***
— А где Като? — Иваки недоуменно оглядывался по сторонам. (Вот вам и первое изменение!) Раньше тот всегда встречал друга первым, когда бы он ни появился. Словно за порогом караулил. Хозяйка дома, оторвавшись от созерцания роскошного букета, только что торжественно, с поздравлениями, вручённого ей Иваки, тоже удивлённо обвела глазами маленький холл перед входом в гостиную. За плотно прикрытыми дверями слышался смутный гул голосов – видимо, остальные члены семьи находились там. — Хм, и вправду, странно! Он только что крутился здесь. Тебя поджидал, как всегда! — протянула женщина и почувствовала, как расстроился собеседник. — Как он вообще? — не конкретизируя, спросил Иваки, уверенный, что мать возлюбленного поймёт его. — Всё так же! — Ёмико-сан огорчённо покачала головой. — И знаешь, Иваки, мне кажется, я догадываюсь, что именно им движет. Ёдзи вновь влюбляется в тебя, но, считая, что происходит что-то неправильное, таким вот тривиальным способом пытается переключить своё внимание на кого-нибудь другого. В смысле, другую! — Вы так думаете? — в глазах Иваки вспыхнула надежда, тотчас сменившаяся тревогой. — А если ему это удастся? — Что? — Ёмико старательно спрятала улыбку. — Переключиться на кого-либо… другую? — не совсем связно уточнил Кёске, не сводя с неё пытливого взгляда. Женщина отложила букет и обеими руками стиснула кисть собеседника. — Иваки, ты действительно всё так же уверен, что следует оставлять Ёдзи в неведении? Может, пора предоставить и ему право голоса. Всё-таки речь идёт не только о твоей судьбе! Искушение согласиться было безумно соблазнительным, но и страх, что всё зашло слишком далеко и не подлежит исправлению, терзал не менее сильно. — А если уже поздно, Ёмико-сан? — в голосе Иваки звучало страстное желание услышать опровержение, заверение в обратном. Он словно молил убедить его, подтолкнуть, заставить действовать! Его пальцы до боли сжали руку женщины, вкладывая в этот жест все невысказанные сомнения. Ласково и одновременно серьёзно взглянув в обеспокоенные чёрные глаза, она сказала то, что, по её мнению, и хотел услышать человек, для которого будущее её сына значило ничуть не меньше, чем для неё: — Если ты не остановишь Ёдзи сейчас, потом это станет уже невозможным!***
Семейство Като в полном составе, чинно рассевшееся за праздничным столом, бурно приветствовало Иваки, вошедшего в гостиную вслед за виновницей торжества. Заняв место рядом с именинницей, Кёске с тоской взглянул на пустеющее рядом сидение. Като так и не появился. — Мы не будем ждать этого шалопая! — сердито воскликнул Ёдзи-старший, перехватывая его взгляд. — Это вопиющее неуважение, опаздывать к… — Никто не собирается опаздывать! — весёлый голос от дверей заставил всех обернуться. На пороге комнаты стоял Като и… не один. Из-за его плеча смущённо выглядывала миниатюрная девушка, боязливо постреливая глазками по группе людей, явно ошарашенных их появлением. Молодой человек крепко сжимал её руку, словно боялся, что малышка убежит. — Папа! Мама! Прошу любить и жаловать — это Мидори. Он выдвинул вперёд робеющую спутницу и, приобняв за плечи, прижал к своей груди. — И я хочу официально представить её вам в качестве моей невесты! Като неожиданно постиг подлинное значение выражения «немая сцена». Оглушительное беззвучие, пронизанное десятком мгновенно вспыхнувших, но не способных пока найти выход эмоций, буквально ударило по ушам, создавая насыщенный негативом вакуум. Было бы любопытно взглянуть на лица родных, находящихся в комнате, чтобы понять, что они чувствуют, но он не мог. Он смотрел только на него. На того, кому была адресована вся эта буффонада. На того, ради которого он уговорил несчастную Мидори участвовать в безжалостном спектакле. На того, чья реакция сейчас должна была решить судьбу всех их дальнейших отношений. Реакция превзошла все ожидания! Иваки смертельно побледнел. Впервые Ёдзи видел, чтобы краска так стремительно отливала от лица. Он даже испугался, что тот сейчас потеряет сознание. Глаза, ставшие вдруг двумя огромными чёрными пропастями на фоне мертвенной белизны кожи, обрели пугающую неподвижность. Словно невидимая молния прошила насквозь окаменевшее