Шаги по стеклу

Marilyn Manson «Born villain» Pain «Season of the reaper» Broken Iris «Broken inside» Недолго повозившись с замком, Дин тихо и осторожно вошел в квартиру. Пусть дорога заняла не так уж много времени, но его хватило, чтобы успокоиться. Сейчас он бы даже мог подождать Каса снаружи, если бы не алогичное, но нестерпимое желание увидеть. В него словно всадили нож и не спешили вытаскивать. Он ходил с ним, дышал с ним, спал с ним. И вот сейчас, назло палачам, он хотел взять — и провернуть его в ране. Доказать, что таким его не сломать. И доказать себе, что может это сделать. Жилище, пропахшее табачным дымом, встретило его тишиной. Не работал телевизор, не было слышно разговора, даже кровать не скрипела. Увидев полоску света под одной из дверей, Охотник направился туда. Послушал несколько ударов сердца все ту же тишину и вошел без стука. — И какого хрена ты сюда приперся? — флегматично спросила Мэг. Она сидела на заправленной кровати, опираясь на спинку, держа в одной руке бутылку виски, а во второй сигарету. Бутылка была почти пуста, но на состоянии женщины это отразилось не особо заметно. — Где Кас? — О, ты вспомнил о Кларенсе? — она язвительно ухмыльнулась. — Не прошло и… а нет, прошло, хрен знает сколько времени уже прошло с тех пор, как твоя задница уплыла с больничной койки. — Что за бред ты несешь? Что еще за Кларенс? — Ну ты же спросил, где он. — Я спросил, где Кас! — Дин начал терять терпение, большими запасами которого никогда не мог похвастаться. — Нет здесь никакого Каса, — Мэг встала, одергивая рубашку на несуществующей, по мнению Дина, груди, и выпрямилась во весь свой маленький рост. — Есть мой Кларенс. А для тебя он вообще Кастиэль и никак иначе. — А ты не охренела, дорогуша? — опешил Винчестер. — Я — нет. А вот ты, похоже, да, раз решил, что можешь приходить сюда и качать права. Ах да, ты еще и забыл, что прав-то у тебя никаких нет. Уже собираясь свернуть шею наглой суке, он шагнул вперед. — Что здесь… Дин? Резко развернувшись к двери, Охотник увидел стоящего на пороге Кастиэля. Привычный темный строгий костюм, белоснежная рубашка, галстук — все как всегда. Чистильщик окинул его недоумевающим взглядом, под которым вся уверенность резко сошла на нет. Внезапно на ум пришла вполне логичная мысль: а с чего он действительно решил, что имеет право вламываться сюда и предъявлять какие-то претензии? Ангел подошел к Мэг. — Кларенс, я, конечно, все понимаю, но, может, твой бывший все-таки не будет приходить к нам как к себе домой? — женщина обижено надула свои тонкие губы. На взгляд Винчестера, выглядело это отвратительно и смехотворно, но чистильщик, похоже, так не думал. Он мягко прикоснулся к ее плечу, внимательно заглядывая в глаза, и спросил: — С тобой все в порядке, Мэг? — Да что с ней могло случиться?! — Учитывая, что рядом ты? Все что угодно. Кас посмотрел на него — и ледяные копья пронзили грудь насквозь. И это было, вообще-то, неверное утверждение — на него посмотрел Кастиэль. Дин мог бы подумать, что время внезапно отмоталось назад и они только что познакомились после того провального дела, однако даже тогда чистильщик не выглядел настолько замороженным. Тогда было равнодушие — сейчас отторжение. Тогда было безразличие — сейчас враждебность. Лед, но лед обжигающий и колючий. Ни проблеска тепла в глазах. Ни грана узнавания даже. Как будто и не было между ними даже банального общения, не говоря уже о большем. Это было сродни удару под дых, выбившему из легких весь воздух и лишившему возможности сделать новый вдох. — Кас, я… — Мое имя — Кастиэль. Можно мистер Новак. И да, Дин, позволь поинтересоваться, что дало тебе право вломиться в квартиру Мэг? — А что тебе дало право приставить ко мне «хвост»? — Винчестер попытался вернуть себе уверенность и чувство праведного негодования, с которым сюда направлялся, однако не особо преуспел. О какой уверенности можно говорить, когда тот, в чьих глазах он уже привык видеть подтверждение своего права делать что угодно, смотрит, как на досадное недоразумение, вряд ли имеющее право даже