полицейских устремили на Джаспера взгляды, он медленно-медленно начал качать головой из стороны в сторону и только открывал беззвучно рот. Прежде чем звук все-таки вырвался, он успел в мыслях рассказать все ровно так, как было. А вслух только: — Это не я. Я-я не у-у-убивал! — Так вы ее видели? — заключил помощник шерифа, расчеркивая что-то на бумаге. Или подчеркивая какую-то мысль. — Нет, не в-видел, и я бы не стал у-у-убивать! Я бы никого не тронул, я во-вообще не знаю никого с таким именем. Я бы не при-прискакал к вам, если бы при-при-прикончил человека. — Джаспер говорил это все почти не думая, произнося каждую фразу, которая приходила на ум. — Это слишком, даже для та-такого при-придурка, как я. — Не нервничайте так. — Все нормально. — Он передернул плечами и размял кисти. На самом деле нервное покалывание доходило до кончиков пальцев. — Как выглядел тот человек, мистер Гейн? — Но-носатый п-парень. Он был в ш-шляпе. И в плаще. Волосы длинные и до-до-достаточно темные. М-мокрые. А его взгляд… — Прикрыв глаза, Джаспер видел его. Он чувствовал озноб и тяжелую физическую усталость. — Бог мой, вот де-дерьмо. Это будет преследовать м-меня всю ж-жизнь. Помолчав еще с минуту, шериф просто продолжал перелистывать свои документы. Он вытащил один файл и передал его через своего помощника. Джаспер не глядя принял бумагу из его рук. Шериф терпеливо спросил: — Что вам говорят вот эти цифры? На бумаге было выведено: «13121». И ничего вообще больше. — Т-тринадцать… ч-чего? Чепуха к-какая-то. О чем мне могут го-говорить до-долбанные цифры. — Джаспер скривился, и бросил бумагу обратно. — С-слу-слушаете, отпустите меня, я ра-рассказал вам все, что знал. Я ни-ничем больше не могу вам по-помочь, если бы и х-х-хо... На этот раз договорить ему не дал шериф: — Эти цифры были вырезаны на ее теле. — Вот де-дерьмо! — Последний вопрос, мистер Гейн. Вам известно это имя — Уолтер Салливан. — Нет, а до-должно? — Кажется, новости вы не смотрите, — устало и как-то не по-доброму улыбнулся шериф. — Чувак, о чем во-вообще ты! — воскликнул Джаспер, поднимаясь. — У меня даже те-телека дома н-нет. Шериф встал следом за ним, его помощник тут же подскочил к входной двери, преграждая путь. — Мне не хочется этого говорить, но мы обязаны вас задержать, как подозреваемого по делу. — С-слушай, я не видел там ни-ни-ни... — язык его вновь подводил. — Тот чувак за-застрелился, не мог же я его о-остановить! — В этом мы и должны убедиться. — Шериф подошел к Джасперу на расстояние вытянутой руки и твердо усадил его на место. — И еще, вам придется пройти тест на наркотики. — Ч-чего? Со мной все окей. Я но-но-нормальный. — Он тряхнул головой и потом наблюдал за волнами перед глазами. — Люди не стреляют себе в голову силой мысли. Люди не умирают просто так среди леса с цифрами на теле. — Помощник шерифа сложил руки на груди и продолжил: — И знаете, это все чертовски походит на дело рук подражателя. — Тон его голоса был несколько самодоволен. — По-подражателя? — искренне не понимал Джаспер. — Дело Уолтера Салливана было закрыто десять лет назад, и кто-то пытается скопировать его почерк. Не очень умело, я бы сказал, — шериф нахмурился и раздраженно потер нос. — Но это уже второй случай, и мы не можем закрывать на это глаза. — С-слушайте, этот го-голос. Он обещал мне о-очищение. Очищение о-огнем. — От волнения перехватывало дыхания. Он не боялся тюремного заключения. Ему совсем нечего было терять. — С-слушайте, это з-звучало у-угрозой. С-слушайте, вы должны в-ве-верить мне! — Он все говорил и слышал чье-то недовольное фырканье. — С-случится что-то у-ужасное, оно обязательно с-с-случится. Он г-го-говорил о дьяволе. О д-д-дьяволе! Наручники щелкнули, и Джаспер почувствовал, как устал. Он уселся без сил, как будто что-то одурманивающее мозг действительно пустили по его жилам.* * *