тело; рука, державшая бокал с вином, конвульсивно сжалась, ломая хрупкое стекло. Смешиваясь с кровью, багряная жидкость уродливым пятном расползалась по нарядному узору скатерти. Раздавшийся звон привёл окружающих в чувство. Все подскочили с мест, ужасаясь и охая. Вокруг раненного поднялась суматоха. Ёмико осторожно очистила порезы от осколков и, перехватив салфеткой истекающую кровью кисть, не мешкая, повлекла пострадавшего в ванную обрабатывать раны. Ёко с мужем торопливо убирали со стола, заменяли испорченную скатерть, восстанавливали праздничный порядок. Только Ёдзи-старший, убедившись, что его помощь не требуется, вернулся на своё место и теперь сидел, ссутулившись и угрюмо глядя в одну точку. На молодую пару невольных виновников переполоха, так и замерших на пороге комнаты, никто, казалось, не обращал внимания. Только Ёко, протискиваясь мимо них по пути на кухню, окатила брата взглядом, полным кипящего презрения. Его спутницу она полностью проигнорировала. Мидори первой пришла в себя. Дрожа всем телом, она обернулась к молодому человеку, по-прежнему бессмысленно сжимавшему её плечи. — Като, я думаю, мне лучше исчезнуть! — прошептала она. – Всё пошло не по плану. Я не хочу продолжать этот дурацкий розыгрыш! Девушка едва ли не плакала. Глядя в испуганные, несчастные глаза, устремлённые на него снизу вверх, Ёдзи попытался стряхнуть оцепенение, охватившее его. Сейчас он способен был думать только о разыгравшейся здесь недавно сцене. Лицо Иваки стояло перед глазами, лишая способности рассуждать здраво. Но Мидори была права. Следовало подумать и о своей сообщнице. Он по собственной нужде втянул её в эту авантюру, а значит, обязан был позаботиться о благополучном завершении навязанной ей роли. Тем более что свою задачу она, так или иначе, уже выполнила! — Да, Мидори, ты права, — Като заставил себя улыбнуться перепуганной девушке, — тебе не стоит оставаться. Боюсь, скоро здесь станет по-настоящему жарко. Так что самое время заняться твоей эвакуацией. Он бегло оглядел комнату. Отец по-прежнему оставался погружённым в себя. Ёко с мужем шушукались у окна, демонстративно повернувшись к ним спиной. Обстановка для побега была самая подходящая. Молодой человек бесшумно потянул девушку за руку, прочь из дома.***
Горячо поблагодарив Мидори за содействие и, как мог, успокоив расстроенную поклонницу, Като со вздохом облегчения усадил её в такси, помахав на прощание. Возвращаться сразу в дом не хотелось — слишком многое надо было обдумать, оценить, расставить по своим местам. Устроившись на террасе, он мысленно вернулся к событиям получасовой давности. Хотя разыгранное сегодня представление прошло не совсем по его плану, основная цель предпринятой эскапады была достигнута. Да, Като собирался спровоцировать Иваки, заставить его проявить свои истинные чувства. И щадящими полумерами тут, по его мнению, было не обойтись. Требовалась по-настоящему мощная эмоциональная встряска — наглядная демонстрация угрозы. Ёдзи был уверен, что ни одно любящее сердце не сможет остаться безучастным к возможному браку любимого с другим человеком. Вот и пришлось убедить сочувствующую Мидори стать героиней столь эпатирующей постановки. И в главном он не прогадал — достигнутый эффект дал ему однозначный ответ на самый важный из вопросов. Но увиденное потрясло Като. Этот взгляд человека, секунду назад получившего пулю в сердце и уже понимающего, что мёртв… Эта внезапная сила хрупких пальцев, нечувствительно вжимающих в себя хрустальные лезвия… Воспоминания, как жалящие осы, впивались в мозг, заставляя содрогаться от осязаемости ощущений. Впервые за всё это время Като почувствовал себя подонком. А ведь до этого момента он ни разу не усомнился в правильности и необходимости своей затеи! Молодой человек с силой впечатал кулак в собственный лоб, на секунду зажмурившись от нахлынувшего отвращения к самому себе. Прости меня, Иваки! Я идиот!!! Но я исправлю, я всё исправлю, клянусь! Я воздам тебе за каждую минуту пережитого тобой потрясения, за каждую секунду боли, испытанной тобой! Гнев на собственную безрассудность придал ему силы. Като решительно поднялся. Пора было завершить то, ради чего, собственно, всё и затевалось. Надо было вернуть себе Иваки!***
