Астальдо

Дисклеймер: Все права на персонажей и сюжет принадлежат Дж.Р. Р. Толкину и всем тем, кому они по закону должны принадлежать. Автор фика материальной прибыли не извлекает. Во время Великой Музыки голос айну, который после носил в Арде имя Тулкас Астальдо, казался подобен звуку мощнейшего баса или даже целого оркестра, состоящего сплошь из басов и при том необычайно слаженного. И мотив был избран ему под стать: громкий, стремительный и мощный; он поражал воображение, волновал душу, увлекал за собой, но в то же время обладал гармонией, такой совершенной, что не нарушал и не заглушал тишайшей из мелодий, которые пели другие айнур, окружавшие будущего валу. Однако если бы в тот самый момент у Тулкаса кто-то спросил, как это выходит, он едва ли понял бы, о чем речь, потому что пел всегда так, как велело ему сердце, и не представлял, что возможно петь иначе. И вот он пел, полностью захваченный красотой темы Эру, и с его песней в будущий Мир вошли молодецкая удаль, что будоражит кровь, и честность без хитрости, и верность без корысти, и дружба, которая соединяет не слабее родства, и сила, не подавляющая, но дающая помощь и защиту. Все сокровища своего могучего духа вложил Тулкас в песнь, и она развивалась свободно и прекрасно, и Диссонанс, внесенный Мелькором, долго не касался ее. Тулкас пел, не замечая бури, пока она не разметала и его мелодию. Тогда он огляделся изумленно, однако без страха, и стал внимать потоку звуков, который бушевал вокруг, но не смог уловить в нем ничего от красоты прежних напевов, и подумал, что красота должна быть прочнее, чтобы ее было не так легко разрушить. Почти в тот же миг Эру поднялся со своего трона, и по мановению его руки зазвучала новая тема. И Тулкас легко нашел в ней место для своей мелодии, потому что и мелодия эта изменилась по желанию его сердца: сделалась глубже и сильнее; теперь в ней явились еще бестрепетная отвага, смеющаяся в лицо врагу, и мужество и стойкость, которые не сдаются даже в самом безнадежном положении, поэтому ей намного труднее было бы потеряться среди прочих звуков. Тулкас пел, как прежде отдавая песне все помыслы, но уже не забывал и о том, что происходит с другими айнур и с их музыкой. Так он заметил, что беспорядок начинается снова и что источник его – Мелькор, кого айнур не только любили, как каждый из них любил всех своих собратьев, но уважали за мудрость и силу, а также за старшинство в думах Эру. Тулкас очень удивился и, хотя не разгневался, потому что еще не ведал гнева, решил, что не позволит Мелькору разрушить свою мелодию. Поэтому когда волна Диссонанса, заставляя айнур на своем пути сбиваться и умолкать, во второй раз докатилась до Тулкаса, он собрал все свои силы и продолжил петь. А хаос нарастал и напирал, и казалось, что уж не мелодию хочет он поглотить, а саму душу всякого, кто осмелится ему противостоять. Но Тулкас не отступил и не замолчал, хотя не мог уже слышать ничего, кроме грозного гула со всех сторон. Много позже, в Валиноре, Манвэ однажды сказал ему: - Ты сделал для борьбы с Искажением больше любого из нас, Тулкас, потому что именно твой голос не дал нам совершенно сдаться тогда и с тех пор не давал ни разу. И Тулкас поверил Манвэ, потому что не верить ему для Тулкаса было так же невозможно, как для самого Манвэ солгать. Но память Тулкаса не сохранила этих мгновений напряженной борьбы. Он знал только, что когда по воле Эру зазвучала третья тема, душу его переполняла странная смесь усталости, радости и надежды, какой он не ведал раньше да, кажется, и потом. Все это влилось в его песнь и снова изменило ее, и Тулкас почти с изумлением узнавал свой голос в самых печальных и в самых радостных, самых прекрасных звуках новой темы. Когда же музыка окончилась, ему показалось, что часть него навсегда ушла вместе с последним отзвуком последнего аккорда, и теперь ему не хватает чего-то важного, чтобы жить. Так было, пока Эру не явил айнур видение Мира, и как только Тулкас увидел Детей, он понял, насколько прекрасно и полно отразилось в них все, что вложил он в свою песнь. И душа