просто на жизнь? — «Хвост»? — чистильщик непонимающе нахмурился. — А, тот наблюдатель, которому я поручил присмотреть за тобой, а потом забыл отменить приказ. Что ж, завтра отменю, — он рассеянно пожал плечами. — Да, но какого хрена тебе это понадобилось? — Я должен был убедиться, что ты не задумал какую-нибудь глупость против синдиката. Поскольку я теперь являюсь Главой Семьи, меня бы это огорчило. А еще ты — ходячий магнит для неприятностей, Дин. Я устал вытаскивать тебя из одной только затем, чтобы ты тут же нашел себе новую. Пусть мы некоторое время были то ли друзьями… Хотя о чем это я? Ты никогда не считал меня другом. Друзьям ведь доверяют вроде бы. Правильнее будет говорить: пусть какое-то время назад мы были… хм… а ведь никем мы не были на самом деле, верно? Так что я даже не могу найти рациональных причин, по которым я вытащил тебя из пыточного подвала. Но, в любом случае, мне эта благотворительность надоела. Так что можешь сказать «спасибо» — и за то, кстати, что мои наблюдатели сделали возможным спасение твоего брата — и исчезнуть из чужой квартиры и моего поля зрения. Обещаю, что больше не буду интересоваться твоей безопасностью. Слова Ангела, густо пропитанные сарказмом, словно озвучивали сомнения самого Винчестера и оттого били в два раза сильнее. Значит, так. Ну что ж, все логично. Что заставляло его думать по-другому? Что заставляло его верить в какие-то глупости, нарисовавшиеся воображению Сэма? Пожалуй, до этого Дин и сам не осознавал, насколько был уверен в истинности всего того, что, как ему продемонстрировали только что, было всего лишь иллюзией. Несмотря на свои же отрицания — верил. Врал себе, что не верит. Потому что признание такого к себе отношения требовало бы чего-то в ответ. Признать — значило согласиться с тем, что на нем висит тяжкий груз обязанности соответствовать, быть достойным. А ну чего он мог быть достойным на самом-то деле? Он врал себе, но не думал, что его ложь может оказаться правдой. Такой горькой, болезненной, убийственной правдой. Тянуло напомнить Кастиэлю обо всем, что тот делал раньше, спросить: зачем тогда все это было? Однако не было ни малейшего сомнения, что на все его напоминания тот ответит множеством вполне рациональных причин для своих поступков. И слушать их Дин не хотел. — Ладно. Я понял, — он упрямо вскинул голову, пытаясь создать на лице какую-нибудь подходящую случаю гримасу, которая бы не показала, как ему на самом деле паршиво. Понять, получилось ли, было затруднительно, поскольку Кастиэль уже отвлекся на Мэг, даже не глядя на него. Зато при взгляде на женщину лицо чистильщика утратило всю свою холодность, становясь таким, каким и он, Дин, помнил его не так уж часто. Винчестер почувствовал себя несуществующим. Все, что он хотел еще сказать, просто улетучилось из головы, потеряв смысл. Резко развернувшись, он вышел из комнаты, а потом и из квартиры. Кажется, его ухода так никто и не заметил. Возможно, как и присутствия. Сев в Импалу, он некоторое время изучал лобовое стекло. Мыслей не было. Ни одной. Голова казалась пустой. Он весь был пустым. Оболочка. Содержимое куда-то делось. И нельзя сказать, что это так уж огорчало: пустота, по крайней мере, не могла болеть. Заводя наконец машину, он хрипло рассмеялся. Просто в этот самый момент ему пришло в голову, что вот только сейчас он стал действительно свободным. Как воздушный шарик, которому обрезали веревочку. Лети. Куда хочешь и как хочешь. Ничто не держит. Никто не держит. Можно делать все, если на все плевать. Можно вернуться сюда, к этому дому, завтра. И сделать то, что так хотелось. Пусть это ничего не изменит. А разве обязательно должно? Разве смысл не в том, что просто хочется? Просто отомстить. За то, что у него забрали то единственное, в чем он нуждался. Просто сделать то, что он умеет лучше всего… Стоя возле открытого багажника, он тщательно вытирал какой-то тряпкой руки, кажущиеся в тусклом уличном освещении почему-то черными. Подняв одну кисть повыше, так, чтобы прямо на нее падал свет ближайшего фонаря, Винчестер внимательно ее рассмотрел. Нет, не черная — она была красная. Вся в крови. Вторая тоже. Дин с трудом разлепил глаза, пытаясь сфокусировать взгляд. Голова гудела, перед глазами все плыло и подергивалось, то становясь четче, то расплываясь вновь россыпью черно-белых пульсирующих пятен. Это ж надо было вчера так набраться! Через полминуты усердного моргания картинка вроде бы настроилась. Тусклый сумеречный свет, льющийся откуда-то сзади, освещал голые стены и дверь с зарешеченным окошком. Осторожно повертев головой вправо-влево, Винчестер убедился, что комнатка, в которой он проснулся, — небольшая, совершенно пустая (кроме кровати, на которой он лежал, никакой мебели в пределах видимости не было) и какая-то странная. Она не походила на тюремную камеру, во всяком случае такую, какими он всегда их видел в фильмах. И на больничную палату похожа была не очень, ввиду отсутствия аппаратуры и какой-никакой мебели, хотя бы для посетителей. Организм отреагировал на движения усилившейся болью и тошнотой. Охотник полежал несколько минут, пытаясь унять последнее и надеясь, что утихомирится и первое. Попытавшись встать и проверить, что там позади, где должно было находиться, по логике вещей, окно, Дин обнаружил, что прикован к кровати широкими мягкими ремнями. В сознании забилась паника, усилившаяся, как только он попробовал вспомнить, как вообще сюда попал. И что было вчера. Где он так набрался. И только ли набрался, раз оказался в каком-то жутком месте, больше всего напоминающем, как только что пришло в голову, обычную психушку. Мечущиеся в голове мысли мешались еще больше из-за вновь усилившейся головной боли. Очертания двери и стен поплыли, словно затягиваясь туманом. Он отчаянно заморгал, силясь вернуть в порядок хотя бы зрение. Внезапно от темноты в углу отделился один сгусток, трансформируясь по мере приближения в человеческую фигуру. Когда темный силуэт вступил в полосу серого света, Дин смог различить лицо. — Кас? — он неверяще распахнул глаза, скользя взглядом по знакомому лицу. Кастиэль смотрел мягко, грустно, сочувственно. — Кас, как мы тут оказались? Что случилось? Я ничерта не помню! — губы и язык тоже слушались плохо, словно стянутые какой-то пленкой, так что каждое слово приходилось выталкивать насильно, и за их внятность Винчестер бы не поручился. Однако чистильщик понял. — Ты все помнишь, Дин. Ты знаешь. Просто подумай. — Черт! Может, ты сначала меня освободишь, а потом уже я буду думать?! — Я не могу. Прости, — Ангел печально покачал головой, снова отступая в тень. — Хэй, стой! Что за хрень?! Почему не можешь? — Винчестер вскинулся на постели, пытаясь приподняться, насколько позволяли гребаные ремни. В голове радостно застучали многочисленные молоточки. Снова затошнило. — Это не в моих силах, Дин, — ровно прозвучало откуда-то с той стороны, где должен был находиться Кастиэль, если бы затуманившееся в который раз зрение не мешало Охотнику его видеть. — Какого хрена ты не можешь сделать такую простую вещь? — он хотел возмутиться, но смог лишь едва слышно прошептать это, бессильно откидываясь на подушку. Веки, казалось, вдруг стали весить по тонне каждая. — Потому что меня нет, — раздалось вдруг совсем рядом. Огромным усилием воли открыв глаза, Дин убедился, что зрение опять наладилось. Кас действительно стоял прямо возле кровати, накрыв своей ладонью его сжатую в кулак кисть. Дин видел это. Но не чувствовал. Ладонь Кастиэля прошла сквозь. Сквозь его руку. Сквозь кровать. Охотника затрясло. — Что за херня, Кас?! Что за гребаный приход?! Чем меня тут накачали?! — Ничем, Дин. Напротив, вечером тебе забыли дать лекарства. — Это ты сейчас хочешь сказать, что ты… кто? Призрак? Привидение гребаное?! — Нет, конечно. Я просто не существую. Меня никогда не было. — Что ты несешь?! Что за бред?! Я помню, как мы познакомились! Я помню… — Когда мы познакомились, Дин? — Примерно год назад. У меня тогда еще свидетель сбежал. Я помню, каким ты мне показался тогда засранцем, — воспоминания, пусть и после некоторых усилий, всплывали в его голове. В его все сильнее раскалывающейся