Услыхав голос матери, доносившийся из полуоткрытых дверей, Като остановился и прислушался. Судя по всему, Ёмико только что вернулась в гостиную и сейчас делилась с семьёй последними новостями о состоянии их гостя. — Я дала Иваки успокоительное и уговорила его прилечь. Он слишком ослаб от шока и потери крови. Но раны не опасны и не требуют немедленного обращения к врачу. Совсем не это причиняет ему страдание, как вы понимаете! — Да уж! — сестра не скрывала своего возмущения. — Не ожидала от Като подобного сюрприза! — И подумать только, именно сегодня Иваки решился, наконец, открыть ему правду! — горестно подхватила мать. Като мысленно застонал и впился ногтями в ладони. Какой я дурак! Всё могло быть так просто! — Ну, в таком случае, может, и хорошо, что он не успел этого сделать, — подал голос отец. — Вряд ли в настоящих обстоятельствах подобная новость порадовала бы Ёдзи. — Возможно, ты прав… — неуверенно протянула Ёмико. — Но всё равно мне страшно представить, что будет, когда Като всё узнает! Молодой человек разжал кулаки и шагнул к двери. Он услышал достаточно – пора было расставить точки над i. — А он и так всё знает! — сегодня у него просто дар заставлять всех вздрагивать от неожиданности. — Единственное, чего я не знаю — это почему вы поступили со мной так? Като по очереди обвёл глазами уставившихся на него родственников. Отец с матерью переглянулись. Ёко, виновато прикусив губу, потупилась. — И ответ на этот вопрос я хочу получить немедленно! Он решительно прошагал к столу и опустился напротив родителей. В янтарных глазах горело твёрдое намерение добиться от них объяснений. Ёмико было хорошо знакомо это отчаянно-упёртое выражение на лице сына. Глубоко вздохнув, она переплела пальцы. Разговор предстоял явно не из лёгких.***
Иваки, наконец, на собственном опыте осознал, насколько ожидание того или иного несчастья отличается от тех чувств, что испытываешь, когда пугающее событие всё-таки происходит. Как бы ни готовился он к возможности подобного исхода, на деле все его тщетные попытки воспитать в себе философа и стоика оказались напрасными. Кёске не мог ни принять, ни простить, ни смириться с выбором Като, хотя и понимал, что вины возлюбленного в случившемся нет. Это он сам своими руками подтолкнул того к поискам новых ощущений, к возможности исследовать то, что лежало на поверхности. В каком ослеплении пребывала моя душа, если позволила мне всё это время почти безучастно наблюдать за происходящим? Почему то самое сердце, что болит сейчас, словно утыканное гвоздями, не заставило меня хотя бы сделать попытку вмешаться в процесс? Привлечь внимание любимого, помочь ему осознать себя не только другом… Не потому ли (признайся уже себе, Иваки, теперь это не имеет значения!), что в глубине души ты был уверен, что рано или поздно Като вновь полюбит тебя? Или даже не так — что, кроме тебя, он не способен полюбить никого другого!? А может, это был банальный страх быть отвергнутым? Ты испугался, что не сумеешь внушить Ёдзи те чувства, что он испытывал к тебе до аварии. Предпочёл трусливо отойти в сторону, предоставив ему самому делать выбор между тобой и остальным миром… Что ж, он этот выбор сделал. И вот теперь действительно всё! Даже если когда-нибудь Като вспомнит или узнает правду о вашем совместном прошлом, это уже ничего не изменит ни в его, ни в твоей жизни. Так что плачь, Иваки, плачь, корчись от боли, обзывай себя какими угодно словами! Это единственное, что тебе теперь осталось. И это то, что будет преследовать тебя ещё долгие годы вместе со жгучим стыдом за свою трусость! Это ты, а не Като, предал любовь, и тебе придётся понести наказание за предательство. Так что плачь Иваки, плачь, плачь… Слёзы, подобно речному потоку, прорвавшему дамбу, давно насквозь промочили подушку и продолжали насыщать её солёной влагой. Бурные рыдания, наконец, иссякли, бросив скрюченное, обессиленное тело на откуп этим тихим, беззвучным свидетелям удушающего, как спрут, отчаяния. Сознание, включив последний резерв самосохранения, начало медленно угасать, давая себе и своему обладателю спасительную передышку. На самом краю, между явью и сном, Иваки мечтал лишь об одном. Он жаждал амнезии для себя!***