Тулкаса потянулась к эрухини, так что ни о чем больше не мог он думать. *** Желание поскорее встретить их подгоняло его на пути из чертогов Эру к Эа, и, увидев, что не только эрухини, но и самого Мира еще не существует, Тулкас растерялся, быть может, гораздо сильнее прочих. Он не знал ничего о сотворении Мира, которым были так увлечены его собратья, и в огорчении не видел для себя ни подходящего дела, ни цели. И первым из валар это заметил Мелькор, потому что еще с Великой Музыки был зол на Тулкаса и не спускал с него глаз. А Тулкас к тому времени уже думать забыл о Диссонансе, поэтому говорил с Мелькором открыто и без утайки поведал ему обо всем, что терзало душу, надеясь услышать от старшего собрата какой-нибудь разумный совет. И совет прозвучал. Как многое, исходившее от Мелькора, был он хорошим снаружи и ядовитым внутри. – Верно говоришь ты, Тулкас, что нечего тебе сейчас делать здесь, – с притворным сочувствием сказал Мелькор. – Ты ничем не поможешь, только лишь растратишь попусту свои силы, а возможно, по неведению, и навредишь чему-нибудь. Не лучше ли тебе отправиться в глубины Эа и там гулять на просторе, пока творение Арды не будет завершено? А когда это случится, я позову тебя, чтобы ты не пропустил случайно появление Детей Илуватара. Речи эти показались Тулкасу верными, а мысли как будто его собственными, и он, успокоенный, отправился бродить по просторам Эа. Там Тулкас в самом деле чувствовал себя счастливее, чем в Арде, и не торопился возвращаться, блуждая повсюду. Из собратьев своих встречал он иногда только Варду, которая тоже путешествовала по Эа, зажигая в разных уголках его новые звезды, да ее майяр, которые потом присматривали за этими звездами. От майи Ильмарэ и услышал Тулкас о войне, разгоревшейся в Арде. В тот миг понял он все коварство Мелькора, и впервые гнев зажегся в его сердце. Вихрем помчался он на помощь валар, и сила Мелькора не страшила его. С высоты Тулкас издали увидел пылающую Арду, и в свете огней разглядел еще многое, что, как он догадался, было исковерканными остатками прекрасных вещей, созданных кем-то и разрушенных Мелькором. И гнев Тулкаса возрос и придал ему новых сил, которые переполнили его и выплеснулись наружу смехом, полным грозного веселья. Этот звук услышали другие валар, и он укрепил их, а Мелькора поверг в ужас и лишил твердости, поэтому, когда Тулкас спустился в Арду и принял зримое обличье для боя, Мелькора он уже не застал. Тот скрылся в Пустоте, и невозможно было ни догнать его, ни найти. Тулкас всей душой жалел об этом и не только об этом, но бесплодные сожаления были чужды его характеру, поэтому, рассудив, что Мелькор теперь крепко напуган и долго еще не рискнет показаться, он стал искать, чем может сейчас помочь своим собратьям. И дел нашлось великое множество, потому что его сила вместе с его готовностью всегда прийти на подмогу оказались полезны и даже необходимы всем. Каждый день теперь приносил ему радости больше, чем целые годы блужданий в Эа, но скоро он заметил, что радость его была бы неполной, не будь рядом прекрасной Нессы. Много времени проводили они вместе: говорили, смеялись или молчали, и им было хорошо вдвоем. Она часто танцевала для него, а он, бывало, подхватывал ее на руки и нес, и она улыбалась, склонив голову ему на плечо. Но в один из дней Несса привела его в чащу и сказала: – Догони, тогда открою секрет, – И словно растворилась среди стволов окружавших их деревьев, и оленей, всегда сопровождавших ее, казалось, постигла та же участь. Лишь миг промедлил Тулкас в полном замешательстве, а после бросился искать ее. Ему то мерещилось, что она зовет его, и он мчался вперед так быстро, как мог, то вдруг чудилось, что она исчезла навсегда не только из этого леса, но и из целого Мира, и он останавливался, почти без сил. Наконец, Тулкас вышел на большую лесную поляну, где ждала его Несса, такая же, как всегда: легкая, грациозная, с лукавой улыбкой на устах и неизменными оленями у ног. – Ты уже понял, в чем секрет? – спросила она. – Я не могу без тебя, – ответил Тулкас. – Это только половина секрета, – сказала Несса, делая шаг ему навстречу. - Я тоже не могу без тебя. *** Так они оба поняли, что души их теперь стали одно, и впредь невозможно им разлучиться. Как раз в это время Манвэ решил устроить великий пир, и Тулкас с Нессой отправились туда, чтобы среди общей радости объявить о своем счастье и при всех назваться супругами. И все исполнилось так, как было задумано: пир был прекрасен и весел, и счастливы были валар, а всех счастливее Тулкас и Несса. Она танцевала перед всеми на траве Альмарена, а он любовался ею. В тот час никакое воспоминание о зле не тревожило Тулкаса. Безмятежно уснул он, оставляя позади усталость, которая копилась многие годы, и не ведая, что зло уже крадется тайком, чтобы нанести новый удар. Разрушения сперва были невелики, поэтому валар не сразу узнали, что Мелькор вернулся и принялся за прежние дела. И не успели они найти его убежище раньше, чем он сам себя обнаружил. Когда же Светильни оказались разбиты, и Арду снова заполнили потоки пламени, земли содрогнулись, а моря вышли из берегов, Тулкас понял, где искать Мелькора, но был слишком далеко, и, хотя он бежал изо всех сил и быстрее других достиг крепости Утумно, Мелькор уже скрылся внутри. А на штурм у валар не было ни сил, ни времени, потому что они еще должны были позаботиться о спасении Арды. И Тулкас запер ярость в сердце своем и ушел вместе со всеми, и работал долго и трудно, отложив мысли о мести. Многое тогда сумели спасти валар, но гораздо больше было утрачено безвозвратно. Арда опустела, а сердца создавших ее опустошились. Хотелось покоя и света, но невозможно было найти или сотворить их теперь на этой истерзанной земле. Тогда валар решились уйти в Аман, самый западный край Арды, и попробовать там начать все сначала. Уходили медленно, каждый подолгу прощался с тем, что больше всего было дорого его душе, и только Тулкас беспрестанно глядел туда, где, он знал, скрывалась твердыня Утумно. Безнаказанное зло терзало его сердце, жгло так, будто весь пламень разбитых Светилен пролился прямо в него, но Тулкас понимал, что сейчас ни у него одного, ни у всех у них вместе нет надежды победить Мелькора. В конце концов, он ушел, поселился в Амане и снова трудился вместе с другими, превращая его в прекрасный Валинор. Постепенно старая боль притупилась, появились новая радость и новые радости. Но, конечно, никто не забыл ни о Мелькоре, ни о том, что с ним все еще ничего нельзя сделать, не повредив смертельно будущее жилище Детей Илуватара. Каждый справлялся с этим по-своему: Манвэ, Варда и Ульмо собирали вести о лихих делах Мелькора, чтобы однажды призвать его к ответу за все. Оромэ и Йаванна время от времени совершали путешествия в Эндоре и очищали от зла какую-то его часть, хотя и знали, что, как только они уйдут, земли снова будут осквернены. Тулкас так не мог. Он мечтал покончить со злом Мелькора одним мощным ударом, но этого тоже не мог, и потому гнал от себя всякие мысли и о Мелькоре, и об Эндоре. У него почти получалось. Вот только стоило ему услышать ненавистное имя, и снова начинало жечь в груди, подгоняя бежать в Покинутые Земли, и, не важно какой ценой, разрушить мелькорову нору, а самого его схватить и вытащить, наконец, на свет, чтобы все его преступления стали видны и не мог он больше совершать новых. На усмирение себя Тулкас тратил сил не меньше, чем на усмирение древних огней, но все же справлялся. До тех самых пор пока из очередной поездки в Эндоре Ороме не привез потрясающую новость: Первые Дети пробудились. Рассказал он также о тенях и зле, что тревожат их покой. Тогда валар стали думать, как защитить Детей от лиха Мелькора, а Манвэ воззвал к Илуватару и получил ответ: "Снова овладеть Ардой, чего бы это ни стоило", и Тулкас обрадовался, не потому только, что это было созвучно самым сокровенным желаниям его сердца, но и потому, что не знал, как хватило бы у него сил принять другое решение и что стало бы с его душой, если б их оказалось недостаточно. Теперь же любые сомнения исчезли, путь впереди был прямым и ясным, хотя трудным и полным опасностей. Тулкас