от боли голове. В ушах зашумело так, что он еле расслышал низкий голос, сказавший: — Ты здесь уже больше шести лет, Дин. И вот этот, знакомый каждой своей модуляцией, голос — несуществующий? Невозможно. — Невозможно… — прошептал он из последних сил, проваливаясь в какую-то серую муть с мелькающими нечеткими картинками. Вот он в одной комнате с Мэг и Касом, и Кас смотрит как-то странно и говорит не так и не то. Вот Дин выходит на улицу, вынимает из багажника тряпку и тщательно вытирает руки, которые в тусклом уличном освещении кажутся почему-то черными. Черными? Дин поднимает одну руку повыше, так, чтобы она попала прямо под свет ближайшего фонаря, и внимательно рассматривает ее. Нет, она не черная — она красная. Вся в крови. Вторая тоже. Он закусил губу и хрипло застонал. Молоточки в голове превратились в огромный бухающий молот. Вот он снова видит перед собой Мэг, самодовольную, стервозную суку, которая посмела взять то, что он считал своим. Миг — и ее горло расцветает кровавой улыбкой, кожа расходится под давлением крови, неудержимым потоком льющейся на пол вместе с ее никчемной жизнью. Он чувствует удовлетворение. Но в следующий момент оно сменяется непониманием: на него нападает тот, кому он не хочет причинять вреда. Не хочет — но не может остановить. Кас мрачен и сосредоточен. И он неплохой боец, несмотря на относительно мирную профессию. Но Дин все равно лучше и сильнее. Увы, не настолько, чтобы совладать с бешеным натиском Ангела, не убив его. Когда его же собственный тонкий стилет пронзает ему грудь, Кастиэль только выдыхает длинно и как-то даже облегченно. В его взгляде нет укора, нет ненависти — есть умиротворение. А вот Дин чувствует… да ничего он не чувствует. Его нет. Как он мог бы что-то чувствовать? Словно разом обрубаются все нити, связывающие его с миром. Он оседает на пол беспомощной марионеткой и баюкает в объятиях безжизненное тело. Дин ухватился за жесткую больничную кровать, как утопающий — за спасательный круг, комкая простыни дрожащими руками, снова и снова вдыхая прохладный, воняющий дезинфектантами воздух, словно не мог поверить, что он, этот воздух, еще существует. — Кас, — он хотел крикнуть, но голос дрожал и не слушался, так что получился только надломленный всхлип. — Да, Дин. Под веками вместо видений закручивались разноцветные спирали, усиливая тошноту, но Винчестер сейчас и этому был рад. Едва приоткрыв слезящиеся глаза, он попытался найти взглядом темный силуэт. Комната прыгала, то тут, то там вспыхивая неожиданными цветными вспышками. Поморгав, он обнаружил, что Кастиэль по-прежнему стоит рядом. Живой и невредимый. Свистопляска в мозгу немного улеглась, притихла под давлением действительности. — Черт. Мне привиделось, что я убил тебя, — выдохнул Охотник, едва шевеля непослушными губами, одна из которых вдобавок была теперь прокушена, разбавляя соленым мерзкий лекарственный привкус во рту. — Ты не мог меня убить, — Кас смотрел с искренним сочувствием. Совсем не так, как в его недавнем наркоманском бреду. — Меня никогда не было, Дин. Ты же знаешь. Подумай. В голове, в накатывающей прибоем мутной пелене, опять зашевелились что-то мерзкое и склизкое. Хотелось разодрать собственный череп и вытянуть это оттуда. — Твою мать, Кас, я нахожусь неизвестно где, происходит здесь неизвестно что, а ты пытаешься убедить меня, что тебя нет, и предлагаешь подумать?! Не хочу я думать! Я хочу понять, что за херня тут творится! Это какая-то шутка, да? Мерзкая шутка! Давайте, все, хватит! Кас, кончай этот балаган! — теперь не только голова — все его тело отчаянно болело. Ныли запястья и лодыжки там, куда впивались ремни, когда он пытался вырваться. Живот скручивало от страха. Глаза слезились, словно песком засыпанные. — Ты находишься в психиатрической клинике. И я не могу закончить этот, как ты выразился, балаган. Просто потому, что не существую на самом деле. Мерзость в голове, словно услышав команду «фас», бросилась на приступ его сознания. К горлу подкатила тошнота. В ушах снова зашумело. В этом шуме скрывались какие-то звуки, тонкоголосые шепотки, но, чтобы расслышать их, нужно было сосредоточиться, а сил на это не хватало. Ему казалось, что он весь тонет в серой, мутной, скользкой мерзости. В этой серости, как в калейдоскопе, вертятся огрызки каких-то картинок, время от времени складываясь в отдельные лица или сцены. Чаще всего в них присутствуют Сэм и Кас, что не странно. И Ангел еще пытается что-то вякнуть о том, что якобы не существует? А кто же тогда во всех этих воспоминаниях? Вот есть еще Кроули и даже Дафна. И снова Кас… Если бы чистильщик тогда не вырвался… Звонок босса, который перевернул все, превратив праведную месть, которую он хотел совершить, в банальное убийство с особой жестокостью, которое он чуть было не совершил. Но почему тогда телефон выскальзывает из влажной руки и падает на пол, брызгая вокруг красным? Дин смотрит на свои руки — они все в крови. Откуда так много крови? Что-то внутри подсказывает: повернись. Но он не хочет. Не хочет смотреть на то, что позади. И все же поворачивается. Кастиэль — точнее то, что от него осталось, — висит возле стены на собственных руках, приколотых ножами. Ноги его перебиты и неестественно вывернуты во многих местах, как и пальцы на руках. Кожи на некоторых участках тела не хватает, и обнаженная плоть обильно сочится кровью. Там, где есть кожный покров, нет ни одного места, не занятого раной, ожогом или хотя бы кровоподтеком. Брюшная полость вскрыта и внутренности бесстыдно свешиваются до самого пола. Дин бросается к этому изломанному телу, оскальзываясь на крови. Как будто он еще может что-то исправить. Как будто еще не поздно. Трясущимися руками вынимая ножи, хватая грузно падающее тело и оседая на пол вместе с ним, Дин что-то беззвучно шепчет. Беззвучно, потому что не может произнести вслух это чуть более, чем несвоевременное убогое «прости». Тело, которое он баюкает в руках, безжизненно. И он может разве что порадоваться, что для Ангела уже хотя бы все закончилось. После трех дней пыток. Он проклинает Кроули, который не позвонил раньше, он проклинает плохую связь в этом богом забытом месте, он проклинает себя за то, что вообще родился. — Дин! — знакомый голос вытащил из почти полностью засосавшей его кровавой бездны. Винчестер с усилием разодрал словно склеенные веки, пытаясь сфокусировать плывущий взгляд. Из глаз текли слезы, затуманивая и так нечеткую реальность. Реальность ли? Челюсти свело судорогой. Тело трясло как в ознобе. — Я убил тебя, — прохрипел он с трудом, совладав кое-как с трясущимися губами. Горло болело, как будто он кричал на пределе возможностей голосовых связок. — А ты здесь. Как такое возможно? Он все еще не видел Кастиэля, но слышал его голос откуда-то из-за этой пелены слез и пульсирующих цветных пятен. — Это невозможно. Ты не мог меня убить. Ты просто пытаешься себя обмануть. Снова. Меня здесь быть не может и нет на самом деле. Никогда не было. Да, Дин слышал его голос, но не понимал, что тот говорит. Что значит «нет»? Кастиэля нет? Не было? Никогда? Вот что невозможно. Он ведь помнил… помнил его поцелуи, его объятия, тепло и запах его кожи. Он помнил его кровь на своих руках. Но… если тогда… если он действительно убил его тогда… то как он мог все это помнить? Ужас накрыл с головой, выкручивая суставы, вытягивая жилы, вскипячивая кровь и мозги — как и не снилось ни одному палачу. Серость в голове пошла черными кляксами. И в этих кляксах тоже мелькали какие-то обрывки. Которые он не хотел видеть. — Если… если тебя нет, то почему я тебя вижу. — Ты придумал меня, Дин. Ты сам. — Бред. — Разве? А ты подумай. Какова вероятность, что совершенно посторонний человек, хладнокровный человек, не имеющий даже понятия о чувствах, не то что самих чувств, вдруг проникнется к тебе симпатией? Настолько, что будет раз за разом прощать тебе все, включая и попытку убить? Какова вероятность, что совершенно нормальный, гетеросексуальный мужчина, причем именно тот, который тебе понравился, вдруг ни с того ни с сего влюбится в тебя? Какова вероятность, что он окажется настолько идеальным для такого несовершенного