***
— Я пригласил вас сегодня, чтобы обсудить состояние здоровья вашего сына — Като. Доктор Хамаяда изучающе оглядел сидящих напротив мужчину и женщину, застывших в напряжённых позах, крепко сплетя руки. Что ж, обычная реакция родственников, вызванных для беседы с лечащим врачом пациента с тяжёлым диагнозом. Стрельнул глазами в сторону примостившейся на стоящем чуть левее диванчике парочку — сестра и… хм, друг пострадавшего актёра. Четыре взволнованных лица. Четыре пары глаз с тревогой и надеждой следящих за ним. Да-а… Видит Бог, новость у меня для них сногсшибательная! Но что делать? Ладно, начнём с хорошего. — Итак, состояние больного на текущий момент представляется весьма удовлетворительным. Осложнений после операции не возникло. Все анализы и компьютерные исследования показывают положительную динамику. Если всё будет развиваться столь же благоприятно, мы даже сможем перевести Като из интенсивной терапии в обычную. Несколько дней назад он пришёл в себя… Врач жестом остановил возмущённые возгласы и подождал тишины. — Да, — повторил он, — ваш сын уже некоторое время находится в сознании, но… Все знают, какое впечатление производит это многозначительное «но» в устах любого медицинского работника, а тем более нейрохирурга. Лица присутствующих застыли в боязливом ожидании. — Очевидно, вследствие черепно-мозговой травмы, у Ёдзи Като-сана наступила ретроградная амнезия. Врач замолчал, наблюдая, как постепенно осознание произнесённого им диагноза проявляется на лицах сидящих перед ним людей. — Особо волноваться не следует. В девяноста процентах случаев болезнь является обратимой и проходит сама собой. Посттравматическая амнезия, как правило, длится около двух-трёх дней. Именно поэтому мы взяли на себя смелость отложить вашу встречу с сыном. Но к сожалению, ожидаемого улучшения не произошло. Видимо, в данном случае речь будет идти о более длительном периоде восстановления памяти. Однако, повторюсь, беспокоиться не стоит. Выздоровление — всего лишь вопрос времени. Я только хотел разъяснить вам нюансы, необходимые для правильного понимания ситуации. На текущий момент Като осознаёт себя как личность. Он полностью социально и психически адаптирован. Но его последние воспоминания касаются периода, когда ему было четырнадцать-шестнадцать лет. Всё, что происходило в его жизни в последующие годы, пока полностью блокировано в глубине сознания. Вы должны быть готовы к тому, что на данном этапе он не помнит никого из вас. Но, возможно, именно встреча с родителями и… — доктор Хамаяда чуть не ляпнул «любовником», но вовремя прикусил язык, — самыми близкими Като людьми послужит толчком к пробуждению памяти. В любом случае ваш сын понимает происходящее с ним и горячо желает увидеться с вами. Так что, если возражений нет, мы могли бы сейчас навестить Като. Ёмико-сан первая порывисто поднялась с места, прижимая к груди сжатые в кулаки руки. — Конечно! Я хочу видеть его. Немедленно! Сынок… — хрустальные слёзы стремительными ручейками заструились по побледневшему от волнения лицу. Остальные последовали её примеру. Пропустив вперёд родителей и сестру возлюбленного, Иваки на минуту задержал в дверях врача. — Хамаяда-сенсей! А что насчёт тех десяти процентов, о которых вы не упомянули? Нейрохирург несколько секунд вглядывался в очень встревоженные чёрные глаза, словно раздумывая. Он хорошо понимал, о чём спрашивает его этот парень. — Да, — наконец ответил Хамаяда, — к сожалению, иногда случается и такое!***