Пальцы покрутили колесико радиоприемника, настраивая нужную волну. Какую-нибудь музыку, что-нибудь веселое и легкое. Незатейливое и бессмысленное. Неглубокое. Такое, что не помешает читать пожелтевшую от времени газетенку, строчки в которой давно станцевали вальс. Журнал «Эхо». Название слишком размылось, чтобы прочесть. Рука лениво скользила по строчкам. — Он читает, — послышался недоверчивый злой голос. — Отсюда же читает… А радио продолжало монотонно вещать: — И что, он попросил называть его Богом? Колесико крутанулось еще, и из динамиков посыпался треск и шипение. Пальцы повертели его в ту и в другую сторону, разыскивая нужную волну. Все радиостанции припрятали музыку для каких-то особых случаев. Всюду передавалась либо болтовня, либо шипение, и первое меньше раздражало слух, когда читаешь. Взгляд так и цеплялся за нестройные ряды строчек, казавшихся один в один с тем, что передавали по радио. — И как он выглядел, что-то необычное или запоминающееся? — спрашивал голос из динамиков. Голос интервьюера спокойный и умеренно любопытный. По правде, он звучал почти что скучно. — Нет, даже не запомнились черты его лица или приметы. Никакой уже нет разницы, каким человеком он казался. Может быть, он умеет менять лица, словно перчатки. — А где вы повстречались? — В местной больнице. Меня привела туда больная нога. — Что-то серьезное? — Нет, простой ушиб, — человек, дававший интервью, чуть замялся. Он словно думал о чем-то важном или вспоминал. Да, люди просто обожают гулять по просторам памяти. Особенно, когда они так безграничны. И когда он продолжил говорить, его голос зазвучал с удивительным холодным интересом: — Знаете, все эти лестницы… бесконечные и темные. Будто проверка, которую не прошли. …особенно, когда память — это всё, что осталось, так назойливо мелькнуло в голове и пропало. К счастью, оказавшись незамеченным. — Он сказал, что спасает людей? — Он? — по голосу слышалось, что ответ сопровождался улыбкой. И как же должна звучать улыбка? Неужели, она как-то особенно меняет не только физиономию, но и голос? Наверняка не узнать. Но он чувствовал, человек, который позволял взять у себя интервью, — улыбается. И его улыбка заставляла внутренности дрожать. Потрошеная рыба, проскользнуло в мыслях, когда прозвучал ответ на такое простое «он»: — Человек, о котором мы говорим, — интервьюер недолго помолчал, он сомневался, когда произнес: — О Боге. — Зачем же. — И опять улыбка. (Как звучит улыбка, черт бы тебя побрал! Неужели не знаешь?) — Он убивал людей, он делал чужую работу, ведь сам он был никем. Не человек, не Бог и ничто. Он делал чужую работу, — монотонно повторил голос, как автоответчик. Со скукой и больше без улыбки. — Человек, который был Богом, не считал себя даже человеком. — Ну, конечно, он считал себя выше людей. — Если бы вы понимали, о чем я говорю, то сами бы догадались, что он считал людей выше себя. Выше, сильнее, опаснее, — он говорил как робот. — Что вы делаете, когда вам грозит опасность? Вы пытаетесь устранить ее любыми способами. Он бы хотел совсем не рождаться. Он бы был готов сделать это, если бы знал как, — он говорил как машина. Научи технику разговаривать! Научи людей молчать! Пальцы постучали по динамику, а затем раздался резкий и сухой смех. Он слышался вне диалога. Он звучал не из радиоприемника. Пальцы давно потеряли нужную строчку, журнал был задвинут в сторону. — Он говорил, что хочет спать. Это нескончаемое ощущение усталости, сонливость в те моменты, когда засыпать нельзя. Он жил на два мира, работал на два мира, — голос затих, у машины сели батарейки. А радио продолжало потрескивать, оно еще было в состоянии работать. И затем, голос вновь зазвучал, вырываясь из хриплых динамиков: — И единственная польза, которую из этого можно было извлечь, заключалась в том, что эти миры пересекались. Они были связаны. После чего радиоволна вновь слетела. Динамики плевались шипением, пока пальцы не подкрутили отходящий провод. Голос вновь наполнил тесный кабинет: — Я могу прекратить это в любой момент. Вы знаете, что я действительно могу это сделать. — Улыбка. Чертова улыбка звучала в его тихом механическом голосе. Снова. Чертова улыбка уродовала его чертово неизвестное лицо. (Может, он умел менять лица?) За окном заморосил дождь. Мелкий и противный. Одолевал сон, который никогда бы не прекратился. (Может, он просто не мог умереть?) — И еще, как журналисту, вам стоило бы держаться подальше от апартаментов, которыми активно