Медленно поднявшись по лестнице, Като на минуту замер перед комнатой Иваки, погрузившись в раздумья. Разговор с родителями многое прояснил для него. Многое, но не все… Хотя причина, побудившая Кёске солгать ему, выглядела убедительной и оправданной. Где-то в глубине души затаилось подозрение, что она не была единственной. Что-то ещё скрывалось за этими возвышенными доводами, которыми Иваки убедил его близких принять свою позицию. Что-то, в чём он не мог признаться открыто. Интуиция нашёптывала Като, что именно в этом, личном и сокровенном, кроется истинная подоплёка, заставившая его любовника «перевоплотиться» в друга! И, кажется, Ёдзи догадывался, что это могло быть! Тряхнув золотоволосой головой, молодой человек отогнал затормозившие его мысли. Скоро он всё узнает, но для этого надо… Като решительно поднял руку и постучал в дверь. Ответа не последовало. Бесшумно повернув ручку, он тихонько проник внутрь и застыл, вглядываясь в неподвижную фигуру, навзничь лежащую на кровати. Последние лучи заходящего солнца, просачиваясь сквозь неплотно сомкнутые шторы, разбавляли полумрак комнаты нежным розоватым сиянием. Иваки спал, прижимаясь к подушке, как ребёнок к груди матери или к любимой игрушке в минуту сильного душевного переживания. Перебинтованная кисть белоснежным пятном светилась на тёмном фоне покрывала. Неслышно приблизившись, Като с минуту постоял в нерешительности, а затем осторожно прилёг рядом, с тревогой вглядываясь в любимое лицо. Позолоченное неярким предзакатным отблеском, оно уже не пугало мертвенной бледностью. Но припухшие веки и маленькая скорбная складочка, залёгшая между бровей, говорили о том, что их владелец уснул во власти слёз и печали. Трогательно-беззащитное в своей расслабленности, это лицо обладало для Като какой-то фатальной притягательностью. Словно на огонь, он мог смотреть на него бесконечно. И каждый раз чувствовать, как разгорается внутри ответное пламя, наполняющее сначала приятным теплом, затем обжигающим жаром и, наконец, пылающей стихией страсти. Так было всегда. Теперь он знал это… Мысль о том, что больше нет нужды сопротивляться этим ощущениям, приходить в ужас от собственного возбуждения, душить в зародыше возникающее желание, доставила несказанное удовольствие. Подумать только! Все его несбыточные мечты и казавшиеся недосягаемыми фантазии вдруг обрели плоть и реальность. Всё это уже было частью его жизни. Было, и будет вновь! Потому что теперь он знал главную и самую важную для него вещь — он любит и любим взаимно. Всё остальное постепенно вернётся. Ему не хотелось торопиться. Хотелось как можно глубже прочувствовать каждый нюанс, каждый оттенок новых ощущений, каждое движение души и порыв тела. Ведь шанс, выпавший ему, уникален! Вновь пережить их первый поцелуй с Иваки, их первую близость, первое признание в любви друг другу… Хотелось в мельчайших подробностях запечатлеть это в сердце и памяти, чтобы, может быть, когда-нибудь, сравнить с теми, первыми впечатлениями. Хотелось… Но, увы, Като совсем не был уверен в своей выдержке и терпении. Иваки прерывисто вздохнул во сне и судорожно стиснул здоровой рукой край подушки. Этого хватило, чтобы все мысли о сдержанности мгновенно улетучились из головы Ёдзи. Щемящая волна нежности, желание утешить и защитить в один миг затопили сердце, смывая без остатка благие намерения. Нетерпеливо подавшись вперёд, он притянул податливое тело в свои объятья, бережно прижимая к своей груди. Губы Иваки дрогнули, блаженно выдохнув: — Като… Всё! Лимит самоконтроля был моментально исчерпан. Не раздумывая ни секунды, он прильнул к зовущим его устам. Язык, словно пробуя на вкус, легко, скользяще обрисовал контур, тягуче медленно, с томительной нежностью, лаская внутреннюю поверхность, заставляя губы Кёске возбуждённо приоткрыться. Дыхание Иваки участилось. Зацелованные губы ещё неосознанно тянулись к дразнящим губам-искусителям, стремясь слиться с ними воедино. Невольный стон наслаждения вырвался из всё более бурно вздымающейся груди и… чёрные глаза потрясённо распахнулись. — Като?! — теперь имя прозвучало совсем с другой