Your heart is mine

Осень, наступившая в этом году очень рано, добавляет в мою унылую палитру чувств еще больше грусти и мрачности, напрочь заглотив все былые яркие краски жизни. Уже абсолютно ничего не радует и не приносит истинного удовольствия. И каждый день почти ничем не отличается от другого, наполненного очередным потоком нервов и раздражения. Я словно нахожусь под постоянным прицелом ружья, которое обязательно выстрелит, если я сделаю хоть один неверный шаг. Но ведь правда обязательно раскроется, и скрыть то, что поразит весь Новый Орлеан, просто невозможно. Особенно, когда об этом знает ведьма, которая считает меня главной конкуренткой. И даже странно, что Женевьев до сих пор медлит и ничего не рассказывает Клаусу, который рвет и мечет уже третий день, обещая убить виновного самой мучительной смертью. Потому что никто и никогда не смел посягать на то, что было очень дорого самому Королю города. И за всей этой суетой с волками я так и не успела с тобой помириться, ибо ты постоянно был чем-то занят и частенько пропадал на болотах. Мне было безумно стыдно за свои необдуманные слова, брошенные на твой счет, и извиниться было первым, чем я хотела заняться в ближайший вечер. Подготавливая мысленно речь извинений (я подошла к этому вопросу очень ответственно), я иду по мостовой и попутно роняю взгляды на прохожих, чаще всего на влюбленных, идущих за ручку и улыбающихся друг другу. Сегодня хороший день для прогулок: солнечный и свежий. Преодолевая мраморные ступеньки, мы поднимались на площадь огромных фонтанов, завораживающих своей красотой. Был теплый день рано наступившей осени, и только прохлада приятно опаляла лицо, заставляя блаженно закрыть глаза и наслаждаться легким ветерком. Мы обошли порядком несколько улиц, и ты с видом знатока охотно рассказывал мне историю города, а я лишь восторженно удивлялась и смотрела по разным сторонам, отмечая про себя очарование Нового Орлеана. Именно тогда мне полюбился этот город, и я поняла, что хочу прожить здесь свою вечность с тобой. — Здесь очень здорово, — выдала я под конец вечера, стоя на Мосту-Дамба. Я была очень довольна нашей прогулкой, да ты и сам наконец-то расслабился и на несколько часов забыл про проблемы в городе. — Это только часть того, что я могу тебе показать, — ты смущенно улыбнулся, оглядывая глазами окрестности, — поверь, в Новом Орлеане еще полно мест, которые ты не видела и которые непременно удивят тебя. — Покажешь мне? — Обязательно. Воспоминания приятной дымкой окутывают сознание, но потом внезапно пропадают и заставляют меня вернуться в привычную жизнь, уже не наполненную столь светлыми моментами. Я закрываю за собой металлическую калитку, когда вхожу в особняк Майклсонов, отмечая сразу же, что кроме тебя, в холле есть кто-то еще. И то, что это женский голос, настораживает меня еще больше, отчего я останавливаюсь на месте, стараясь не шуметь и уловить вампирским слухом тему разговора. — Соболезную тебе, Никлаус. Оборотни большая потеря для тебя, — голос сочится наигранным сочувствием, и несложно догадаться, кто наконец посетил особняк. Женевьев. И я потираю пальцем переносицу и даже как-то тяжело вздыхаю, ожидая ее дальнейших реплик. — Зачем ты пришла? — твой строгий и резкий тон заставляет вздрогнуть. Видимо, ты сегодня опять не в духе, потому что происшествие с оборотнями не дает тебе должного покоя. Впрочем, как и мне. — Выразить свое сочувствие, — Женевьев, кажется, пытается дотронуться до твоего плеча, но ты передергиваешь им, не желая, чтобы она вообще прикасалась к тебе. Ведьма осознает это и, гнусно усмехаясь, отходит на пару шагов назад. Опять не получилось. И зная заранее, что она сейчас сделает, обиженная очередным отказом Клауса, я быстро появляюсь в проеме, окидывая каждого напряженным взглядом. — Что здесь происходит? Мой голос на удивление спокоен, а сама я, подойдя к столу, скидываю пакеты с покупками и смотрю на рыжую ведьму. Но та лишь сверкает своими изумрудными глазами и неожиданно улыбается. — Да ничего особенного, — начинает Женевьев, поправляя