Ходячий замок с другой стороны

Хаул лихорадочно перерывал груды старых тетрадей, кипы листочков с заметками и прочего бумажного хлама. Он искал вполне определенную тетрадку с конспектами лекций по истории литературной критики первой половины ХХ века. Завтра экзамен, а он еще не начинал готовиться. Магия магией, но из ничего чего не сделаешь. Хаул вздохнул и попробовал соорудить заклятие поиска из подручных средств: нитка, клочок пыли, кусочек клетчатой странички с обрывками слов, огрызок картона, оторванный от обложки… Он начертил на первом попавшемся тетрадном листке план комнаты, расставил на нем по всем углам магические знаки. К сожалению, он не помнил, как тетрадь выглядела, потому не смог ввести точные параметры. Он сложил заготовки для чар вместе, зажал их между ладонями. «Муравьем, забирающимся везде, все уголки обеги, искомое отыщи и мне принеси». Корявый получился текст, но исходный не годился, поскольку заклинать потерянную в комнате тетрадь оком сокола и прочими сильными средствами было немного странно. Хаул развел ладони и начал вытягивать из вертящегося в его пальцах клубка тонкие струнки, похожие на паутину. Нити разлетались по всей комнате, забиваясь под кровать, под стол и под шкафы, проникая между листов в стопках бумаги и забираясь в вороха одежды. Через несколько минут в руках Хаула оказалось несколько общих тетрадей разной толщины и в разной степени потрепанных, похожих лишь тем, что на их обложках присутствовал черный цвет: таким уж был кусочек обложки, использованный в чарах. Ладно, можно попробовать сортировать тетради по цвету обложки — хоть какая-то система. Хаул погрузился в изучение найденных тетрадей. Французский, античка, латынь, философия, зарубежка ХХ века… А тут что такое без начала и конца? У этой тетради не было задней обложки, несколько начальных страниц были вырваны. От первого из оставшихся листов был оторван кривой кусок. Дальше шли какие-то зачеркнутые-перечеркнутые записи, из которых можно было вычитать отдельные фразы: И сжимается пламя, всех сияющих звезд тяжелей… … И не будет, надеясь, болеть… … Лопнет, взорвется искрами неизмеримая тяжесть, и сквозь черноту прорастут острые, жадные, быстрые когти-лучи, и каждый криво прорвет пустоту. Большой кусок текста, правленый-переправленный был тщательно замаран в стиле Хаула, и дальше следовал еще один отрывок: Градом осыплется огненным и обретенную пажить выжжет дотла, тогда оком единорога окровавленным в руку ляжет плачущая звезда. И поглотит ненасытное пламя дрожащую плоть, в тело войдет пробитое гладкое, острое зло. Хм, любопытно, когда же это было написано? Хаул увлеченно перелистнул страницу: он совсем не помнил этих своих текстов. «…Ночью бродил в топях. Звезды летят и летят. Миссис Пентстеммон называет их огненными демонами. Каждую ночь падают десятки. А днем их не видно: я проверял. Только если невидимый огонек, достигнув земли, падает в воду, можно заметить характерную рябь на поверхности и круги, будто бросили камень. Зато в темноте их хорошо видно. Многие гаснут еще в небе, другие долетают и гаснут в траве, издавая при этом тонкий унылый звон, рождающий в душе холодную, ноющую тоску, узкую и тягучую. Очень болезненную, похожую на головную боль. Смерть, одиночество, безнадежность и бесцельность, тупая безысходность, уныние, горечь… Пытался догнать один огонек, хоть спросить, отчего они такие печальные. Но они уворачиваются и гаснут. И смотрят при этом такими скорбными глазами, что дрожь пробирает». Сейчас Хаул вспомнил: это был в тот год, когда он поступил в Академию магии, сбежав из Кардиффа на полгода. Так давно… Про стихи и свои наблюдения он уже забыл, хотя падающие звезды-демоны продолжали его интересовать. Он и сейчас не оставлял еще надежды как-нибудь отловить одного и порасспросить обо всем. Хаул продолжил чтение: Разорвется на части, вспыхнет ярко, не будет болеть в ожидании счастья и прочертит пылающий след… Ну и рифма, однако: «части» — «счастье» — прямо-таки однокоренная и ничуть не оригинальная. «Разорвется на части» — надо же такое сказать… Можно, конечно, быть снисходительным, учитывая, что писал это восемнадцатилетний юнец. Так давно! Четыре года назад… Он вдруг вспомнил, как ему тогда было погано. И он всё пытался сравнить умирающую звезду и сердце, и написать, как от одинокой звезды к одинокому сердцу тянутся, летят искры-капли… Каждой каплей-стрелою, прожигающей космос звездой для того, кто их ловит, кто насытится спелым плодом… М-да, это «космоз-звездой» звучит просто ушераздирающе, как скрежет металла. Никакой музыки сфер! А рифма «звездой» — «плодом»? Богатая, но неточная. Да и вообще — это же формы творительного падежа! Не оригинальнее, чем если бы он зарифмовал «звездой» — «водой». Немудрено, что он забыл про эти стихи. Сквозь тоску безвоздушных, безысходных, бездушный пространств, одиночество