Limbus.

Глава 2.

2.1. Дин крупно вздрагивает и открывает глаза. Первое, что он слышит, — свист вскипевшего чайника. Свист как будто в другом доме, раздается где-то на фоне остальных шумов, теряющийся в знакомых аккордах. I want to break free! — поет магнитофон, стоящий на тумбе около окна, занавешенного тяжелыми шторами, а потом раздается звук, похожий на перематывание пластинки, начинает свою игру саксофон, и песня сменяется. — Дин! — кричит кто-то, но Дин слышит только смесь разных, непохожих друг на друга звуков: чайник, телевизор, саксофон и писк, разъедающий ушную раковину и будто бы разделяющий ее пополам изнутри. — Дин, твою мать! Дин поднимает голову и смотрит на Каса, сидящего на противоположной стороне стола; тот держит перед собой ноутбук и, кажется, усердно с ним работает. Сейчас он пялится на Дина, уставившегося на него взглядом потерянного в аэропорту ребенка; тот слышит только нарастающий писк и эхо песни: free! free! free! Из-за этих возгласов слов Кастиэля практически не слышно. — Дин! — снова пытается он и трясет Дина за руку, безвольно лежащую на столешнице. — А? — рассеянно и хрипло отзывается тот. Пересохшие губы слиплись, а голос охрип. «А?» — все, что Дин способен выдавить из себя. — Выключи уже блядский чайник! — рычит Кас, хмуро смотря на него. — Что с тобой вообще не так? Дин поднимается, пошатываясь, и идет к плите практически на ощупь. Выключив чайник, он все еще слышит эхо его свиста в своих ушах. — Боже блядь праведный! — восклицает Кастиэль, смотря на него, как на детеныша, не по годам тупого. Аластар. Это не Другой Кас, это — Аластар. В голове у Дина щелкает: ну, конечно. Парень, с которым Дин встречался в выпускном классе школы. Ал был ужасно вспыльчив и груб; время, когда они жили вместе — первые полгода колледжа — было самым ужасным в жизни Дина. Аластар много матерился и был до жути нервным; если они ругались, тот мог и драку начать, причем порою избивал Дина знатно. В один из дней Дин даже попал в больницу с переломом ребра, а папа Джон тогда чуть не прибил ублюдка, отправившего его старшего сына на больничную койку. «Ты больше нахрен не увидишься с ним!» — заявил Джон, сидя у Дина в палате. Дин сказал только, что сам в праве решать и что способен защищаться; то, что он просто не хочет, поскольку никогда не мог противостоять Аластару, он умолчал. Аластар был жесток во всем: в жизни, в отношениях, в постели. Он никогда не позволял перенять инициативу и говорил, что настоящие — «нормальные» — парни не подставляют свои задницы другим. «А трахать — так все равно кого». После Аластара Дин навсегда остался с самооценкой ниже Девятого круга, и, когда появился Кас, он какое-то время не решался начинать новые отношения. Кас, настоящий Кас, разумеется, был совершенно другим. Во всяком случае, он ни разу не позволял ссоре перерасти в бойню и был отпетым пацифистом. Если они и ругались, то Кас выслушивал все высказывания Дина с каменным выражением лица, а затем спокойно выдвигал контраргументы. Совсем не как Аластар. — Ты похож на идиота, — тем временем фырчит Аластар-Кас и поднимается со стула. — Даже сраный чай налить не можешь, серьезно? — Я… — Дин теряется. Только что он был в ванной комнате с «Магнумом» во рту, а сейчас стоит на кухне и выслушивает крики Каса-Аластара. Его голова разрывается от боли, но дыры в ней совсем нет — Дин прощупывает затылок пальцами. — Да я просто… Он молчит. Что он? Только что совершил самоубийство, а спустя секунду оказался на кухне со своим бывшим? Другой Кастиэль закатывает глаза и наливает себе в кружку кипяток; пар танцующими клубами вырывался наружу. — Как ты можешь умереть, если уже умер, придурок? — раздраженно бросает Кас, и это как нож в спину. