Высокие отношения

   Они целовались. И представляли собой неразбериху спутанных конечностей, острых локтей и коленок, лихорадочно украденных вдохов, рук, что одновременно пытались ласкать и вцепиться в другого, жар кожи к коже. Кресло для них двоих было так безнадежно мало, что стремление не упасть превращалось в испытание на ловкость, больше подходящее для тех, кто не пьян и не устал до смерти. Фенрису приходилось поддерживать себя вытянутой ногой, а другая потихоньку немела, потому что Хоук практически сидела на ней, а в ребра раздражающе упирался подлокотник. Но на самом деле его не особо беспокоили неудобства, напротив, они чувствовались странно желанными. Точно гончары древнего Тевинтера, которые оставляли на безупречных вазах трещинки, чтобы из зависти к совершенству их не уничтожили боги, в глубине души Фенрис уютнее чувствовал себя в присутствии мелких неудобств. Судьба никогда не была к нему добра, и он не видел причины, почему такое положение вещей должно вдруг измениться.    Но этот вечер ткали темнота и мерцающие золотые, черные тени его разрушенного особняка, переплетающиеся с чуть влажными волосами Хоук, теплыми отблесками камина, которые сверкали на темных локонах, а под густыми ресницами сияли янтарные глаза. Она свернулась в объятиях Фенриса, одетая в его кожаную тунику, — Хоук терпеть ее не могла, но когда они оставались у него, она носила ее вместо домашней мантии, а в ответ на вопрос Фенриса «Зачем?», пожала плечами и сказала: «Ну, у тебя же нет герба». Каждый раз при виде Хоук в этой одежде Фенриса одолевали ошеломительно острые собственнические чувства. Все возможные трещины в счастье опасно быстро пропадали, и он прибегал к старой надежной уловке.    — Я все равно считаю, что отпустить мага было ошибкой, — сообщил Фенрис, когда они оторвались друг от друга, и Хоук подцепила с пола бутылку вина, чтобы сделать глоток. — Его история про притворство магом крови только для того, чтобы привлечь женское внимание, кажется такой…    — Подозрительной? — она хитро взглянула на Фенриса поверх горлышка бутылки, сверкая веселой усмешкой.    — Смехотворной, — спокойно закончил он, забрав у нее бутылку, и Хоук рассмеялась.    — Ну конечно, тебе не понять! Ты себя видел? Тебе вслед массово сворачивали бы шеи, даже будь у тебя такая же лысина. Что ты знаешь о его мучениях? — она пробежалась пальцами по его волосам, а Фенрис выгнул бровь, глядя на Хоук из-под растрепанной челки.    — А что ты об этом знаешь?    — Ты знаком с моим братом? Карвер настолько отчаялся с кем-нибудь переспать, что сказал девчонке, будто он Архидемон, только чтобы привлечь ее внимание.    — Что-то я сомневаюсь, что ему хватило бы воображения.    — Ну да, придумала я, но я просто пыталась помочь! Что-о? Почему ты смеешься? Хорошая идея была! У меня бы прокатило! Хочешь поспорить? Пошли в «Висельник», и я за пять минут найду себе девчонку.    — Не такое уж честное пари — ты и без слов смогла бы ее найти, — с ядовитой иронией отозвался он, и Хоук хмыкнула, утыкаясь носом ему в шею, а Фенрис пошевелил плечом, чтобы она на него легла.    — Все равно, — продолжил эльф, ласково поглаживая ее спину под своей туникой и наслаждаясь разницей между знакомой грубой кожей и мягким телом, — даже если он еще не маг крови, глупо было отпустить его. Кто-нибудь такой же, как он, — слабый волей и легко поддающийся влиянию — идеальная добыча для искушений. Если бы я был демоном Желания…    Хоук резко выпрямилась, подчеркнуто разочарованно хмурясь.    — Ты был бы совсем не таким привлекательным.    Фенрис молча закатил глаза и отхлебнул вина.    — К тому же, у них наряды еще смешнее и бессмысленнее твоей так называемой пернатой «брони», а это уже о многом говорит. Ну серьезно, цепь между сосками? Будь я на твоем месте — как воин ближнего боя, а не язвительное недовольство задумчивой очаровательности — я бы первым делом в драке дернула за эту дурацкую цепочку.    — Извини, если я пропущу советы по тактике.    — Конечно, ты не в меру щепетильный.    — Прости?    — Да ты даже не ругаешься на языке, который вдруг может понять кто из окружающих. Бездна, да ты насмехаешься над врагами вежливее, чем я беседую на вечерах с аристократами! Особый талант требуется на то, чтобы невозмутимо читать мне лекцию об опасности соблазнов, одновременно лапая меня же за задницу и…    Фенрис пощекотал ее, превращая в извивающую, смеющуюся массу, что безотказно снизило ее способности говорить (и подкалывать) до вскриков «Хватит, так не честно, хватит!». Когда они наконец успокоились, Хоук пробормотала «Жулик», легонько укусила за щеку и, еле дыша, прислонилась к его груди.    — Но если серьезно, мне кажется, любому магу, даже безвольному, безопаснее остаться без присмотра, но не в Киркволле, — Фенрис не видел ее глаз, но голос у Хоук звучал устало. — Здесь куча магов крови и одержимых, будто город сам превращает их в чудовищ. Что до меня, то я бы вывезла всех и попыталась очистить и укрепить Завесу хотя бы на следующее десятилетие. Ужасное место.    Хоук сглотнула и рвано выдохнула, и все, что мог сделать Фенрис, — это сильнее обнять ее прижаться губами ко лбу, в тысячный раз размышляя, что он никогда не сможет ее отпустить и, лучше того, никогда не позволит чему-то омерзительному ее коснуться. Хоук потерлась об него щекой.    — Значит, о демоне Желания: что за цвет? В смысле, подразумевается, что они олицетворяют привлекательность. Покрась что-то в лиловый, и оно вдруг станет манить сильнее?    По умышленной невинности в голосе Фенрис мог судить, что на подходе волна вызывающе нелепых шуток, поэтому, готовясь, он глотнул из бутылки.    — Смотри, я готова признать, что не мне судить из-за вечной склонности к красному. Поэтому мне любопытно твое беспристрастное мнение — эй, вот твой шанс беспристрастно что-то оценить, круто же?    — Безусловно захватывающе. Такими вечерами мне больше нечего желать.    — Эй, ух, — Хоук отстранилась, чтобы пристально посмотреть на него прищуренным взглядом. — То есть ты можешь болтать, что я глупая и вообще не права, но именно я свожу на нет все настроение простым вопросом о цвете?    Она была невыносимо красивой, с взъерошенными черными локонами, дерзкими янтарными глазами, с румянцем на щеках и припухшими от поцелуев губами. Туника сползла с плеча, и Фенрис даже не пытался бороться с обожающей усмешкой. Вместо этого он поцеловал ее в шею, медленно и с наслаждением, и хотя голос у Хоук остался бесстрастен, втянутый сквозь зубы воздух выдал ее с головой.    — Может, мне покраситься в лиловый, хм? К глазам пойдет. И если в следующий раз Мередит с Орсино снова раскричатся на глазах у всего народа, выйду я вся такая лиловая, и они от удивления заткнутся, да? Ну хоть раз сработает. Как думаешь?    Фенрис думал, как замечательно и до боли очаровательно, что от природы беспокойное и озорное чудо несет на плечах обязательства Защитницы, никогда не злоупотребляя властью и не вываливая ни на кого свои страдания, а с огромным давлением борется лишь шутками и безобидными шалостями. Но еще он знал, какая она упрямая, и если в серьезных спорах это упрямство смягчалось разумом — что было не так просто, но достижимо — то когда дело касалось нелепостей, оно только разжигало огонь. Поэтому Фенрис ничего не ответил и просто медленно двинулся губами выше.    — А если в фиолетовый? — самонадеянно продолжила Хоук, но выгнула шею и тихо вздохнула, когда Фенрис повел языком к ее уху. — Или сиреневый, ага, наверняка сире…    Фенрис наконец накрыл ее губы, и Хоук дразнящее прикусила ему нижнюю губу, но затем ответила на поцелуй, проведя руками по груди и вцепившись ему в плечи. Заметив, как в его руках она выгибает спину и как подрагивают впившиеся в него пальцы, эльф застонал.    — Что, настолько не хочешь сиреневый?    Хоук открыто засмеялась, не скрывая шутливого самодовольства, по которому он так сильно скучал все то время, пока они не были вместе. Скучал так сильно, что с благодарностью принимал любой шанс ее увидеть: и участие в походе на Глубинные тропы, и маги крови, и другая смертельная опасность воспринимались незначительным неудобством. Но даже стоя в шаге позади, Фенрис скучал. Не только по ощущению пальцев в волосах или губ на коже, но по рожицам, что она ему корчила, по безумным шалостям, по конскому хвостику, который она заменила высокой прической со сложной косой — элегантно красивой, но так не похожей на несдержанную проказницу, которой она была. Он грустил, беспомощно взирая на каждую усталую морщинку, появившуюся вокруг ее глаз, на опущенные плечи, слыша тяжелый вздох. Фенрис позволил бы разрисовать себя сиреневым, лишь бы Хоук по-детски радостно смеялась. И сейчас, с ней в его объятиях, озорной и бодрой, он разрывался между страхом спугнуть мгновение и сжигающей изнутри жадностью иметь все и сразу.    — Давай покажу, чего я так сильно хочу, — прошептал он Хоук в губы и завладел ими, но когда его руки скользнули вниз по спине, она вздохнула и отстранилась.    — Еще рано.    Фенрис разочарованно застонал.    — Уже впиталось!    — Мазь впитывается как минимум полчаса, и потом только действует, нельзя смешивать ее с потом или другими… жидкостями. По сути, мне надо сесть подальше…    — Нет, не надо, — упрямо перебил Фенрис, хмурясь и ловя Хоук за талию, чтобы удержать на месте. Она покорно вздохнула и накрыла его ладони своими.    — Ладно, но веди себя подобающе.    — Могла бы хоть на один вечер избавить меня от этой зловонной слизи, — проворчал он, но ослабил хватку и переплел с Хоук пальцы.    — Но она помогает с метками, разве нет?    — Да, но они у меня не первый год, так что сейчас я едва замечаю… какое-либо неудобство. Не имеет значения.    — Нет, имеет!    — У меня не убавилось сил.    От возмущения Хоук открыла рот, закрыла и, тряхнув головой, сморщила нос.    — Ладно, давай так, — произнесла она, переведя дыхание. — Ты не знаешь, сколько продлится это «не убавилось». Тут смертельный риск отравиться лириумом, и, демон, да мы будем пользоваться чем угодно, чтобы предотвратить отравление или хотя бы свести его к минимуму, даже если эта штука воняет!    — А если она уменьшит действенность меток?    — Да фиг с ними! Кому они нужны? Я бы в мгновение ока избавилась от непредсказуемого яда под кожей, был бы выбор.    Всю его жизнь на этот вопрос давался четкий ответ — на него всем плевать, имеют значение только метки. Он научился выживать, не давая себя ранить — или же не показывая боли. Но Хоук знала его лучше всех, видела его слабым, испуганным, пристыженным и беспомощно злым, и все еще с ним оставалась.    — Я не стеклянный.    — Не стеклянный, ты из плоти и крови, идиот! Боль не делает тебя слабым, наоборот, живым, но просто игнорировать ее нельзя, дурак!    Все держались подальше от остриев его брони, но Хоук не просто пробиралась между ними — каждое прикосновение и слово проникали ему под кожу. С ней Фенрис бывал уязвимым, и даже если чужие нападки, неприятные, грубые шутки, явные оскорбления и презрение для него ничего не значили, то безразличие от Хоук имело бы разрушительные последствия. Но в свою очередь, любое проявление ее любви: улыбка, ласка, даже обеспокоенный взгляд — счастьем растекалось под кожей.    — Ты солнце моего отчаяния, — тихо произнес он, а Хоук недоверчиво его оглядела.    — Милый, я понимаю, что тебе иногда надо сцеживать поэтическую горечь, по типу «сжигающей душу чумы» и много еще чего, но шутишь? Неумелица, которая скорее поджарит себе нос, чем создаст нормальный огненный шар за полчаса, не подходит для «солнца отчаяния».    — Во мне нет горечи.    Хоук молчаливо выгнула бровь, и уголок рта Фенриса тронула пьяная очаровательная усмешка.    — Просто я так сильно соскучился, что она со мной срослась. Пустила корни в шрамах прошлого и вросла так глубоко, что даже сейчас с тобой, ее ветки неустанно к тебе тянутся, — Фенрис бережно погладил Хоук по щеке, как можно мягче касаясь подушечками пальцев, — словно твой свет питает ее, как солнце питает дерево.    Хоук неистово покраснела, склоняясь ближе к его руке, и Фенрис почувствовал жар ее кожи.    — Но солнце взращивает цветы, — она с осторожностью поцеловала его ладонь и смущенно пробормотала, — нежности, которую я не могу представить.    Не помня себя, он привлек Хоук к груди. Между ними будто протянулась раскаленная струна, и не было выбора, кроме как запутаться в поцелуях.    — М-м, нет, подожди, еще рано… — пробормотала Хоук, разрывая поцелуй, но не отодвинулась, пропуская сквозь пальцы его волосы. Фенрис улыбнулся.    — Если хочешь, чтобы я вел себя «подобающе», иногда придется промолчать.    Она оторвала взгляд от губ Фенриса и заглянула в глаза, насмешливо ухмыльнувшись. Фенрис знал, что Хоук уже уступила.    — Например, о том, что «Осторожно, этот маг может обернуться огромной вонючей рыбой»?    Вместо ответа эльф поцеловал ее в шею, и Хоук выгнулась и провела ладонями по его груди, посылая под кожу мурашки. Узоры ее ласк никогда не пробегали по лириумным линиям, и метки, казалось, определившие его судьбу, оказывались неотличимы от пейзажа, по которому можно проложить новые пути.    — Плохой пример заразителен, между прочим, — заявила она, прикидываясь раздраженной, но ее голос опустился до мурчания. — У меня никогда не получалось выразиться метафорой, если только в ней не крылся намек.    — Прости, — тихо отозвался ей на ухо Фенрис, стягивая с ее плеча тунику. — Если тебя это утешит, твой пример намного заразительней.    — Ага, я уж вижу, — Хоук отодвинулась, сбрасывая тунику, и прижала палец к его губам. — И не смей говорить еще романтической белиберды, мне и так до конца недели придется отрываться пошлыми шутками, чтобы ее перевесить.    Фенрис не мог сдержать расплывающейся по лицу усмешки.    — Из-за тебя я привыкаю улыбаться, — с неподдельной искренностью признался он, удерживая взгляд Хоук.    — Ой, да какого демона, Фенрис! Ты нечестно играешь, даже если забыть про лицо, — а такого даже быть не может. Пошли в кровать, мы там точно задержимся.    — Меньшего и не ждал.    — Да ты заткне… М-х-м-м-м-м-м!