руша, исцеляя навеки от ран… Хаул скривился. «Исцеляя навеки от ран»! Какая пошлость! И, поморщившись, он снова вспомнил, каким он тогда был несчастным. Неразделенная любовь! Боже мой! Хаул фыркнул, сдувая воспоминания, так и норовящие налететь тучей мошкары. Он поспешно перевернул страницу. «Их происхождение неизвестно: мало кому удавалось поймать их. О тех же, кому удалось, книги говорят туманно и загадочно. Весьма уклончиво. Существует гипотеза, что они возникают в результате взрыва очень крупных звезд. Но что они демоны, согласны все исследователи. Демоны. Δαίμων, как известно, значит «божество». А в философии Сократа есть такое понятие как даймо́ний. Δαιμονιον — внутренний голос, который в решающий момент предостерегает и удерживает от предприятия, опасного для телесного или морального благополучия. Да, это отступление. Я читал, что есть миры, где часть души человека заключается и выражается в некоем спутнике, альме-дэймоне, который всегда находится рядом. Человек и его альм неразлучны. И человек никогда не бывает одинок. Хотя с нашей точки зрения, это все очень и очень странно. Можно ли обрести в звездном демоне такое частичное выражение себя? Существо, всегда способное тебя выслушать и понять, принять и поддержать в любую минуту? Что он потребовал бы взамен? Каким образом можно спасти его жизнь и соединить со своей? Есть теория словесного договора или добровольного союза. Согласно ей, связи между человеком и демоном являются нематериальными, неосязаемыми. Тогда демон-спутник становится другом, свободным существом. Его держат лишь симпатии и привязанности, подобные человеческим отношениям. Он будет всегда помогать, но лишь потому, что он руководствуется любовью, получая взамен любовь и благодарность. Таким образом, жизнь демона подпитывается лишь эмоциями, чувствами. Эта версия содержится в трудах древнего философа-мага Ураноса Полихрония («О космических явлениях», том второй, «О звездных сущностях», глава Х). Полихроний излагает свое мнение весьма убедительно и логично. Однако все это кажется довольно-таки странным. Может ли материальный огонь гореть, питаясь только нематериальными переживаниями? Какой-то эфемерной любовью? Есть еще теория магического договора — более поздняя. Ее излагает магистр Академии магии Морсус Руссус в своих трактатах. Он пишет, что жизнь звездного, или огненного, демона может быть сохранена лишь посредством заключения магического договора между магом и демоном («Трактат о магических способностях естественных и сверхъестественных», глава третья, параграф четвертый). Об условиях договора он говорит весьма туманно и расплывчато: мол, человек отдает нечто весьма ценное. А что именно не указывает. Зато человек получает силу демона и все его знания и имеет возможность использовать всё это на свое усмотрение. Демон обязан ему подчиняться всегда и во всем. Как это ни печально, версия магистра Руссуса кажется более правдоподобной, чем теория мудреца Полихрония». Хаул со вздохом перечитал строчки: «Можно ли обрести в звездном демоне такое частичное выражение себя? Существо, всегда способное тебя выслушать и понять, принять и поддержать в любую минуту?» Возможно ли? А было бы неплохо… Иногда… Он скользнул глазами ниже по странице: Синим пламенем колючим небо звездное прочертит, блеском заводей зеркальных, где черна вода густая, трепетом травы болотной, где в усталых пальцах смерти корни-щупальца безмолвно сети тонкие сплетают, острый холод узким ветром, быстрым, легким, метким змием, телом гибким, скользким, длинным проберется под одежду, и свернется, и прилипнет, и вонзит клыки кривые, наполняя сердце ядом, без печали, без надежды, тонким льдом зеленоватым душу замершую тронет и умножит многократно ледяными зеркалами свет пронзительный, и силу чар таинственно утроит, вожделеннее и слаще станет мне того, что память в глубине своей скрывает. Белого огня осколок, полыхая, острым краем, утоляя вечный голод, плоть живую разрывает. Последним текстом Хаул в целом остался доволен. Теперь он, конечно, взирал на эти сочинения и страдания с высоты своих двадцати двух лет. Ему было очевидно, что между ним теперешним и тогдашним лежала бездна времени, знаний, жизненного опыта… Да, а все-таки неплохо было бы в этом году попробовать поймать плачущий огонек. У Хаула как раз имелась парочка экспериментальных сапог-скороходов. Кстати, надо бы их доработать при случае… Пойти сейчас? Вдруг Хаул вспомнил об экзамене и глянул на следующую тетрадь. По счастливой случайности, она оказалась искомыми лекциями по истории критики. Прихватив заодно и ту, со стихами, Хаул, открыв перемещающий шкаф, отправился к себе в Портхавен. Устроившись за столом, он небрежно сунул в ящик свою неожиданную находку, и занялся дешифровкой записей по критике, на ходу обдумывая, как бы поделикатнее их преобразить в экзаменационные чары.