ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ: Автор лечил творческий кризис Клейном, поэтому в этом БОНУСе литры розовых соплей на квадратный сантиметр текста. Странно, что они посреди главы не запели еще у меня, блять.
– Мик? – позвал Дом, закрывая входную дверь за спиной и оставляя ключи на тумбочке у входа, отмечая отсутствие браслета его парня на ней, ставшее дополнительным подтверждением к тишине, наполняющей квартиру этим вечером – Милкович еще не пришел с работы. – Эй, коротышка, с тобой разговаривают! – проорал высокий брюнет шедшему в нескольких метрах впереди подвыпившей компании сабмиссиву, ускоряющему шаг в желании поскорее достигнуть более освещенной части квартала и избавить себя от нежелательного общества что-то орущих вслед ему Домов. А в том, что это были Доминанты, Микки не сомневался – легкая дрожь тела от приказов остановиться или ответить им красноречиво убеждала саба в том, что, по крайней мере, двое из них носят свои браслеты на левых запястьях. Наполняя квартиру ярким ароматом, громко шкварча и брызгая вокруг маслом, мелкие кусочки фарша подпрыгивали на раскаленной сковородке, пока Галлагер растирал мякоть помидоров в глубоком блюде, сдабривая получившуюся массу различного рода приправами и зеленью, не забыв трижды посолить томатное пюре, прекрасно зная, что Милкович за ужином все равно сделает ему замечание о недосоле. Еще недавно розовое содержимое сковороды теряло свой яркий оттенок, постепенно превращаясь в серо-коричневую рассыпчатую труху, намекая о своей готовности кулинару, тут же поспешившему вывалить томатную пасту поверх и перемешать получившийся соус, затем накрывая крышкой и понижая напор газа до минимума, оставляя томиться на десять минут под чутким руководством таймера плитки. Пока сам рыжий, бросив подозрительный взгляд на стрелки часов, оповестившие о том, что его парень задерживается уже на достаточно продолжительное время, поплелся в ванную комнату, чтобы принять душ и смыть с себя неприятную липкость и усталость тяжелого учебного дня. – Стоять! – приказал строгий голос, рождая неприятную боль в области затылка пытающегося сделать еще один шаг упрямого сабмиссива, резко зажмурившегося от острого укола в голове и звона разбившегося рядом с его макушкой стекла бутылки, встретившейся с кирпичной стеной дома, ставшего преградой к поспешному ретированию брюнета из поля зрения нетрезвых молодых людей, бежавших следом. – Куда же ты так торопишься? – поинтересовался другой, обладатель которого вышел чуть вперед, быстрым взглядом удостоверившись в наличии замка на металлической решетке, отделяющей проулок от соседней улицы, способной задержать объект интереса в их обществе. – Бабла нет, – разворачиваясь лицом к нежелательным собеседникам, проговорил Милкович, в уме подсчитывая скудные запасы налички, распиханной по карманам, едва досчитав до двадцати пяти долларов. – Мобильника тоже, – честно признался он, благодаря свою забывчивость, оставившую недавно подаренный Галлагером аппарат на прикроватной тумбочке утром. – Хах, – скривил губы широкоплечий блондин, поравнявшись с приятелем, стоявшим ближе всех к Микки, – что, хозяин забыл подкинуть пару баксов своей шавке? – поинтересовался он, собирая слизь в носу глубоким вдохом и смачно сплевывая на землю, прежде чем ядовито усмехнуться и обернуться, ища поддержки в широко лыбящихся за спиной соратниках, дожидающихся повода к нападению. – У меня нет хозяина, – прорычал в ответ Милкович, пробегаясь взглядом по пространству проулка, подсчитывая силы соперника и ища возможные пути к отступлению. Йен продолжал мерить шагами комнату, поочередно бросая взгляд то на часы, то на оставленный Микки на тумбочке мобильный, не позволивший оперативно