интонацией. — Что ты?.. Но тот не дал ему закончить. Горячий, властный поцелуй без колебаний оборвал ненужные вопросы. Только не сейчас! Отлучить Като в этот момент от губ возлюбленного было равносильно предумышленному убийству. Он слишком долго терпел, не зная, что в этом нет необходимости, что всё это счастье уже принадлежит ему. И сейчас жаждал сию секунду исправить эту несправедливость, возместить себе все понесённые потери. Каждый недополученный поцелуй, неиспытанную ласку, каждую минуту близости, украденную у него. Ёдзи целовал Иваки страстно и нежно одновременно, в глубине души всё ещё страшась, что тот оттолкнёт его, и с тревогой ожидал ответного отклика. Но замешательство любовника длилось лишь несколько секунд. Руки взметнулись, ложась на шею, вплетаясь в золотоволосый затылок, словно приковывая к себе, не давая ни на миллиметр отстраниться. Языки пылко и жадно ласкали друг друга, словно заново открывая для себя взаимную сладость. Неистовство, нега, томление, как острые специи, добавляли новые оттенки в их чувственное сплетение, разжигая желание, унося прочь сомнения и стирая из памяти все прежде испытанные удовольствия. То мучительно-нежный, как замирающая на последней ноте мелодия, то яростно-ненасытный, подобный океану, пожирающему сушу, этот поцелуй сказал им больше, чем тысячи слов, больше, чем все признания и клятвы вместе взятые. Так целуют только истинно любимых в момент наивысшего блаженства. Не просто жадно и требовательно, страстно или возбуждающе, но словно прильнув к единственному источнику дыхания, средоточию жизни, первому и последнему наслаждению в мире!***
Лёгкое и невесомое, как крыло бабочки, касание пустило неконтролируемую волну колких, щекочущих мурашек по изголодавшемуся по ласке телу Иваки. Он прикрыл глаза, полностью отдавая себя нежным, немного торопливым ласкам, которые так щедро, так самозабвенно дарил ему уже окончательно обезумевший от страсти Като. Поцелуй в шею… Летящие на пол одежды… Тихий скрип прогнувшейся под весом двух сплетённых воедино тел кровати… — Като… — шепчет Иваки, подаваясь навстречу горячим, влажным губам, мягко целующим низ живота. Бледная рука метнулась, зарываясь в светлые пряди, когда на возбуждённой плоти плотным кольцом сомкнулись его губы… — Ах-х… Като… Кёске без остатка растворился в безумных, жарких ласках, ловил ртом будто загустевший, раскалённый воздух, выстанывая имя того, кто был и навсегда будет центром его вселенной. Движения становились резче и глубже, вырывая сдавленные хрипы из груди Иваки, дрожащими руками комкающего постель. Разрядка, подобно ядерному взрыву, прошила всё тело горячей волной, сливая все мысли и чувства в гортанный, рычащий вскрик. Като поднял голову и буквально задохнулся от открывшейся ему картины — раскрасневшееся лицо, томный, почти умоляющий взгляд чёрных глаз, полный желания и… любви. — Я люблю тебя, Иваки… — будто сами собой вырвались простые, такие незамысловатые, но такие желанные, насквозь пропитанные щемящей нежностью слова. Теперь всё встало на свои места. Трепет губ, сливающихся в очередном пылком поцелуе, дрожь покрытых испариной тел — всё это казалось сейчас таким правильным, не оставляющим сомнений в искренности и взаимной любви… — И я… люблю тебя… я люблю тебя, Като… — безостановочно шептал Кёске срывающимся на стоны голосом, теряя самого себя в пучине янтарных глаз, горящих ярким огнём вожделения. И слёзы текли по его щекам, солёным потоком смывая всю боль прошедших месяцев, все те мучительные дни, когда он не терял связи с Като и в то же время был далёк от него, как никогда… Словно по наитию, не повинуясь хозяину, ладонь Ёдзи скользнула вниз, лаская, будоража кровь, разжигая пламя… Ещё ярче, ещё сильнее… Они словно заново узнавали друг друга, отдаваясь как в первый раз, забываясь… Воздух сгустился вокруг них, глуша болезненный вскрик, сорвавшийся с губ Иваки, тут же сменившийся частым дыханием, тонущим в успокаивающем шёпоте, в нежных поцелуях, в по-собственнически крепких объятиях… Все краски и звуки слились в один яркий всполох, разрезая воздух миллионом искр… Одно дыхание на двоих, две жизни, вновь ставшие единым целым…***
