Удалить из памяти

Изая никогда не умел чувствовать. Все его эмоции были фальшивыми и лишь хорошей игрой одного актера. В его театре присутствовали все, и каждый имел свою, определенную роль, которую превосходно играл под чутким руководством Орихары. Хотя говорить, что у Изаи не было чувств, тоже неверно, он был безумно влюблен в человечество и искал в нем все пороки и ненависть, что с каждым разом наполняли его чашу сладким, но таким ядовитым нектаром чувств. В нем вспыхивали чувства и вновь затухали, он был заледеневшим девятым кругом ада или горящим его началом. Он был фальшивой пародией на самого себя, и тот, кто его знал, мог только посочувствовать больному сознанию, что теперь окутывал беспросветный мрак. Изая не любил сестер, так он думал, пока они были рядом. Изая был счастлив избавиться от этих надоедливых девчонок, но он знал, что они – есть. Где-то, возможно, не совсем довольные своим положением, но они – живы. Теперь, когда он выходит из больницы, рассматривая теплый и такой отвратительно ясный вечер через призму затуманенного сознания и чертового принятия, что их – нет, чувства дают о себе знать. Орихара был хладнокровным. Орихара славился своей отчужденностью. Орихара был темным. И прямо сейчас, в дверях злополучного белого здания с отвратительным запахом тошнотворных лекарств, вся маска, что была собрана из мельчайших деталей с самого детства, трескалась. Шла мелкими трещинами от шеи и выше, высвобождая из своих липких пальцев настоящего Изаю. Изая не был бы Серым кардиналом Икебукуро, если бы хоть кому-то показал свою боль. Вечер был слишком ясным, чтобы портить его плохим настроением. Ухмыльнувшись, Изая расслабленно поднял голову к небу и сглотнул вязкую слюну. В горле застрял слизкий комок, не желающий исчезать. Резко согнувшись, Информатор хихикнул, а после просто сорвался в истерику, раскинув руки и громко хохоча, и никто так и не смог прочувствовать в этом безумном, болезненном хохоте то отчаяние, что полилось из Орихары, подминая его под себя. В тот вечер он еще раз успел побегать от Хейваджимы и даже сумел скрыть свой малодушный срыв у больницы. Икебукуро боль Орихары не тронула. Кажется, даже никто и не знал о произошедшем. О том, кто подумал, что добить Изаю будет лучше всего несколькими словами на измученных и едва узнаваемых телах сестер: «Тебе это нравится?». Изая только поджал губы, недовольно прищурил потемневшие от ярости глаза и ушел, лишь кивая детективу, который похлопал его по плечу и начал что-то записывать. Он корчил сочувствующую мину, но единственное, что вызывало это лицо в Изае, так это желание снять с него скальп.

***

Прийти домой, безразлично кивнуть собирающейся Намие, выдавить из себя ухмылку, чтобы никому даже в голову не пришло, что с информатором что-то не так. Он расслабленно падает в кресло, слышит, как захлопывается дверь за секретаршей. Слышит, как тикают часы в коридоре, слышит, как с мерным гудением, наконец-то выключается компьютер Ягири. Он слышит, как бешено стучит его сердце. Какая ирония, тот, кто отказывался от принятия всех чувств, сейчас не мог вынести их тяжесть, которая, как цунами, накрыла его, парализуя. Орихара с тяжелым, глубоким вдохом дотягивается до своего телефона, открывает раскладушку и скрипит зубами от ярости. Один пропущенный от неизвестного. Но сейчас - плевать, его больше интересует то, что он больше никогда не увидит на своем дисплее такой родной и заученный номер. Один на двоих. Еще не веря своим глазам и не веря своим чувствам, он дрожащим пальцем касается набора и по памяти вводит цифры. Долгие гудки, заменяются прерывистыми, и холодный голос робота оповещает, что номер не отвечает и, вроде как, больше никогда не ответит. Изаю это не останавливает, он набирает номер снова. Снова. Снова, пока кнопка вызова не продавливается и больше не желает отвечать на запросы хозяина. В тот момент слабый на вид Изая откидывает от себя дубовый стол, что с грохотом разбивается о противоположную стену. И ярость напополам с безграничным отчаянием вырывается из него нервным смехом. Он уничтожит того, кто сделал это с ними. Кто сделал это с ним.