свой огненно-рыжий локон. — Пришла посочувствовать, но, видимо, здесь это никому не нужно... — Верно, — ты сухо обрываешь ее и наливаешь себе в бокал виски. Она зло усмехается и поджимает губы в тонкую полоску. Обидно до боли. Но сейчас больнее она сделает ему. — А верно ли, Клаус, жить с убийцей оборотней и делить с ней постель? — ее высокомерный голос раздается по всему холлу, и я, как в замедленной съемке, перевожу на тебя свой взор. Ты замер, так и не поднеся к губам стакан, и напрягся. — Да, Кэролайн? Но я ничего не отвечаю, изучая твою реакцию. Ты не веришь. — Повтори. — Твоя горячо любимая и милая Кэролайн убила тех самых одиннадцать оборотней, из-за которых ты так сильно переживаешь, Клаус. Давай, спроси у нее, — с вызовом говорит ведьма. И ты, наконец, переводишь с Женевьев на меня взгляд, а я лишь понуро отвожу глаза в сторону. Сердце бешено колотится, еле ощутимая дрожь пробирается по телу. Ведь всё должно было быть не так... — Это правда? Женевьев гордо поднимает голову, как бы тоже ожидая ответа. В этот раз она победила и нисколечко не скрывает своего торжества. И после долгого молчания и повторения твоего вопроса, я киваю, не собираясь ничего отрицать. — Да, — такое легкое и короткое слово дается с трудом, а на глаза наворачиваются предательские слезы. Сейчас не время плакать. — Я убила их. И ведьма, довольная результатом, мигом покидает особняк, понимая, что сейчас ей лучше уйти, оставив нас наедине. В принципе, свою работу она уже сделала. За это время ты не прерываешь нашего зрительного контакта, пытаясь заглянуть мне буквально в душу и найти там правильные ответы. Но там словно пусто, и ничего, кроме сожаления, в голубых глазах нет. — Я не верю тебе, Кэролайн, — тихий голос, и ты осушаешь бокал виски. — Ты не могла, правда? Больше уговариваешь себя, чем спрашиваешь. Но нет смысла по-настоящему врать тебе и говорить неправду. А внутри так больно... — Я сделала это тебе назло, — голос недостаточно тверд, и я прочищаю горло. — Мы поссорились, я была очень зла на тебя... — Хватит! — Это правда. Продолжая настаивать на своем, я вытираю влагу с глаз, стараясь выглядеть сильной, но ничего не получается. Кусаю до боли губы, но сейчас физическая боль никак не может сравниться с моральной, что скребет когтями по моей душе. — Я последний раз спрашиваю. Ответь честно. Прошу. Говоришь каждую фразу по слогам и подходишь ко мне, беря за плечи и заглядывая в глаза. Сейчас все решится. Раз и навсегда. И ничего уже не будет прежним. — Ты убила оборотней? И ты, естественно, ждешь ответа «нет», но после минутного молчания, повисшего в воздухе, я, не оправдывая твоих ожиданий, тихо отвечаю: — Да. Пошатнувшись, ты отходишь, хватаясь за голову руками, устало выдыхаешь. Разочарован, как никогда. Попросту не ожидал. Твои серые глаза, минутою назад наполненные горечью и разочарованием, и губы, скривленные в грустной полуулыбке, сменяются на холодный и бесстрастный взгляд, когда ты закрываешь на секунду свои веки, а потом открываешь их снова. Тебе больно, и ты пытаешься любым способом это скрыть. И знаешь, у тебя это получается. Потому что дальше я вообще не могу разобрать ни одной эмоции на твоем лице. Я тону под натиском твоего серо-металлического взора и уже не пытаюсь остановить слезы, мокрыми дорожками стекающие из моих глаз. — Прости меня, Клаус... Но ты лишь нервно мотаешь головой и поднимаешь ладонь кверху, заставляя меня замолчать. Ничего не хочешь слышать. — Оборотни были очень дороги мне, и ты знала это. Я расцениваю их убийство как предательство, понимаешь? И ты предала меня, Кэролайн. — Клаус... — Я просто ошибся в тебе, когда думал, что ты будешь всегда предана мне, что будешь особенной и непохожей на других, — ты перебиваешь меня, а твои слова буквально рвут на куски. Я захлебываюсь в своих рыданиях, закрывая ладонями лицо. — Я ошибся в тебе, Кэролайн. Последняя фраза рушит все: мою душу, сердце, жизнь. Я, больше не выдерживая, оседаю на колени, когда ты уходишь из собственного дома, оставив меня одну. Опять. Но уже навсегда.