установить его местоположения, заставляя увеличиваться скручивающийся в груди клубок беспокойства и волнения в разы, ощутимо давя на уставший после продолжительного учебного дня мозг неприятного рода мыслями и подозрениями. Активировавшийся в последнее время Терри, донимающий сына постоянными звонками с угрозами и обещаниями расправы, пыл которого умерить не могла даже его крохотная тюремная камера, стал большой преградой к спокойному существованию Милковича и нехилого размера причиной к уничижению выдержки Дома, вынужденного выслушивать заверения Микки в том, что никаких обещанных отцом бандитов тот на него не натравит. Стрелки часов медленно ползли по кругу, а Галлагер все ускорял шаг, стирая ворс ковра подошвами голых ступней, заламывая пальцы и громко скрипя зубами, отсчитывая очередной десяток нервных клеток, разрушенных накатывающей паникой, в момент, когда бо́льшая из них указала на шесть, задержав дыхание, чувствуя неприятное жжение на запястье, украшенном инициалами его Истинного. – Сукааа, – простонал Микки, зажмурившись, буквально слыша треск застежки браслета под тяжелым ботинком блондина, пригвоздившего саба к холодной земле сильным нажимом на руку, не оставляя иного выбора, кроме как сжаться в комок, получая очередные удары по почкам и печени от других обидчиков, обступивших скрюченное в грязи тело. – ... ходите, дышите, разговариваете, – каждое слово сопровождалось острой болью отбитых внутренних органов и тихими хрипами, самопроизвольно вырывающимися из-за плотно сжатой челюсти Микки, умоляющего избивающих его парней остановиться. – Как будто имеете на это право, – раздалось совсем рядом, обдавая разбитый первым ударом нос едким запахом перегара главаря шайки, наклонившегося к изуродованному сабмиссиву, чтобы выплюнуть окончание фразы, прокрутив ботинок на запястье, выворачивая суставы. – Ты – примитивное создание, запрограммированное исполнять волю сильнейших, подчиняться и служить. Мерзкий ублюдок, не заслуживший права голоса и свободы, – рычал блондин, поднимая голову Милковича над землей за волосы, вглядываясь в перепачканное кровью и грязью лицо. – Домашнее животное, единственной целью которого всегда будет угода своему хозяину. Паршивая шавка, не способная ни на что, кроме того, как принести тапки, – выплюнул старший отморозок, смачно припечатав к земле резким движением руки голову Микки, не сумевшего более оставаться в сознании. Обуваясь и накидывая на плечи куртку, не думая даже о том, что мягкие домашние штаны не смогут помочь справиться с прохладой ночной улицы, Йен выскочил из квартиры, захлопывая дверь и стремительно спускаясь по лестнице, желая пробежаться по привычному маршруту до работы Микки, надеясь застать того на дополнительной смене или встретить запаздывающего парня по пути. Погруженный в свои мысли, широкими шагами преодолевая десятки метров, Галлагер приближался к стройке, на которой весь последний месяц трудился Милкович, быстро оглядывая темную улицу, в силуэтах редких прохожих пытаясь угадать своего парня, но терпел неудачу. Метка ныла и чесалась, увеличивая беспокойство в груди десятикратно, не позволяя остановиться, наоборот, заставляя перейти на бег в стремлении поскорее оказаться в пункте назначения, буквально прожигая браслет раскалившимися и покрасневшими буквами, намекая рыжему о случившейся трагедии. – Блять, – через пятнадцать минут столкнувшись с наглухо запечатанным забором стройки, выплюнул Йен, задыхаясь от продолжительного бега, вбивая кулаки в металлическую сетку, прекрасно понимая, что Милковича на работе быть не может. – Блять, – прохрипел Микки, потерпев неудачу в попытке подняться на ноги, падая обратно на землю и сжимаясь, сплевывая сгустки крови и рвоты, вернувшей