интересовался… этот человек. В особенности от комнаты триста два. (Может, умереть он и не пытался. Может…) — Да? — интервьюер включил кнопку, отвечающую за чувство самосохранения. Его голос звучал с опаской. Он чуть ерзал на сидении. Да, это чувствовалось в голосе. — Ну, тогда… всего доброго, Бра… — Меня зовут Уолтер Салливан. Мир наконец закончит свою историю. Шериф сухо хмыкнул. Он поглаживал рукой поверхность стола, в задумчивости жевал губами сигарету. Он был уверен, что слышал этот голос впервые. Голос, в котором звучала улыбка. И смех, который застрял в горле крючьями и располосовал его изнутри. Голос интервьюера немного дрожал, а связь так и вовсе пропадала. Динамики перегорели в тот момент, и черный дым повалил, заполняя помещение едким запахом. Запищала пожарная сигнализация. Шериф сидел за своим столом, и капли пота скользили по его широкому лбу. Не замечая того, он чувствовал только жар. Тот шел по спине, но больше всего горело лицо и горло. — Может… — сказал шериф. И в тот момент, когда его рот разомкнулся, всякая мысль покинула его голову. Так он и сидел, глядя на выпавшую изо рта сигарету. И не думал. В полицейском участке никогда не было никаких радиоприемников. После одного случая, когда один из них послужил причиной короткого замыкания в старой проводке, их вынесли на помойку. Небольшой пожар и несколько утерянных по этой причине уголовных дел поставило вопрос ребром. В полицейском участке никогда больше не использовали радио. Наутро шериф вырвал страницу с той статьей из журнала и сжег ее во дворе своего дома. Он тихо — буквально шевеля только губами — напевал песенку. Наутро он все забыл. И хоть думать пытался, все равно не делал этого, а создавал видимость. Причем довольно успешно. В статье говорилось о кроликах. Тех зверьках с фермы, которые, вероятно, попались в зубы какому-то хищнику. Потерпевший убытки фермер требовал начать отстрел лис и волков, выбирающихся от голода из ближайшего леса. — Я пристрелю эту псину! — кричал он. — Клянусь, я убью ее, когда найду! Толстенькие маленькие кролики. Глупые оголодавшие собаки. Журналисты об этом умолчали. Пресса так и вовсе спала, не заинтересовавшись мелкой новостью. Написали статью в местной газетенке. Шериф читал и продолжал не думать. Потом ему даже начало это нравиться. Поутру же взяв телефон и не глядя набрав чей-то номер, шериф спросил: — У полиции нет никаких доказательств? — Он, не моргая, следил за запертой входной дверью. Ему все чудилось, что ручка крутится не переставая. Что вот-вот дверь слетит с петель. Вокруг было тихо. — Никаких, шеф, — согласился с ним кто-то на другом конце провода, который никуда не вел.* * *
— Это п-п-плохой сон, очень… очень п-плохой сон. И как бы я ни с-старался, не могу вспомнить, с чего он на-начался. Время остановилось. Не было никакого завтра, не осталось никакого вчера. Даже сейчас не имело права существовать. Джаспер заметил изменение, только когда стемнело, а воздух пропитался сырым запахом земли. Ночь в лесу всегда наступает быстро, кроны деревьев скоро прячут последние солнечные лучи. Но сейчас вечер выпал на землю словно огромный тент. Дыхание стало тяжелым, в горле стоял запах прелой листвы. — Это п-плохой сон, очень п-п-плохой сон, — пробормотал Джаспер, сидя на узкой лавке. Он не надеялся на ответ. — Плохой сон, да? — произнес парень, безучастно таращась перед собой. — Я это уже слышал. Джаспер не знал, с кем говорит, и главное — не горел желанием узнать. Это все равно не имело никакого смысла. Они уже были мертвы, они оба. — З-здесь всегда ночь, з-заметил? — спросил Джаспер, с трудом поднимая взгляд к лицу парня. Тот выглядел отстраненным, хотя лицо его было усталым, помятым. Джаспер действительно пытался считать часы и ждать рассвет, только это ни к чему не приводило. И он продолжил только одно — ждать. Без всякого интереса и стремления. — Я здесь недавно, — ответил парень и не соврал. У него на лице была печать. Джаспер никак не мог найти ей названия. — Где з-здесь? — Не знаю. — Он огляделся и чуть повел плечом. В этом жесте тоже была сонная усталость. Он давно не спал. Он тоже. А Джаспер вроде как разыскал ответ на