Что было бы?

Полночь. Звезды мирно сверкали в черном небе, равнодушно смотря на город сверху вниз. Тринити рысью пробежала через лес, спеша к небольшому зданию на незнакомой, узкой улице. Приблизившись к двери, она не решилась постучаться и только отворила дверь, вглядываясь в темноту. Она вошла внутрь, спотыкаясь о кучи пыльных вещей, и поднялась по винтовой лестнице вверх. Пропустив несколько больших комнат и огромный кабинет, она добралась до самого верхнего этажа и забралась в тесную, темную комнату, похожую на чердак, но прибранную чьи-ми то аккуратными и умелыми руками, давно привыкшими к этой самой комнатке. Вокруг было темно, но на столе горела свеча. Она осветила малую часть помещения, оставив в небытии шкафы с вещами и принадлежностями, полки с книгами и старые карты, зарисовки и стопки листов с истертым текстом. За столом сидел высокий, сутулый и худой молодой человек с очень необычной внешностью. Всё его тело было тонким, и даже голова казалась немного тоньше, чем обычно. Плечи казались слишком широкими для туловища, которое книзу становилось всё уже и уже. Ноги у него были длинными даже женственными,но как будто кривыми, а руки тонкими и костлявыми, особенно в области пальцев. Весь этот человек выглядел так, что было трудно определить его точный возраст. Он был слишком молодым для мужчины, но слишком старым для юноши. Он сидел, скрючившись, за письменным столом, как будто ему было слишком тесно в этой комнате, хотя места для него одного было достаточно. Когда девушка вошла, он не повернулся и даже не подал вида, что слышал, как кто-то пришел. Тринити неуверенно пододвинулась к нему, осторожно переступая через листы и стулья. Когда она подошла к нему из-за спины, то остановилась и с расстроенным удивлением взглянула на него в профиль. Ни кривой, змеиной улыбки не было видно. Юноша продолжал смотреть на лежавший перед ним лист, держа ручку между большим, указательным и средним пальцем в правой руке. - Юуки...Теруми...сан... Он обернулся и равнодушно посмотрел ей в глаза, как бы вопрошая взглядом, что ей от него было нужно. Тринити удивленно посмотрела на него, ища в любых его чертах хоть какую-то зацепку, хоть какой-то намек на ту его сущность, которую она всегда знала и видела, которую видят все и которую все так сильно ненавидят. Его все ненавидят. Она прямо глядела в его лицо, забыв о том, перед кем стоит. Перед человеком, которого она никогда не могла бы простить, которого она презирает за то, что тот предал, поиграл и бросил, насмеялся. Перед самим злом, не понимающим пощады и жалости, не знающим сострадания и доброты, перед злом, смеющимся над этими качествами и затаптывающим всех людей в грязь и кровь, перед гадким и подлым существом, даже не человеком, уничтожающим всё светлое и хорошее. Перед чем-то отвратительным, невозможным сосуществовать с миром и человечеством, видящим наслаждение только в чужих муках и отчаянии. Ни насмешки, ни безумия в стеклянных глазах. Заметив это, Тринити медленно схватилась за сердце. У неё стало неожиданно тяжело на душе, и в сердце поселилась ранее неведомая грусть. Ей не было жаль этого человека, как раньше. Она не хотела помочь, как раньше. Она знала, что жалеть его напрасно, а помочь — невозможно. Она не злилась, не винила никого, даже себя, ей не было страшно сейчас. Ей совсем не было страшно. Потому что эти глаза смотрели равнодушно. Ей было только горько смотреть на него. Она поняла всю правду. Она раскрыла тайну его существования, и это стало для неё трагедией. Не её личной, а их общей. Один только взгляд на него заставлял всё съёжить внутри и почувствовать новое ощущение, ощущение колкой боли глубоко внутри. Он не хотел причинять боли, боль сама приходила к ней. Если бы перед ним стоял кто-нибудь другой, он бы не почувствовал ничего, кроме недоумения и недоверия, но Тринити обладала особенным чувством — состраданием и всепрощением. Правда оказалась слишком простой, и от этого стало жутко и печально. Ей хотелось протянуть руки и обнять его, прижать как можно сильнее к сердцу. Но Тринити не могла этого сделать, потому что он был для неё злейшим врагом. И ей было очень стыдно за это. Он понял её чувства и немного смутился. Он отвернулся от Тринити и игнорировал её присутствие. Тупое молчание скребло у неё на душе. А что творилось с ним — неизвестно. Ни злости, ни жажды убить, ни язвительной усмешки, ни ругательства в сторону Тринити. Ни презрительного хохота, ни ядовитого оскала, ни приказа ненавидеть, ни слова обзывательства. Ни даже клички «четырехглазая дура». Ни высокомерия, ни жажды уничтожить всё и вся. Ничего...