парня в сознание после того, как избившая его компания радикалов отправилась искать дальнейшие приключения на улицы города, оставив Милковичу на память еще несколько ударов по изувеченному телу и плевков в кровавое месиво, когда-то бывшее довольно симпатичным лицом. Теперь уже никуда не торопясь, в записной книжке своего смартфона пытаясь найти номер хоть одного из приятелей саба, проклиная себя за то, что не прихватил с собой и его телефон, Галлагер шел в направлении дома, строя в голове возможные теории и вероятности того, что они могли разминуться где-то по дороге. А Микки скреб асфальт ногтями, шепча призывы к спасению, вдалеке приметив проходившую мимо проулка пару, увлеченную своей беседой. – Ой, простите, – не заметив препятствия на пути и столкнувшись с одним из шедших навстречу громко разговаривающих молодых людей, извинился Дом, поднимая взгляд на лицо блондина, которого он по неосторожности задел плечом. – Задумался, – поправив длинными пальцами упавшую на лоб челку, никак не закрепленную на затылке после душа, проговорил он виновато и поспешил продолжить движение, не услышав брошенное в спину: – Еще одного? – поинтересовался брюнет, поравнявшись с главным. – Нет, этот – Доминант, – блондин успел заметить браслет на руке долговязого рыжего парня, способный спасти Галлагера от «свидания» с ТПД’шниками, избежать которого не удалось его собственному сабу. Продолжающему рычать от собственного бессилия и тянуть оставшуюся целой руку к приближающейся паре, откликнувшейся на тихие призывы о помощи, волей случая услышанными, когда девушка остановилась что-то найти в своей сумке акурат напротив входа в темный переулок. Громкий вой сирены скорой помощи привлек к себе внимание зеленых глаз, провожающих стремительно летевший по улице желтый фургон, заставляя кипевшую внутри панику выплескиваться за пределы воспаленного мозга, вызывая дрожь рук и неприятное покалывание на позвоночнике, задумываясь о том, что внутри этой машины может лежать парень хозяина этого обеспокоенного взгляда. В широком воротнике, фиксирующем шею, обмотанный трубками и оглушенный противным писком приборов, заверяющих парамедиков в относительной безопасности и отсутствии угрозы жизни ночного пациента. Пустая квартира вновь встретила Йена тишиной, разрушая лелеемые на пути к дому надежды на скорую встречу с Милковичем, заставляя подбежать к прикроватной тумбочке прямиком в верхней одежде и обуви, подхватывая забытый сабом телефон дрожащими пальцами, надеясь угадать четыре цифры его пароля. – Микки, – поджал губы Галлагер, проваливая последнюю попытку к разблокировке, лишаясь возможности дозвониться до ближайшего окружения своего парня, проклиная упрямого брюнета за то, что тот сначала долго спорил с ним о бесполезности пин-кода, но все же установил его на аппарат после. – Йен, – прошептал Микки, приоткрывая веки, сквозь неприятную резь в глазах сумев разобрать черты лица склонившегося над ним врача. – Ты хоть представляешь, как я волновался? – стараясь не повышать голоса, но, все же, крайне строгим тоном выговаривая своему парню об испытанных за предыдущий вечер и ночь эмоциях, шипел Йен, разглядывая ссадины и синяки на лице Милковича, пытаясь не думать о том, что в момент их получения он находился где-то рядом. – Блять, как будто я знал, что эти отморозки нападут, – недовольно пробубнил Микки в ответ, поджимая губы и морщась от неприятного жжения в рассеченной плоти, не понимая, почему рыжий, вместо того, чтобы радоваться, что его саба не забили до смерти, отчитывает его за произошедшее. – Какого хера ты вообще пошел по той дороге? – ерзая на предоставленном медсестрой стуле и теребя пальцами край одеяла, скрывающего от обеспокоенного взгляда