человека, как ты? Способным не столько не видеть твои недостатки, сколько не считать их вообще таковыми? Подумай. — Я не хочу думать. Ты настоящий. Может, не здесь. Но ты есть, ты существуешь. Это — правда! Я не псих! — на последнем восклицании голос сорвался. Горло засаднило еще сильнее. По мозгам снова кто-то колотил кувалдой. Слезы высохли, и Дин заморгал, пытаясь хоть как-то разогнать танцующие перед глазами фейерверки. — Нет, Дин, не правда, — устало вздохнул Кастиэль. Сфокусировавшись наконец на нем, Винчестер убедился, что и взгляд у Ангела тоже уставший и какой-то сожалеющий. — Ты в психиатрической клинике, а значит, утверждение, что ты не псих, не имеет под собой основания. И я не существую. Нигде, кроме твоего воображения. — То есть ты намекаешь, что в моей личной жизни все было настолько хреново и безнадежно, что мне понадобилось выдумать тебя? — Нет. Тебе просто нужен был кто-то, кто мог бы тебя простить. — За что? — губы внезапно застыли, словно вмиг покрывшись ледяной коркой. — Ты знаешь. То, что ты не хочешь вспоминать, не значит, что не помнишь. Думай. — Нет. Не надо. Кас, не надо. Я не знаю, как ты это делаешь, но прошу тебя, не надо. Я больше не выдержу, — Дин пытался кричать, но губы едва шевелились, скованные холодом. Знакомая муть надвигалась одной гигантской волной, угрожающе блестя масляно-черной пеной. Дин смотрит на свои руки — они все в крови. Густая краснота стекает на пол ленивыми каплями. Кап-кап. Размеренно. Спокойно. Неотвратимо. Откуда так много крови? Что-то внутри подсказывает: повернись. Но он не хочет. Не хочет смотреть на то, что позади. И все же поворачивается. Отец, мать и Джесс висят на крюках для разделки туш. Отец — охотник, он и приделал крюки в сарае. Крепкие, надежные. Способные выдержать вес оленя. Или самого Джона Винчестера. У Джесс, девушки Сэма, которая зашла к ним на ужин, пока мелкий в колледже, отрублена правая рука. У остальных все части тел на месте. Зато у всех троих вскрыты брюшные полости, как и положено. Внутренности свалены в большой таз, стоящий рядом. Кое-где на телах болтается неровными полосами не до конца снятая кожа. Дину всегда плохо удавалось свежевание. Его выворачивает. Желчью и какой-то вонючей гадостью. Он помнит, как сидел с компашкой у Аластара. Странное имя. Не имя вообще-то, а прозвище. У них у всех есть прозвища — еще с тех пор, как были они сопливыми подростками и это казалось круто. А потом прилипло. Дин, к примеру, Охотник. Хотя на настоящую охоту с отцом ходит не так уж часто и никогда не признается даже под страхом смертной казни, что просто не любит причинять боль живым существам. И крови не любит тоже. В какой-то момент, когда все уже прилично навеселе, Аластар выволакивает из-под грязного стола здоровенную канистру и, пьяно ухмыляясь, сообщает: «Новая бодяга Азазеля. Убойная, как сказал желтоглазый. Кто пробует?» Конечно, все. Все — это немного на самом деле. Молодежь, вроде Дина, Бенни, Гарта. И сам Аластар, он постарше, вожак. Вроде есть еще кто-то, но их лица расплываются перед глазами. Их Дин не помнит. Как и всего, что было после. Только смутные обрывки. Вроде бы он охотился. И убил троих оленей, в кои-то веки не цепенея от вида крови. Смотреть на этих «оленей» он не может. Так и сидит рядом с лужами собственной рвоты, пялясь на свои окровавленные руки. В горле сбился комком звериный вой, но вытолкнуть его нет сил. Лучше просто лечь на пол, прямо в лужу вонючей блевотины, и задохнуться. Лучше так. Но он не задыхается. Дин сделал судорожный вдох. Потом еще один. И еще. Воздух казался вязким, как… именно, как рвота. И на языке еще оставался этот желчно-горький привкус. Зато голова была пустая: муть ушла. Вместо нее череп словно сдавливал холодный железный обруч, становясь с каждым мгновением на микрон меньше. Сморгав слезы, Винчестер заметил, что в комнате — палате? камере? — стало светлее. — Ты вспомнил, — констатировал Кас, слегка просвечиваясь. — Это неправда! Это все бред, который ты зачем-то внушил мне! Или кто-то внушил! Вы тут какие-то эксперименты