этот вопрос и сказал: — П-потому что нет ни-никакого «з-здесь». — Он помолчал еще немного, но так как парень все стоял над душой и разглядывал ритуальные свечи, продолжил: — Но-носатый парень. В-видел его? — Нет. — Я в-в-видел, как он вы-выстрелил себе в голову, — рассказал Джаспер. — Лю-любопытный п-парень. Он го-говорил о дьяволе, он был Б-богом. Я в-видел, — он часто закивал головой в подтверждение своих слов. — С-скоро случится у-ужасное, по-подожди. — Видел здесь что-нибудь? — З-здесь никого н-нет, только м-мертвецы. — Он ткнул пальцем на север, затем на северо-восток. Куда ни сунься — мертвецы. — Они б-бродят в хаосе, б-бродят здесь по-повсюду. Они не-ненавидят своего Б-бога. — Он поморщился как от кислоты. — З-десь нет живых, не может б-быть. Ты тоже м-мертв? — Нет, я… — Ты должен б-быть м-мертв. Я в-видел, как он вы-выстрелил одними па-пальцами. — Приложив пальцы к виску, Джаспер сделал выстрел губами: — Паф! Он уже был м-мертв. З-здесь только п-призраки. В-видел подобное? — Я понимаю, о чем ты. — А они мне не по-поверили. Они де-держали бы меня там до-долго, если бы у-убийства не п-п-продолжались. — Он вспомнил те недавние разбирательства с полицией. Копы были слепы как кроты. — З-знаешь, сколько их уже? — Не дожидаясь ответа, он продолжил: — Ш-шестнадцать че-человек. Ш-ш-шестнадцать тел. Там б-были Бобби и Ш-шон, теперь я з-знаю. — Он вздохнул, кивая головой, как китайский болванчик: — А еще эта… Ш-ш-ш… Ш-шерон Б-б-б… — Имя ее не хотело сходить с губ, и Джаспер плюнул. — О-он у-убил ее, я в-видел ее. — Кто он? — О-он, — просто пожал плечами Джаспер. — Не ч-человек. Его и-имя… — Но он только покачал головой, это имя застряло бы в глотке, как призрачный смех, раздирая пищевод. — Я у-умираю от жа-жажды. — Джаспер провел рукой по горлу, говоря: — З-здесь так го-горячо. — А затем спросил, путаясь в мыслях: — Ты в-веришь в Б-бога? — Наверное, нет. — А в-в-в дьявола? — Нет, — ответил парень уже увереннее. Так, будто знал, о чем говорит. Так, будто ничего об этом не знал. — Я в-в-верю, с-с-скоро и ты у-увидишь. Они де-делали с бес-беспризорниками у-ужасные ве-вещи. Се-сейчас будут ве-вещи еще хуже. Ж-ж-ж… — Джаспер вздохнул и беспомощным жестом закрыл лицо руками. Он всегда говорил с запинками, а теперь даже думал так же. — Ты м-мертв, п-п-парень. Время здесь не шло. Никогда ведь и не было никакого «здесь». И попросту ничего здесь не было. Никого живого. Никого. Здесь не могло быть времени. Ты мертв, парень. Вы все мертвы. Джаспер не горел желанием узнать, что к чему и прямо сейчас. Он просто горел. И главное — он знал правду. Только смотрел теперь не он. Теперь смотрел совсем другой зритель. — Я был им, Богом… — думал вслух Джаспер. Теперь я проснусь в своей постели, должен был думать он. Теперь я смогу поспать, только на это хватило его мыслей. Он прошипел последнее слово и затих: — Д-дьявол! Он ошибся. Он говорил о Боге. Он подразумевал дьявола.* * *
Когда он умер, мир не прекратил существовать. Он отчаянно желал этого — чтобы мир закончил свою историю. И эта мечта не имела за собой никакого обоснования, без всякого потенциала и единого участия она, тем не менее, продолжала крутиться в сознании. Эта мечта — всего лишь маленький неоперившийся птенец. Раздави его! Всякий раз, когда он думал, что все кончено, мир смеялся ему в лицо, а история продолжала скручиваться в спираль. Он не знал, где начало или конец. Мир — спираль. Для него он был как сон. Непредсказуемый и бесконечно серый. Когда он умер, мир потерял окраску. Тигр стал обычной кошкой. Маленьким ласковым зверьком. Когда он второй раз в жизни открыл глаза, мир был тих и спокоен. В первый раз его встречал только крик и свет, в котором можно утопиться. Столько света после темноты, что лучше было потерять зрение и всяческие ориентиры. Этот мир достаточно темный для того, чтобы в нем укрыться, как в кокон пауку. Не для перерождения, но для успокоения. Могила его не исправила. Могила исправит только тело, а он — облаченная в пустоту душа. И мир был пустынен для него и тих. Он чувствовал умиротворение, а потом пришли они — стонущие мертвецы, не способные влачить своего жалкого