зеленых глаз бинты и повязки на груди Милковича, не унимался Дом, едва сдерживая себя от того, чтобы не дотронуться до пластикового фиксатора на правой руке сабмиссива, пришедшего на смену коричневому браслету, разорванному и грязному, теперь хранившемуся вместе с другими личными вещами пациента палаты «216» в небольшом целлофановом пакете. – Там быстрее, – объяснил Микки, не желая признаваться Йену в своей трусости и рассказывать о желании сбежать от преследующих его радикалов по параллельной улице. – Я и смотрю, прям домчался до дома, да? – красноречиво проследовав взглядом от макушки брюнета до кончиков пальцев его ног под покрывалом, раздраженно выплюнул Галлагер, поднимаясь с места, прекрасно понимая, что сидеть спокойно, заведя подобный разговор, он не сможет. – Хули ты-то, блять, психуешь? – в тон ему ответил Микки, пожалев уже о том, что упросил врача впустить эту рыжую истеричку в палату, нарушая правила предписанных сотрясением трех дней молчаливого покоя. – Тебя, что ль, избили, а? – прорычал он, сжимая оставшуюся нетронутой обидчиками ладонь в кулак, чувствуя дикое желание резким ударом запечатать рот Дома, продолжающего выговаривать ему свои претензии: – Нет, не меня, – выдохнул Йен, решивший было уже в красках и подробностях расписать сабу каждую проведенную в беспокойстве и волнении минуту, но резко замолчал, услышав вопрос брюнета, – избили моего любимого человека, – попытался донести он до сотрясенного сознания Милковича смысл своей тирады, лишь после произнесения слов поняв, что только что вырвалось из сердца и, не пройдя необходимой фильтрации воспаленным ночными терзаниями и бессонницей мозгом, было озвучено. – Черт, Мик, я хотел сказать... – Нихуя ты не хотел говорить, – тут же напрягся брюнет, не готовый к подобным признаниям и громким словам. – Нет, хотел, – оспорил рыжий, возвращаясь к кровати и, наконец, накрывая ладонью пластик, скрывающий три буквы его инициалов на руке парня на ней. – Мик, я вчера очень сильно переживал. Да я... черт, я и сейчас переживаю, хотя врач сказал, что с тобой все будет в порядке. Прости, что наорал, я волнуюсь, я не хочу, чтобы с тобой что-то случилось. Я люблю тебя, – четко проговорил он, переводя взгляд на лицо сабмиссива, пытаясь поймать поспешивший ускользнуть от него взгляд голубых глаз, ожидая хоть какого-то ответа. Но не готовый услышать подобный тому, что прозвучал через секунду: – Ага, – проговорил Микки, сосредоточенно разглядывая черточки на циферблате настенных часов, готовый пересчитать каждую раз десять, только бы не смотреть на рыже-конопатого Дома совсем рядом, открывшего было рот, чтобы продолжить, но прерванного вошедшей в палату медсестрой. – Простите, мистер Галлагер, время вышло, пациенту нужен отдых, – оповестила она под разочарованный выдох Йена и благодарственный Милковича. Три недели спустя. – Когда тебе снимут защиту? – поинтересовался Доминант, наблюдая за попытками Микки самостоятельно надеть джинсы, не желая принимать помощь от своего парня, хоть и знал прекрасно по опыту прошедших трех недель, что ему это не удастся. – Сегодня поменяют на мягкую, – проговорил саб, тихо пробубнив под нос слова недовольства от необходимости признать очередное поражение и воспользоваться длинными пальцами рыжего в качестве поддержки, подходя к сидевшему на кровати в ожидании капитуляции его упрямства Галлагеру, позволяя тому упаковать свою задницу в синие штаны и застегнуть пуговицу с ремнем. Легко справившись с возложенной на него задачей, Йен подарил заднему карману джинсов легкий шлепок, а Микки нежную улыбку, встречая недовольно поджатые губы в ответ и разочарование в голубых глазах, смотревших сверху вниз. Милкович ненавидел зависимость, и временная беспомощность