проводите, да? Это все бред! Я помню, как умерла мать. Был пожар. Я помню, как умер отец. В больнице. Я знаю, как умерла Джесс. Я знаю… я… я помню… — постепенно голос его затихал, теряя силу с той же скоростью, с какой сам Дин терял уверенность. Горло болело, как обожженное, голос хрипел еще сильнее. Тело дрожало то ли от холода, то ли от ужаса, руки и ноги ныли, будто его долго и настойчиво выкручивали, как белье. Воспоминания блекли с ужасающей скоростью, теряя объемность и подробности. Что говорил отец после смерти матери? Какой грузовик врезался в них? Что именно случилось с Джесс? — Ты вспомнил, — ворвался в его беспомощное барахтанье в собственной памяти голос Каса. Несуществующего человека, которого он любил. — Это хорошо. — Нет. Лучше бы не вспоминал. Зачем? Ты же плод моего воображения, как ты смог заставить меня вспомнить то, что я помнить не хотел? — на чистильщика Винчестер не смотрел. Хотя какой он, к черту, чистильщик?! Просто иллюзия. — Часть твоего сознания всегда сопротивлялась вымыслу. Потому ты мне и не доверял и пытался тем или иным способом умертвить. Ты хотел уничтожить свою выдумку. Хотел вернуться к реальности, какой бы тяжелой она ни была. — А есть к чему возвращаться? — Дин все так же изучал потолок. Он чувствовал себя опустошенным. Повернуть голову сил не было. Вообще ни на что их не было. Да и зачем? Увидеть в последний раз того, кто никогда не существовал? — На сколько меня упекли? И это все-таки психушка или тюрьма? — воспоминания не спешили восстанавливаться полностью, оставаясь ворохом обрывков и черно-белых пятен. — Вначале тебя признали вменяемым, и ты был в тюрьме. Но уже после шести месяцев тебя перевели сюда. — И откуда ты это знаешь, если тебя вроде как нет? — Потому что это знаешь ты. Просто еще не вспомнил. — Ладно. Срок какой мне дали? — Пожизненно, — тихо проронил Кастиэль. Надо же, какая сочувствующая у него галлюцинация. Хотя кто бы сомневался, раз уж он придумал Ангела — Ангела! Как банально! — только затем, чтобы получить прощение. Внезапно обожгло мыслью, что Сэма ведь не было в том сарае! — А Сэм… Где Сэм? Кастиэль молчал долго. Потом все же ответил: — Он не желает о тебе слышать. Он ненавидит тебя. Да, галлюцинация сочувствующая, но предельно откровенная. А мелкий… нет, Дин не был на него в обиде. Как бы тот мог даже вспоминать без содрогания о существовании чудовища, убившего и выпотрошившего отца с матерью и его девушку в придачу? Как можно было вообще позволить жить такому чудовищу? На кой хрен? На кой, блять, гребаный хрен?! Жаль, что руки надежно зафиксированы — он бы сам себе разорвал горло. Царапающий комок в груди разросся, грозя поглотить его полностью. Внезапно до боли захотелось освободиться — и сделать это! Прекратить все. Он рванулся, осознанно напрягая мышцы до предела. Потом еще и еще раз. И снова. — Дин, не надо. Винчестер проигнорировал и снова дернул ремни, резко и сильно. Вроде бы правый подался. Дин воодушевился и удвоил усилия. Запястья прошивало словно электрическими импульсами, сильнее с каждым рывком. Боль отдавалась в плечах, доходя до самого сердца, и только подстегивала. Он вырвется! Момент, когда в замочной скважине заскреб ключ, а потом дверь стремительно распахнулась, он пропустил, увлеченный своими попытками. — Твою мать! — перед глазами мелькнула черноволосая всколоченная голова с заспанными темными глазами, просто-таки искрящими злостью. Мэг. Ну как же без нее. — Бальт, сюда! — крикнула женщина в коридор и кинулась куда-то к окну, зазвенев там чем-то стеклянным. Дин задергался еще отчаяннее. Только бы успеть! О том, что ему даст это мнимое освобождение посреди больницы, он не думал. Да и вообще ни о чем не думал. В голове снова зашевелилась мерзкая мутная слизь. Нет, только не сейчас! Краем сознания он заметил, что в палату ворвался худощавый светловолосый санитар и навалился сверху, пытаясь удержать одновременно обе его руки и не дать окончательно сорвать уже подавшиеся ремни. В поле зрения снова появилась Мэг, расплывающаяся и теряющая очертания, со шприцем в