Дождь начинается

Киеши готовился к суду, на котором его должны были оправдать, как к собственной коронации. Такао распорядился — ему привезли лучший костюм, который нашелся в дорогом магазине, чудесную рубашку из тонкого сукна, которое пряли вручную, с изящной вышивкой и модный галстук. Он выглядел не просто хорошо — он выглядел безупречно. Так оно и должно было быть, впрочем. Он посетил тюремный душ, несмотря на то, что брезговал им раньше, выбрился полностью и надел чистое белье. Подумал немного и подстриг свои порядком отросшие волосы — неровно, но зато теперь он выглядит совсем опрятно. Киеши хотелось сохранить марку, он кумите, он выглядит лучше других, он всегда на два шага впереди. — Я еще на коне, — гордо сказал он, оглядев себя. — Я еще вызываю уважение. Им придется принять меня. В глубине души его сковывала боль и давили грузом пережитые потери — он все еще никому не доверял, ему некому было верить, он не знал, чем обернется для него будущее. Зато был уверен в одном — Такао вытащит его отсюда. Это в его интересах. Идеально вычищенные ботинки. Его самые любимые — из кожи кенгуру, мягкие и удобные. Помнится, раньше он только такие и носил. Что же будет, когда он покинет тюрьму? Какой будет его новая работа? Что она ему принесет? Кем он будет работать, как он будет видеть себя в ближайшем будущем, кем будет чувствовать себя? — Выглядите неплохо, — усмехнулся охранник. — Наряжаетесь перед последним днем? — Не надоело тебе? — спросил Киеши. — Пытаешься самоутвердиться за счет меня? — Я говорил — я презираю людей вашего толка, — скривился тот. — Вы и вам подобные мне противны. Я уважаю людей труда, талантливый людей, тех, кто трудится на благо, а не убийц и воров. Надеюсь, сегодня вы получите по заслугам. — А я надеюсь, что ты еще не раз вспомнишь мои слова, когда будешь долго и мучительно умирать, — улыбнулся Киеши. — Правда? Какие же это слова? Что вы не виноваты ни в чем? Или что вы человек голубой крови, я и не вспомню сейчас, вы же так много говорили… — То, что я всегда плачу по всем долгам, — сказал Киеши, смерив парня взглядом. — Я не забуду ни одного дня, проведенного здесь. И ни одно твое слово не будет забыто или прощено. Я буду помнить каждое. И за каждое ты ответишь собственной кровью, обещаю тебе. — Угрожаете? — охранник развеселился. — Все на что вы способны. — Я не притронусь к тебе и пальцем, — сказал Киеши. — Но я морально задавлю тебя. Съем тебя, как большая рыба проглатывает маленькую. И перед смертью ты будешь извиниться. Будешь говорить, что сожалеешь. Будешь умолять пощадить хотя бы твою семью. — Приятные мечты, — пожал тот плечами. — Но вам уже пора. В суд нельзя опаздывать. Тем более в суд, где вы уже заранее признали всю свою вину. Иначе не услышите свой вердикт. А он стоит того, чтобы вы услышали. Более сорока жертв, среди которых половина дети и подростки. Ради такого я пришел работать в полицию. — О да, — Киеши улыбнулся. — Мне действительно пора. Чем быстрее начнется этот спектакль, тем быстрее я уйду отсюда навсегда. Он внимательно посмотрел на охранника, словно стараясь запомнить его самодовольное выражение лица. — И тем быстрее я смогу показать тебе, как жестока твоя судьба, — добавил он. — Поверь мне, ты потом никогда не забудешь меня. До самой своей смерти будешь помнить. *** Мурасакибара еле поднялся на ноги, опираясь единственной своей рукой на руку медсестры — та бережно помогла ему встать. Высоченный и неуклюжий теперь он напоминал гору — ничего в нем не было от изящного и опасного вакагасиры в прошлом. — Один шажок, Ацуши, — весело говорила молоденькая медсестра. — Еще один! Ну же! Постарайся. Он прошелся по цветущему двору и вернулся на лавочку, с которой встал. На сегодня упражнений хватит — они и так его утомили. Перенесенная ампутация и потеря крови превратили его почти в развалину. Он устал. Он нуждался в отдыхе. Он должен был успокоиться. — Все в порядке, — сказала медсестра. — Ты хорошо постарался, я довольна тобой. — Когда меня заберут отсюда? — спросил он хриплым голосом. — Ты говорила с ними? С теми, кто меня привез сюда? Я хочу выйти, я должен, я… — Сначала ты должен научиться ходить, — мягко сказала красавица. — Ты ведь так слаб, Ацуши. И потом — разве тебе плохо со мной? Я ведь забочусь о тебе. Я стараюсь, поддержи меня хотя бы за это. Не торопись выписаться, ты всегда успеешь уйти отсюда. — Я должен, — повторил Мурасакибара, глядя на то, что некогда было его рукой. — Я обязан. — Конечно, — улыбнулась она. — Конечно. А теперь я принесу тебе обед. Сегодня будет ризотто с бараниной. И апельсины. Как тебе? Вкуснятина, язык проглотишь! Пообедаешь