в столь простом процессе как одевание, просто выводила саба из себя, заставляя каждое утро трепать Дому нервы, упрямо продолжая сражаться за свою состоятельность. Благо, хоть поссать самостоятельно через ширинку он мог, оставляя нетронутыми последние крупицы самоуважения и гордости, в размерах теперь не превышающие пару крохотных пятнышек на ткани штанов в паху, намекающие Микки о том, что левая рука не самый лучший помощник в делах справки нужды. – Ты только в страховую и больницу, или еще куда-то? – аккуратно спросил Доминант, не желая показать волнения и беспокойства, терзающие сердце и душу теперь каждый раз, стоило Милковичу выйти из дома. – Не знаю, – пожал плечами саб, прекрасно осведомленный о собственных планах, но с завидным упрямством продолжающий игнорировать попытки Йена оградить себя заботой, не желая отчитываться о своих передвижениях. – Позвони, как домой вернешься, пожалуйста, – попросил рыжий, провожая взглядом удаляющуюся к выходу спину, поднимаясь и направляясь следом. – Нахуя? – обуваясь, спросил Микки, не поднимая головы. – Просто, – пожал плечами Галлагер, наблюдая за качающейся напротив черной макушкой. – А когда посрать пойду, не позвонить? – заметно раздраженный еще с утра, огрызнулся Милкович, выпрямляясь, – заебал уже со своей заботой, – и, подхватывая с вешалки куртку, поспешил покинуть квартиру, оставляя Йена в коридоре одного, подсчитывать количество упущенных прощальных поцелуев и дней с момента признания, кажется, перевернувшего с ног на голову их и так довольно странные отношения. Они не говорили об этом, но Доминант подозревал, что подобное поведение Микки напрямую связано с тремя словами, озвученными в больничной палате три недели назад. Галлагер с упорством Хатико ждал ответа от сабмиссива несколько дней, заглядывая в голубые глаза и ища в них нужные буквы, в моменты отчаяния уже готов был пойти на хитрость и приказать Милковичу ответить, но каждый раз сдерживал просьбу на языке, боясь услышать «нет». А Микки не спешил убедить его в обратном. Напрягаясь каждый раз, стоило только Йену заговорить хотя бы на отдаленно затрагивающую чувства парня тему, брюнет спешил покинуть комнату или, если за окном уже мерцали звезды, перевести разговор в другое русло, но чаще – внимание рыжего на свой член и губы, никак не желая удовлетворить эмоциональные потребности своего Дома. Нет, Микки стонал также громко, кричал также хрипло и просил также отчаянно, но секс в их паре постепенно превратился в простой физический процесс, лишенный необходимых эмоций и дополнительных ощущений ментальной связи, пряча от Галлагера за пластиком метку саба, способную рассказать о чувствах того гораздо красноречивее холода взгляда голубых глаз и плотно сжатых губ, не желающих произносить сокровенные слова. Ждать которых со временем Йен перестал. Решив, что молчание Милковича может обозначать лишь одно, Доминант смирился с тем, что брюнет не готов признаться ему, и постарался забыть о собственном признании, надежно похоронив под ребрами надежду услышать от Микки заветные десять букв. Даже не подозревая о том, что сабмиссив уже несколько раз пытался прошептать в темноту их, предварительно убедившись, что рыжий крепко спит и не слышит его никчемные заикания вместо простого предложения. Милкович давно уже понял и дал определение испытываемым к Йену чувствам, но открыто заявить о них Дому почему-то не мог. Он говорил «люблю» лишь двум людям в своей жизни, и ни одного из них сейчас с ним не осталось: маленький Микки шептал три слова в мамины волосы, подолгу высиживая на руках женщины, дарившей мальчику ласковую улыбку в ответ, навсегда запечатлевшуюся в воспоминаниях об умершем родителе; а на похоронах ее, едва сдерживая