почувствовал, как сила, долго запертая без дела, поднимается в нем и рвется на волю. Он снова смеялся тем же грозным смехом, с которым когда-то уже мчался в Арду бороться с Мелькором. Этот смех не давал ему и другим пасть духом, потерять себя в горячке боев, дрогнуть, глядя, как происходят все новые и новые разрушения. И, в конце концов, они одержали победу. А перед этим Тулкас вышел на поединок с Мелькором, как давно жаждал, и одолел его, и бросил лицом на землю, отравленную им. После этого Мелькора сковали цепью Ангайнор и завязали ему глаза, чтобы не мог он сбежать, прежде чем предстанет перед судом валар в Валиноре. И все время Тулкас стерег его без отдыха, сам привел в Кольцо Судьбы и поставил пред троном Манвэ. Только когда Намо огласил приговор, Тулкас почувствовал, что в его душе впервые за долгое время воцарился настоящий покой. На самом деле он, конечно, предпочел бы вообще никогда больше не видеть Мелькора, но три века – долгий срок, и пока тревожиться было не о чем. *** – Мне все равно, придут эльдар жить сюда или останутся в Эндоре, я говорю, что буду жить там, где они, – так сказал Оромэ еще в начале споров о том, призывать или не призывать эльдар в Валинор. А Тулкас сразу же с ним согласился: в самом деле, так ли важно, где жить, когда то, ради чего они пришли в Арду, наконец случилось. И все дальнейшие обсуждения обошли их стороной. В конце концов, было решено эльдар все-таки призвать, чем сразу же занялся Оромэ, потому что его единственного из валар они не только знали, но и не боялись. Так началась длительная подготовка к событию, вошедшему в историю эльдар как Великий Переход. И где-то на двадцатый год этого самого перехода Ауле, который горячее всех ратовал за призыв эльдар, сказал, что самим вернуться в Эндоре было бы намного быстрее. Тулкас, прекрасно понимавший нетерпение собрата, согласился и с ним тоже, он вообще не любил спорить с родичами и не делал этого всегда, когда мог. А события шли своим чередом, и однажды, хотя намного позже, чем рассчитывали валар, эльдар всех трех племен достигли Валинора. Тогда в жизни Тулкаса настало самое счастливое время, то, о котором он грезил, спускаясь в Эа. Равно полюбил он и ваниар, и нолдор, и телери, потому что у всех у них были чистые души и открытые сердца, в которых он легко читал те же свойства, что составляли всегда его собственную силу и радость. И хотя он мало чему мог научить их, по сравнению с Ауле, Манвэ или Ульмо, они дарили ему свою дружбу. *** Счет счастливым годам потерялся быстро, и Тулкас был сильно и неприятно удивлен, когда оказалось, что срок заточения Мелькора в Мандосе подошел к концу. У врат Валмара снова предстал Мелькор перед валар, на этот раз в присутствии эльдар. И вид его был кроток, а речи смиренны. Ниенна, сострадание которой безмерно велико, всем сердцем пожалела Мелькора и сразу поверила ему. Другие валар колебались. Долго и тяжко воевали они с Мелькором, но все же он, подобно им, вышел из дум Эру и был когда-то одним из них. И многое могло измениться в нем за триста лет размышлений и раскаяния... так думали валар, советуясь друг с другом в мыслях. А в душе Тулкаса все кричало: "Он лжет!", потому что после того, самого первого обмана, больше не мог Мелькор провести его. И Тулкас сказал: – Он лжет! И Ульмо сказал: – Он лжет. А Ниенна, плача, спросила: – Разве не можем мы дать ему шанс? Разве должно наказание быть вечным, если он и так уж перенес много и сожалеет о сделанном? Разве мы лишились милосердия? И разве это справедливо? Но Намо молчал, а Манвэ, хотя и мог приказать ему говорить, не приказал. Тогда говорить стали все остальные: – Может быть... – Один шанс... – Только один... – Если внимательно за ним следить... – Может быть... Говорили по-разному: Манвэ – с надеждой, Варда – с недоверием, Оромэ – мрачно, Ауле – сквозь стиснутые зубы, и все – сомневаясь. Но все же решение было принято. Манвэ даровал Мелькору прощение валар, с него сняли цепь и позволили поселиться в Валмаре. И много сил и времени потратил Мелькор на то, чтобы усыпить бдительность собратьев. Дела его были прекрасны, советы разумны, недоверие же переносил он с такой покорностью, что едва ли не стыдно становилось не доверять ему. На Тулкаса эти уловки не действовали, и, видя, как поддаются им другие, он всякий раз сжимал кулаки от досады. *** Мелькор, между тем, получил разрешение вольно ходить по Валинору, и принялся исподволь воплощать свой истинный замысел – сеять смуту среди эльдар. Тулкас, как и остальные валар, об этом не знал. Ему вообще мало было известно о Мелькоре – поняв, после нескольких неудачных попыток, что расположить к себе этого валу никак не удастся, тот научился виртуозно избегать встреч. Так что Тулкасу могло бы даже показаться, будто никакого Мелькора вовсе нет, если бы он не слышал о нем иногда от своих друзей из нолдор. Впрочем, друзей в Тирионе у Тулкаса со временем оставалось все меньше. Многие из тех, кого он знал с их первых дней в Валиноре или даже с первых дней их жизни, теперь старались при встрече скорее отвести взгляд, сделались настороженны и скрытны и в каждом, самом прямом и честном поступке или слове искали след хитрости и обмана. Те же, кто не переменился, становились день ото дня печальнее. – Тирион теперь не тот, что раньше, владыка, и хотя я вовсе не мечтаю об Эндорэ, иногда так тоскливо становится, что, кажется, за Стены Ночи бежал бы отсюда. И слыша такие речи, Тулкас остро ощущал свою беспомощность. Кроме того он был уверен, что во всем этом не обошлось без Мелькора, только не мог понять, каким образом. А истина оказалась простой, страшной и острой, как клинок, который брат приставил к груди брата. Но Тулкас испытал почти облегчение: все-таки Мелькор. Он в самом деле не изменился, а значит, уже ясно, как с ним следует поступить. Но и Мелькору было ясно, что теперь сделают с ним валар, если найдут. А убегать и прятаться он всегда умел лучше, чем сражаться в открытую, поэтому Тулкас, отправившись за ним, не смог разыскать его и ни с чем вернулся в Валмар. С этого дня тени в Валиноре удлинились, и все: эрухини и айнур равно, чувствовали себя подавленно. Слабая надежда забрезжила, лишь когда из Форменосса явился гонец с вестью, что Мелькор вновь себя обнаружил. Но та погоня окончилась, не успев начаться, и Оромэ в горькой досаде сказал, что дальше все, видимо, будет еще хуже. И по тому, как время от времени омрачались лица собратьев, Тулкас понимал, что все они думают об этом, и неизвестность страшит их. Сам он всегда предпочитал не раздумывать о будущем слишком много, полагая, что сможет разобраться с ним, когда оно станет настоящим. И он делал то, что умел: просто жил и был рядом со всеми, кому только мог понадобиться, и одним своим присутствием прогонял липкий, душный страх. *** И все же страх, пусть на один краткий миг, одолел и его. Это случилось не тогда, когда умерли Древа, и не тогда, когда, пойманный Тьмой чернее тьмы, он чувствовал, как силы покидают его, и даже не когда после этого вернулся к другим айнур и к эрухини, и в каждом взгляде, который встречал, видел бездну ужаса и боли. Нет, это произошло позже, когда великая толпа собралась вокруг Кольца Судьбы, и Манвэ спросил Феанора: – Слышал ли ты, Феанор, сын Финвэ, речи Йаванны? Дашь ли ты, о чем она просит? В молчании, которое наступило затем и длилось, страх пронзил душу Тулкаса, и, желая разбить молчание, он крикнул: – Говори, о нолдо, да или нет! Но кто откажет Йаванне? Не из ее ли трудов вышел свет Сильмарилей? Крикнул и, может быть, сделал только хуже. А может быть, не изменил ничего. Но страх отступил, и Тулкас снова почувствовал себя собой. *** За чередой жестоких ударов, вызванных лихом Мелькора, последовало полное мучительного бездействия затишье, и Намо сказал, что не валар в этот раз суждено нарушить его. А Тулкас согласился с Намо, потому что не любил споров, и еще, конечно, потому, что Намо лучше всех валар провидел будущее. Но все-таки в глубине души Тулкас уверен: однажды он снова сразится с Мелькором, и этот бой станет последним. Для Мелькора. А может, и для Тулкаса тоже. – Этот бой станет последним, и я буду к нему готов.