здесь, идет? Пока твою палату моют и проветривают, побудь пока со мной тут. А потом мы снова походим. Так нужно! Ты пройдешься до того дерева… Все. Я скоро буду. Она подала ему палку, накрыла его плечи пледом, поправила воротник пижамы и убежала в большой больничный корпус, который стоял неподалеку. Проводив ее взглядом, Мурасакибара тоскливо оглядел других больных, которые были окружены такими же милыми медсестрами. Он пока плохо понимал, где находится, и почему он тут. Он помнил только то, что собирался покинуть семью и уехать, помнил Химуро, помнил Мидориму и Маюзуми. И все же теперь он оказался тут, в этой закрытой больнице. И у него больше нет руки. С этим тоже придется смириться. В ответ на все его вопросы милая медсестра говорила — придет время, за ним придут, и он снова уйдет в большой мир. Но после операции ноги плохо слушались его. Пару раз он даже падал, а еще постоянно забывал некоторые факты, и приходилось потом ломать голову, чтобы снова вспомнить, кем он был раньше и как жил. — За мной приедут, — думалось ему. — Это или Маюзуми, или Мидорима. Одно из двух. Или же… Это, конечно, может быть и Акаши-сан. Если бы вдруг он вернулся… Если бы… Недобрые мысли сковывали его голову — он был якудзой всю свою сознательную жизнь и прекрасно понимал, за что его могли лишить пальца — и за что могли лишить руки. Руки у него теперь не было, и это навевало его на кое-какие рассуждения. Он все помнил. Он не мог смириться с этим. — А вы все еще сидите, сударь… — укоризненно сказала вернувшаяся медсестра, она катила перед собой крошечный столик с обедом. — Я думала, вы тут пытаетесь ходить… Ацуши, рано или поздно придется тренироваться и самому. — Я хочу знать, когда за мной придут… — спросил он. — Я не могу просто сидеть тут и гадать. — Почему? — искренне удивилась девушка. — Просто сиди и гадай. Больше тебя ни о чем не просят. Работы тут нет. Еда вкусная. Я забочусь о тебе. Ты почти поправился. Тебе осталось научиться снова ходить и все. — А мои провалы в памяти? — спросил он. — Я не могу свыкнуться с мыслью… Помоги мне… Расскажи мне, как я тут оказался? — Я не могу… — честно сказала красавица. — Но зато могу накормить вас ризотто. Вкуснятина! Только попробуй, Ацуши. Это вкусно. Скажи — Ам! Она нарочито открыла тарелку и начала мешать свежий рассыпчатый рис, приговаривая, что это очень вкусно. Потом осторожно заставила его открыть рот и поднесла к нему ложку с рисом. — Ну как? — спросила она, когда он съел первую ложку. — Вкусно, — обреченно пробормотал Мурасакибара. — Но ты не ответила на мой вопрос. — Если ты съешь всю эту тарелку и два апельсина, я все расскажу, — пообещала девушка. — А если и чай выпьешь, тогда перед сном я почитаю тебе. Я знаю несколько классных книг. Там есть и поэмы. Как насчет Шекспира? Здорово я придумала? Она словно говорила сама с собой, щебетала как птичка — и Мурасакибаре начинало казаться, что он сходит с ума. Будто бы потерял нить повествования, провалился во времени, пропал. Ничего не было понятно, мир словно обернулся вокруг своей оси и потерялся. А он остался совсем один. Вот только как достучаться до своей прекрасной охранницы, он не знал. То, что он тут не зря, было ему ясно. — Успокойтесь, — ласково сказала она. — Я же говорю — чем быстрее вы научитесь ходить, тем скорее уйдете отсюда. Он приедет за вами. Но сначала вам нужно научиться снова ходить. Я поработаю с вашими ногами, пока вы будете есть, а потом мы с вами снова походим. Лед уже тронулся. Вы на пути к выздоровлению. Искупление приводит к новому началу. За новым началом лежит рассвет. Мурасакибара с минуту внимательно смотрел на ее красивое задорное личико — и с удивлением понял, что она не так глупа, как хочет казаться. — Из какой ты семьи? — спросил он. — Ты ведь на якудзу работаешь? — Нет, конечно, — рассмеялась она. — Я просто медицинская реабилитационная сестра. И ничего больше. Я обычная девушка. Колледж и три года практики. А вот вы… Она улыбнулась ему очаровательно, нагнувшись к нему. — Вы вакагасира Тейко, если вы забыли, — серьезно сказала она. — И от этого вы уже не избавитесь. Вы стали им и останетесь им. Навсегда вакагасира Тейко. И пора вам уже вернуться. Ваша семья ждет вас, они нуждаются в вас. Поэтому ешьте свой рис. И начнем снова ходить. Я обещала ему, что к пятнице вы уже будете передвигаться самостоятельно. — Ему… — повторил Мурасакибара, послушно взяв ложку в свою единственную руку. — Ему, — улыбнулась девушка. — А потом, я ведь обещала, я вам обязательно почитаю. Я буду много и много читать вам. Столько сколько захотите. Она пододвинула его столик с едой и улыбнулась многозначительно.