слезы в покрасневших голубых глазах, Милкович обещал сестре, что отныне он будет любить ее за двоих, но на следующий день и Мэнди исчезла. И теперь, понимая, что Галлагер стал третьим в этом коротком списке, он просто не мог заставить себя произнести это слово, безумно боясь потерять и его тоже, хоть признаться в подобном страхе даже самому себе не желал. – Мик, сегодня утром... – Есть чё пожрать? – перебил рыжего Милкович, не позволяя вновь вернуться к старой теме, понимая, что позднее время суток лишит его возможности к бегству. – Может, хватит уже? – но, кажется, Галлагер сегодня был настроен решительно – вырастая напротив брюнета, Доминант обхватил плечи саба и аккуратно встряхнул его, заставляя посмотреть в зеленые глаза. – Хватит бегать от меня, Микки, – выдохнул Йен, желая поставить точку в этой игре в прятки. – То, что я сказал в больнице... – Бля, я жрать хочу пиздецки, давай потом, а? – попытался снова уйти от разговора Милкович. – Это ни к чему не обязывает тебя, Мик, – но решительность в голосе рыжего дала понять, что никакого «потом» не будет. – Я не прошу от тебя признаний и не жду, что ты ответишь мне тем же, – говорил он, тяжело сглатывая. Просит. Ждет. –То, что произошло в тот вечер, позволило мне понять и принять это, и я не могу больше молчать: я люблю тебя, идиот, и ты с этим уже ничего не сделаешь, – теряя голос за неуверенными хрипами, проговорил он, отпуская сабмиссива и разворачиваясь в сторону выхода, желая покинуть комнату, прежде чем Милкович ответит что-либо. – Просто смирись с этим, ладно? – обернувшись в дверях, попросил он, нежно улыбнувшись замершему посреди комнаты парню. – И, если ты не чувствуешь ко мне того же... – Блять, сука, какой же ты мудила, а, – вновь перебил его брюнет, закатив глаза под веки. На внутренней стороне нежной кожи находя, наконец, необходимую смелость и решительность: – Я тоже тебя... Ага, – выдал он сакраментальное, изменив признание на свой лад, но чувствуя в себе силы повторить его уже полностью, стоило только голубым глазам заметить вспыхнувшую искру в изумрудных, обладатель которых уже спешил вернуться в комнату.***
– Ну, что ты, блять, пыришься-то на меня? – поворачивая голову к Йену, лежавшему рядом, подпирая голову рукой и рассматривая профиль Микки, поинтересовался сабмиссив, чувствуя в измученном сильнейшим оргазмом теле дикую усталость и желание отрубиться. – Шрамы почти не видно уже, – улыбнулся Галлагер, оглаживая подушечками пальцев контуры тонких полосок на его лице, едва заметно отличавшихся по цвету от основного оттенка. – И хуйню эту снимут через неделю, – поделился радостью Милкович, приподнимая руку в бандаже, избавиться от которого брюнет надеялся еще на этих выходных, но врач настаивал на дополнительной неделе носки. – Люблю тебя, – не смог удержаться рыжий, целуя покрытый мелкой щетиной подбородок, заранее предвидя ответ: – Ты заебал уже со своими нежностями, – проворчал Микки, отворачиваясь от Дома, удобнее устраиваясь в теплых объятиях, обещающих крепкий сон до утра. – Ой, пятнадцать минут назад ты не был таким брутальным, – усмехнулся в его затылок Йен. – Пятнадцать минут назад в моей жопе был хуй в девять дюймов, какая там, нахуй, брутальность, – ответил тем же Милкович. – Спокойной ночи, – целуя макушку саба, прошептал рыжий, закрывая глаза, крепче сжимая в руках еще не остывшее от былой страсти тело. – И я тебя... – решился на ответ Микки. – Ага, – закончили парни хором. Да, возможно, Милкович еще не скоро сможет сказать Йену заветное слово, но рыжему и этих трех букв в сочетании с искренним взглядом и дрожью голоса его парня пока вполне хватит. А, может, это «ага» станет их собственным «люблю»? Таким, о котором другие могут лишь мечтать.