Тяжело дыша, весь во власти только что пережитого наслаждения, Като крепко держал в объятиях возлюбленного, не желая даже на секунду выпускать из рук столь долгожданное счастье. С трудом переводя дыхание, он облизнул пересохшие губы. Переполнявшие эмоции не давали ему молчать. — Не знаю, как это бывало у нас прежде, но ничего более потрясающего со мной ещё не случалось. В этой жизни, по крайней мере! — с восторгом произнёс Ёдзи и тут же почувствовал, как напряглось тело Иваки под ним. Удивлённо вскинув голову, он поймал взгляд, полный ужаса и неверия. — Ты… Ты ничего не… вспомнил?! — в чёрных глазах дрожало отчаяние. Ах, вот в чём дело! — Нет, — Като качнул светловолосой чёлкой. — Но это больше не имеет значения, — заторопился он, видя, как искажается болью лицо любимого. — Я люблю тебя, Иваки! Здесь и сейчас, независимо от того, что было с нами раньше. И чувство, что наполняет моё сердце — единственно верное и настоящее для меня. Я не знаю, какой была моя любовь до того, как… Но если ты скажешь, что в прошлой жизни я любил тебя сильнее, то это всего лишь будет означать, что мне предстоит ещё одна восхитительная возможность — день за днём влюбляться в тебя всё больше и больше, открывать в себе всё новые грани собственной страсти и дарить её тебе с новым жаром и новым желанием! Разве такая перспектива не лучше бесплодных попыток вспомнить прошлое или смириться с утраченным? Като заговорил тише и мягче, словно убеждая и моля возлюбленного: — Пожалуйста, Иваки! Прими меня и мою новую любовь. Тебе не нужно ничего менять в себе. Просто люби меня, как любил всегда. И клянусь, мы будем счастливы ничуть не меньше, чем раньше. Прошу тебя! Закрыв глаза, Иваки вслушивался во взволнованный, искренний монолог Като и понимал, что всё в нём, от первого до последнего слова, правда. Да и мог ли он сомневаться, вспоминая ту огненную феерию страсти, что совсем недавно испепеляла и возрождала их, не оставляя ни малейшего места для ненужных раздумий и глупой неуверенности. Главное — они с Като были вновь единым целым. И какая разница, что хранит его память, если у них есть возможность наполнить её новыми воспоминаниями? Иваки распахнул глаза и тут же утонул в тревожном, умоляющем взгляде янтарных глаз, смотрящих на него с надеждой и ожиданием. Он потянулся к губам любимого, сливаясь в поцелуе. Вот он — ответ на все вопросы. Безоговорочно-верный и жизненно необходимый. И никакие слова не сделают его лучше…***
Иваки легко и уверенно вёл машину, и, казалось, повреждённая рука не доставляла ему ни малейшего неудобства. Но даже будь это иначе, никакая травма не удержала бы сегодня их с Като от отъезда. Они возвращались домой, в их общий дом. После автокатастрофы Ёдзи временно было противопоказано управление автомобилем. И хотя его отец настойчиво предлагал свои услуги, молодые люди категорически от этого отказались. Им не терпелось остаться наедине. Устроившись на пассажирском сидении, Като всю дорогу не сводил глаз с профиля возлюбленного, время от времени загадочно улыбаясь каким-то своим, потаённым мыслям. Вспоминая жаркие события прошедшей ночи, Иваки без труда угадывал их направление. Наконец, удовлетворённо вздохнув, Ёдзи расслабленно откинулся в кресле, блаженно прикрыв глаза. Искоса взглянув на его довольную физиономию, Иваки не смог удержаться от подколки. — Ты выглядишь, как сытый кот, объевшийся сметаны! Золотистые очи возмущённо распахнулись. — Надеюсь, ты шутишь? Я, можно сказать, только раздразнил аппетит! Иваки вздохнул с притворным недовольством. — Кто о чём… — И потом, — перебил его Като, — я действительно счастлив! Вдобавок ко всему, у меня ещё и дом есть — наш с тобой дом! А я даже понятия не имел об этом. — Да, есть. И ты, кстати, платишь половину взносов по ипотеке за него, — насмешливо поддел его любовник. — Ну вот! — Като скорчил огорчённую гримасу. — Так я и знал, что должна быть ложка дёгтя! Он неожиданно стал серьёзным. — А ещё я безработный… Иваки с нежностью смотрел на него. — Не переживай. Я уверен, всё наладится! — Ты всё ещё надеешься, что память вернётся ко мне? — в голосе Като звучал скепсис. — Да, надеюсь. Но со вчерашнего дня это волнует меня значительно меньше. Они обменялись