состояния. Он знал их и примерял жизнь каждого на себе. Он был в каждом из мертвецов. Он был — каждым из них, а значит, умирал не единожды и столько же раз возрождался. Они были мертвы и жаждали мести. Он улыбался в их пустые лица. Он улыбался их ненависти и не мог ненавидеть их в ответ. Он чувствовал себя их частью так, как никогда прежде не было с людьми. В мире, который поддался разрушению задолго до его рождения и смерти, встречались люди, которые равно любили всех. Они никого по-настоящему не любили, и только терпели их, и только испытывали ко всем равнодушие. Он же ненавидел каждого и, значит, не имел к ним ничего, кроме скуки и безразличия. У пустоты было его лицо. Лицо человека, который желал возродить Бога и ради этого делал чужую работу. Нес не свою ношу, пользовался сторонней силой. Испытывал Божью власть, но Богом не был. Одевался в человеческий облик, но человеком от этого не стал. Чужая боль уже даже не ранила, стала привычной, скучной, как мир вокруг. И когда он примерял на себя чужие жизни, острое осознание поднималось с самого дна души. Люди жили отвратительными дикими животными. Такими же отвратительными они покидали один мир, чтобы пробраться в другой. Скидывали некоторое количество лишней кожи и жили дальше так же, как и умерли. Мертвецы ненавидели своего Бога. Бог покинул своих мертвецов. И когда мир рушился, он исчез вместе с ним. И только вместе с ним он мог возродиться, потому что никогда не был свободен и никогда бы уже не стал. Когда он родился, ему лучше было бы сразу умереть, но мир хотел смотреть в его глаза, и он подчинился, как и всегда. Он — кто угодно и каждый из этого Другого мира. Он — Уолтер Салливан.* * *
Радиоприемник в машине затрещал, а затем из динамиков посыпались звуки: «Специальный выпуск новостей…». Машина простояла в лесу пару лет, аккумулятор давно сел, и стекла покрылись дорожной пылью. Листья на корпус не сыпались, и ржавчина не разъедала металл. Время замерло. «В лесу, в окрестностях Сайлент Хилла, сегодня утром был обнаружен обгоревший труп…» — вещало радио в пустоту. На мили вокруг ни одного слушателя. И все повторялось снова и снова. И так шесть раз. Убийства с того света, руками не своими и ничьими. Без рук. Бездумно следуя за ослепленными глазами, которые видят только мечты. Но и они всего лишь иллюзия. «Полиция возбудила уголовное дело по факту убийства и проводит расследование». Улик все равно никаких не было. Следов не было и отпечатков. И ничего вообще, что привело бы к разгадке. И никого совсем, кто видел и сумел бы рассказать. Полиция бессильна против мертвых. Связаны руки, да и оружия для них никакого не подобрать. Против мертвых бессильны даже мертвые. Просто равны. Он больше никого не убивал, у него не осталось человеческого тела, но утроились возможности. Он устраивал все так, чтобы жертва сделала все сама. Он Бог с человеческим разумом. «По слухам, на теле мужчины были вырезаны числа "один-семь-один-два-один". Из-за отметок на теле жертвы, полиция исследует возможные связи со случаем…». Вырезал Джаспер их сам. На своей груди своей рукой. Он все сделал сам. Он сам… Связь невидимая, потому что потусторонняя. Полиция заведомо оказалась в тупике, но продолжала вяло бегать по кругу, как мышь в колесе. Время вышло. Человек, который считал себя Богом, не был даже человеком. А был никем, ничем. Всегда. С рождения. Время умерло. А он все продолжал править убитыми, жалкими, неспособными дважды умереть призраками людей. И сам он был мертв с детства. И сам он был в подчинении. — Тебе не нравится этот мир? — послышался тихий потусторонний голос. Он спрашивал пустоту. — Как будто он когда-то был иным. Как будто был. Голос, в котором звучала улыбка. В котором сдох смех. Голос звучал, потому что у него хватало сил на это, а еще на десяток других дел. Кровавых, бессмысленных. Голос не звучал на самом деле, он только слышался. Но он все же существовал, просто был невидим ни для кого. Словно Бог, промелькнуло в голове и спряталось, не в силах стать правдой. У пустоты было его лицо.* * *
Радиоприемник в машине надрывался, а кость все раскачивалась и стучала. По инерции раскачивалась и стучала.