Прямо перед входом в отделение интенсивной терапии доктор внезапно притормозил, явно осенённый внезапной идеей. Бегло оглядев взволнованные лица родственников Като, вперил изучающий взгляд в черноволосого мужчину, стоящего позади них. — Иваки-сан, прошу прощения, но я хотел бы, чтобы вы немного подождали здесь. Сперва я «познакомлю» нашего больного с семьёй. Иваки вспыхнул. Хор возмущённых и протестующих возгласов заставил врача на минуту примолкнуть. С наибольшей определённостью высказался Ёдзи-старший. — Вы не понимаете, Хамаяда-сан. Иваки — такой же член нашей семьи, как мои сын или дочь. И для Като он… — И всё-таки я настаиваю! — врач задумчиво оглядел притихшего актёра, словно прикидывая что-то. — Поверьте, у меня есть на то свои причины. — Ёдзи-сан, — вмешался Кёске, — давайте не будем спорить. Несомненно, лечащий врач имеет право решать, что будет лучше для его пациента. После недолгих пререканий, семейство Като в сопровождении доктора скрылось за белой дверью. Иваки со странной смесью досады и облегчения разглядывал последнее препятствие между ним и любимым человеком. Нервозность, возраставшая с каждой минутой, грозила выйти из-под контроля и устроить очередные «показательные выступления». Что ждёт его по ту сторону двери? Не помнящий его Като? Като, забывший его лицо, имя, сам факт его существования? Като, для которого он — никто? Один из незнакомцев, ничем не отличающийся от других? Кёске внезапно ощутил пугающее желание не входить внутрь, отложить, отсрочить, оттянуть роковой момент столкновения с сокрушительной реальностью. Осторожно, почти неосознанно, он сделал маленький неуверенный шаг назад, ещё один… И в эту секунду дверь отворилась. Ёко возникла на пороге, глазами приглашая войти. Иваки замер, не в силах пошевелиться. Противный, липкий страх парализовал тело, наливая ноги свинцовой тяжестью. Тихонько выскользнув из палаты, девушка приблизилась к нему, с тревогой вглядываясь в побелевшие губы и напряжённо застывший взгляд, устремлённый куда-то внутрь себя. — Что с вами, Иваки-сан? Вам плохо? — она протянула руку, намереваясь встряхнуть явно находящегося в ступоре мужчину, но не решилась. — Я боюсь, — одними губами, почти беззвучно прошептал Кёске, не отдавая себе отчёта в том, что признаётся в собственной трусости. — О, нет! Только не это! — Ёко отчаянно вцепилась в рукав его пиджака, выводя из оцепенения. — Вы же знаете, что значите для моего брата больше, чем мы все вместе взятые. Если кто-то и способен дать толчок его памяти, то это именно вы! Пожалуйста, отбросьте все страхи! Пойдёмте к нему, прошу вас! Отчаянная мольба, звучавшая в голосе молодой женщины, заставила Иваки очнуться. Стыд и раскаяние, мощным потоком хлынувшие в пробудившееся сознание, смыли последние остатки позорных сомнений. — Простите меня! — он низко склонил голову, не в силах видеть укор в её глазах. — Это была минутная слабость. Конечно же, мы пойдём к нему. Я не знаю, кто я теперь для Като, но он по-прежнему самый важный человек для меня!***
В палате предсказуемо разливалось море слёз и эмоций. Мать Като, опустившись на колени, рыдала, прижавшись щекой к руке сына. У Ёдзи-старшего глаза тоже были на мокром месте. Лишь доктор Хамаяда сохранял относительное спокойствие, наблюдая за происходящим со стороны. Вид молодого человека, вытянувшегося на больничной койке, заставил сердце Иваки сжаться от боли. Ещё не сошедшие тёмные гематомы вокруг глаз подчёркивали пергаментную бледность кожи, казавшейся на фоне белизны бинтов, укутывающих голову, желтовато-серой, как вощёная бумага. Заострившиеся очертания носа, скул и подбородка придавали лицу незнакомое, скорбное выражение, мешавшее соединить его в сознании с прежним жизнерадостным Като. И только глаза, горящие и осмысленные, с любопытством устремившиеся на вошедших, помогли Иваки преодолеть первый шок от увиденного. Хамаяда поспешил внести пояснения: — Позвольте, Като-сан, представить ещё одного весьма близкого вам человека. Это ваш… — он замялся, не в силах подобрать определение степени близости вновь прибывшего и его пациента. — Друг! — пришёл на помощь отец Като. — Твой самый лучший и преданный друг, Ёдзи, Кёске Иваки-сан! Сухие, потрескавшиеся губы дрогнули в лёгкой улыбке. — Привет, — чуть слышно, прерывисто поздоровался пострадавший. — Привет, — у Иваки перехватило дыхание, — как самочувствие, Като-сан? — он поразился, как спокойно и безмятежно звучит его голос. Словно и не было бушевавшего