понимающими улыбками, в которых светилась любовь и радость от обретения друг друга. Внезапный оглушительный вой, похожий на разъярённый гудок взбесившегося локомотива, заставил обоих подпрыгнуть на месте. Хромированный корпус несущегося на огромной скорости «большегруза» металлической громадиной просвистел мимо, казалось, даже качнув потоком воздуха их автомобиль. Чертыхнувшись, Иваки дёрнул руль вправо и взглянул вперёд. Беспардонная махина, распугивая с дороги пузатую мелочь легковушек, уносилась вдаль по автобану. — Вот же идиот! — выругался Иваки, выравнивая машину и несколько нервно переводя дыхание. — Кто только таким права выдаёт? Он возмущённо обернулся к Като, ожидая от того солидарности, и испугался. Совершенно белый, с посиневшими губами, судорожно вцепившийся в ремень безопасности, Ёдзи казался восковой копией самого себя, лишённой всех красок и признаков жизни. Ставшие совершенно чёрными глаза застыли в смертельном ужасе, словно глядя в разверзнувшуюся перед ними адскую бездну. Като даже не понял, что произошло. Пронзительный рёв хлестнул по нервам — и вдруг стало темно. А в следующую секунду перед глазами вспыхнула ослепительная картинка, и он, как наяву, увидел летящую на него жёлто-зелёную фуру, оглашающую окрестности отвратительно завывающей сиреной. Собственные руки, бешено перебирающие руль… И внезапно небо и земля сливаются в смертельном круговороте. Удар. Вспышка. И опять темнота, но теперь другая — непроницаемая и вязкая, изредка разрываемая кроваво-красными всполохами. И тишина… Лишь слабеющее биение сердца в ушах. И последняя вспышка сознания: «Иваки…». Всё. Это конец. Липкая тьма обволакивает его ледяными щупальцами, проникает в кровь, забирает дыхание… И вдруг… «Като!» Голос… Откуда этот голос? «Като! Като! Като…» — Като! Чёрт побери! Немедленно очнись! — в отчаянии Иваки влепил пощёчину по окаменевшему лицу Ёдзи. Уже несколько минут он пытался привести любовника в чувства, но ни яростное встряхивание за плечи, ни похлопывание по щекам, ни даже попытка влить воду в полуоткрытые губы результата не принесли. Иваки стало по-настоящему страшно. Мысль, что вот сейчас, сию секунду, он может потерять любимого, едва воссоединившись с ним, вызвала волну иррационального гнева, направленного непосредственно на самого Като. Тот не мог, не имел права покидать его! Это было несправедливо! Именно этот гнев подстегнул руку для более сильного воздействия. Чудесным образом это возымело силу. Остекленевшие глаза дрогнули и, несколько раз моргнув, начали обретать осмысленность. Нервная дрожь пробежала по телу, расслабляя сведённые судорогой мышцы. Като с минуту недоумённо вглядывался в растерянное, искажённое отчаянием лицо Иваки, и вдруг радостно вскрикнул. Он вынырнул из темноты так же внезапно, как и провалился в неё. И сразу почувствовал, что что-то изменилось. Они стояли на обочине той самой трассы, по которой недавно двигались в город. Мимо проносился поток автомобилей. Покрасневший, взъерошенный Иваки, крепко сжимая его плечи, с тревогой вглядывался ему в лицо полными слёз глазами. Щека горела, словно от удара. Что произошло за те пару минут, которые он, похоже, провёл за чертой реальности? Прогрохотавшая по встречной фура мистическим образом связала всё воедино. Внезапно Като осознал, что он всё помнит. Помнит аварию, помнит утро того рокового дня, помнит вечер накануне его… А дальше память, сорвавшись с цепи, понеслась галопом по событиям разной степени давности, лихорадочно выхватывая из забвения лица, имена, даты, словно проводя беглую инвентаризацию своих ресурсов (всё было на месте и выдавалось по первому требованию). Като потрясённо взглянул на любимого. — Иваки, я вспомнил! Я всё вспомнил!!! Он с восторженным воплем бросился на шею Кёске, как заведённый бормоча: «Я вспомнил! Я вспомнил! Я вспомнил!» И ощутил, как задрожало тело Иваки, не сомневаясь в том, что теперь это были слёзы радости. Чуть отстранившись, но не выпуская его из объятий, Ёдзи взволнованно попросил: — Ну вот, спроси меня о чём-нибудь! Спроси всё, что хочешь. Я отвечу на любой вопрос! Иваки смотрел в его сияющее, воодушевлённое лицо и чувствовал, как мучительно-сладко