руке. Дин повернул голову, отчаянно пытаясь отыскать фигуру Кастиэля сквозь искажающую все соленую пелену. Тот стоял всего в двух шагах, привычно склонив голову к плечу, с болью глядя на него. Сквозь полупрозрачное тело беспрепятственно проходили первые лучи встающего солнца. — Кас… черт, Кас, мне так нужно хоть что-то… хоть одно чертово прикосновение… Ты мне нужен, Кас… — Нет, Дин, не нужен, — Ангел улыбнулся одними уголками губ. Светло, легко, прощающе. Потом шагнул ближе и влепил ему пощечину, рыкнув: — Проснись! В вену на изгибе локтя вонзилась игла. — Проснись! От пощечины голова неприятно зазвенела. Дин распахнул глаза, хватая ртом воздух, как утопленник. Перед глазами все плыло и качалось. Огоньки на стенах, казалось, подмигивали. — Дин! Да проснись же ты! — Кас схватил его за плечи и встряхнул. — Все нормально… да, Кас, все… — пробормотал Винчестер, пытаясь утихомирить собственное зрение, голову, да и вообще все тело, дрожащее и потное. Потом осознал, что вполне отчетливо чувствует руки на своей обнаженной коже. И пощечина была знатная. — Кас? — Конечно, кто же еще, — нервно и встревоженно. — Все в порядке? Я еле разбудил тебя. Дин в свою очередь вцепился в плечи Ангела, грубо притягивая его еще ближе и пытаясь рассмотреть. Зрение наконец-то прояснилось, и его взору предстало донельзя удивленное и обеспокоенное знакомое лицо. Синие глаза с мелкими морщинками в уголках. Едва заметная щетина. Губы, которые он вчера зацеловывал едва ли не до крови. Руки задрожали еще сильнее, уже от облегчения, накрывшего, как цунами. Дин беспомощно всхлипнул, обнимая Кастиэля, до боли вжимаясь в его тело. — Ты живой. Ты есть. Настоящий. — Первое ты сейчас исправишь, — полузадушено выдохнул тот, и Винчестер чуть ослабил хватку, а потом и вовсе отпустил, чтобы снова увидеть, прикасаясь то к плечу, то к скуле, убеждаясь снова и снова, что может прикоснуться, что его рука не пройдет сквозь иллюзорную плоть. Что это не сон. Сон был там. Жутко правдоподобный, но всего лишь кошмар. Кас легкими прикосновениями стирал слезинки с его глаз. Где-то глубоко внутри ленивой змеей шевельнулся стыд: распустил нюни, как баба, из-за какого-то сна всего лишь. Однако ощущения — полной и абсолютной безнадежности, беспросветного ужаса и невозможности что-либо изменить — были слишком свежи в памяти, чтобы ему могло стать по-настоящему неловко. Все казалось сущей ерундой по сравнению с тем, что привиделось. — Что тебе снилось? Дин хмыкнул, отводя глаза. Рассказывать не хотелось. Не потому, что он не хотел, чтобы Кас об этом знал. Просто рассказать — значило заново пережить. — Что ты не существуешь. Что я тебя придумал. Что вся моя жизнь, такая, как есть, не существует. — Но ты же знаешь, что я есть? И, что бы тебе там ни приснилось, реальная твоя жизнь — эта. Возможно, не самая лучшая… — Поверь, Кас, то, что я видел, хуже во сто крат, — Винчестер откинулся на подушку, утягивая за собой и Кастиэля. — И я думаю, что если бы тебя на самом деле не существовало, мне и вправду пришлось бы тебя придумать, — он слабо улыбнулся в черноволосую макушку. — Если бы ты меня придумал, то я бы точно умел готовить, — тихонько фыркнул Кастиэль, обдавая кожу теплым, реальным дыханием, — по крайней мере пирог. — Я не настолько люблю поесть! — покладисто возмутился Дин, включаясь в игру «Отвлекись и забудь». — Ну ладно, настолько. Кас успокаивающе поглаживал его руку, распластавшись сверху, почти полностью накрыв его своим телом. И это было так правильно-необходимо: чувствовать реальное тепло, реальную тяжесть. Кошмар постепенно отпускал. Полупустая холодная спальня казалась сейчас самым уютным местом во всем мире. Да хоть в трущобах каких-нибудь! Главное, что не там, не в той серой безысходности, без надежды и без права надеяться даже. Без Каса. Со знанием, что его нет и никогда не было. Винчестер поежился, покрепче прижав к себе Ангела, такого родного, необходимого и — настоящего, к его, Дина, огромной удаче. Где-то на грани восприятия ныли запястья и щиколотки. И чуть саднило внутренний сгиб локтя.