в груди пламени. И не дрожала от напряжения каждая жилка в натянутом как струна теле. — Да вроде ничего, — сдержанная улыбка стала чуть шире, — хотя, наверное, раньше случалось бывать и в лучшей форме. Боже! Он ещё пытается шутить! Иваки видел, с каким напряжённым вниманием вглядывается Като в окружающие его лица, явно ожидая какого-то отклика изнутри. Но судя по всему, память молодого человека молчала. Всё чаще взгляд золотистых глаз обращался к нему, и каждый раз Кёске, затаив дыхание, истово молился: «Вспомни, Като, пожалуйста, вспомни!» Но чуда, увы, не произошло. Десять минут, отведённые лечащим врачом на аудиенцию, быстро подошли к концу. Больному пока было противопоказано длительное общение. Покидая палату последним, Иваки оглянулся. Взгляд Като, серьёзный и задумчивый, был устремлён прямо на него. Показалось, или бледные губы дрогнули, произнося его имя?***
Семейство Ёдзи настояло на том, чтобы собственноручно доставить Иваки домой. Измученный переживаниями сегодняшнего дня, тот не нашёл в себе сил долго противиться. В машине молодой человек был странно молчалив и почти не принимал участия в развернувшейся горестной дискуссии о постигшем Като несчастье и предстоящих всем им трудностях на пути к выздоровлению. Напряжённо сведённые брови и сосредоточенный, отсутствующий взгляд явно свидетельствовали о мучительном поиске ответа на некий сложный, противоречивый вопрос, терзающий его. Решение пришло вместе с окончанием поездки. Взглянув на знакомый порог родного дома, их с Като дома, Иваки понял, что должен озвучить свои мысли. — Я хочу кое о чём попросить вас, — немного неуверенно начал он, обращаясь сразу ко всем своим спутникам. Три пары глаз уставились на актёра в ожидании. — Пока Като находится в состоянии амнезии, не надо доводить до его сведения историю наших с ним взаимоотношений. Пусть всё остаётся так, как есть. Я — друг, только друг, и не больше. — Но почему? — теперь в устремлённых на него взглядах читались искреннее недоумение и растерянность. Иваки отвернулся к окну, собираясь с духом. — Существует вероятность, пусть и небольшая, что память никогда не вернётся к Като. В этом случае нечестно и бессмысленно наполнять её ненужными фактами и воспоминаниями. Любовь к родителям, даже если он ничего не вспомнит, рано или поздно возродится в нём априори, замещая утраченное чувство. Но невозможно вложить в сердце любовь к другому человеку, просто рассказав о её существовании в прошлом. В этой «новой» жизни Като должен иметь шанс сделать свой собственный выбор, кого и как любить. Не стоит отягощать его сознание чувством вины или стыда за поступки, о которых он даже не помнит. Неизвестно, как впишется в его сегодняшнее представление о себе правда о предыдущих предпочтениях и пристрастиях. Возможно, вызовет отвращение и ужас. Я не хочу потерять Като окончательно и готов находиться рядом с ним в любом качестве. Поэтому я прошу вас поддержать моё решение, — Иваки замолчал, с трудом сглатывая тугой комок, застывший в горле. — Неправда, Иваки-сан! — тихо, но очень убеждённо возразила Ёко, глядя на него полными слёз глазами, — вы не были для Като ни предпочтением, ни пристрастием. Вы были смыслом его жизни! Такая любовь не может исчезнуть бесследно! У Иваки уже не осталось сил, чтобы ответить ей. В салоне повисла напряжённая тишина. — Вам будет тяжело, Иваки-сан, — произнёс наконец Ёдзи-старший, безмолвно принимая его позицию. Кёске, оторвавшись от окна, твёрдо взглянул на отца своего любимого. — Да, но я выдержу это, если буду знать, что поступил правильно. Ёмико порывисто протянув руку, погладила сплетённые насмерть пальцы. — Като выздоровеет, Иваки, обязательно! Ты просто должен в это верить! — горячо, ничуть не сомневаясь, воскликнула женщина. Провожая глазами удаляющийся автомобиль, Иваки глубоко вздохнул, успокаивая рвано стучащее сердце. «Да, Ёмико-сан, — мысленно ответил он своей недавней собеседнице. — Верить — это единственное, что мне осталось…»