сжимается сердце. Что поделаешь — счастье тоже бывает болезненным! Боже, он так любил его! В радости и горе, в болезни и здравии… И только это было важно. Только это действительно имело значение. — Ты любишь меня? — спросил он о том единственном, что волновало его всегда. Золотистые глаза вспыхнули, загораясь желанием. Обжигающе-страстный, долгий, ненасытный поцелуй не оставлял сомнений в смысле ответа. С трудом оторвавшись от губ возлюбленного, хриплым от переполнявших эмоций голосом Като внёс пояснение: — Для того чтобы ответить на этот вопрос, мне не обязательно было вспоминать всё остальное. Иваки блаженно уткнулся ему в шею, как всегда наслаждаясь каждым прикосновением к телу любимого. Но следующая фраза заставила его насторожиться. — Однако это напомнило мне об одном не прояснённом моменте. Като мягко приподнял подбородок Иваки, призывая взглянуть ему в глаза. Мужчина невольно поёжился — уж слишком серьёзен был этот взгляд. — Почему после аварии ты решил скрыть от меня то, что мы любили друг друга? Кёске слегка растерялся. Ему казалось, что вчера они уже досконально обсудили эту тему. Но Като, словно угадав его недоумение, продолжил. — Да-да! Я помню ту версию, с помощью которой ты убедил моих близких. Но это ведь не всё, не так ли? Есть ещё что-то, что ты не мог сказать им? Янтарный взгляд прожигал насквозь, пронизывал до самой глубины души, легко читая страх, сомнения, неловкость, но не осуждая, не виня, а лишь ожидая правды, как высшей степени доверия между любящими друг друга людьми. Ах, как не хотелось Иваки признавать свою трусость! Как искушало облечь собственную слабость в жертвенную форму! Но Като слишком хорошо знал и понимал его, порой лучше него самого. Обмануть его было невозможно. Вот и теперь, на интуитивном уровне, чуткое сердце почувствовало, уловило то, что было сокрыто, казалось, на самом дне подсознания Иваки. И это «что-то» не давало ему покоя, требовало объяснений. Глубоко вдохнув, Иваки закрыл глаза и очертя голову ринулся в омут откровения. — Я испугался… Сама мысль, что ты можешь отвергнуть меня, отвернуться с насмешкой и пренебрежением, была для меня невыносима. Я не мог позволить тебе отказаться от нашей любви! И поэтому… сделал это сам. Я убедил себя, что даю тебе шанс выбрать то, что соответствует твоим желаниям. И если ты не влюбишься в меня снова, это будет доказательством, что и прежние наши отношения не что иное, как ошибка или игра случая! Знаю, это было нечестно. Но мне казалось, что так я смогу пережить твоё безразличие, если мои опасения сбудутся. В этом случае я предпочитал, чтобы ты смотрел на меня как на друга, а не как на «забытого» любовника. Прости меня, Като! Я эгоист, и, как всегда, думал в первую очередь о себе! Иваки покаянно понурил голову, не смея взглянуть на возлюбленного. Молодой человек несколько минут молчал, переваривая услышанное. — Да-а… — наконец, протянул он. — Что-то подобное я и предполагал! Мягко обняв поникшие плечи, он привлёк любимого к себе. — Но теперь-то, надеюсь, ты не сомневаешься, что в прошлом ли, настоящем или будущем, для меня существуешь только ты? — Ёдзи усмехнулся. — Так что, Иваки-сан, будь добр, в следующей жизни не торопись влюбляться, пока не убедишься, что это именно я нашёл тебя! Его тон неожиданно сменился на шутливый, но взгляд по-прежнему оставался серьёзным. Иваки заворожённо следил за огоньками, вспыхивающими в глубине золотистых глаз, не зная как расценивать эту неожиданную просьбу. — Как же я узнаю тебя? — спросил он, принимая игру. Пальцы Като вплелись в его волосы, лаская затылок. Щека к щеке, опаляя дыханием мгновенно заалевшее ухо, Като заговорщицки прошептал. — А это как раз просто — никто не будет любить тебя сильнее, чем я!***
За окном шумела автомагистраль. Сотни машин метеоритным дождём пролетали мимо и исчезали в пространстве. А в одиноко замершем у обочины автомобиле жила своей жизнью целая вселенная. — Обещай… — шептали губы Като на грани межгалактического взрыва. — Обещай… — взлетая в невесомости, молил Иваки. — Обещаю… Чья это клятва? Чей стон? Чей хриплый шёпот, произносящий её? Разве это важно? Главное здесь — тихим выдохом: — В каждой жизни — только ты!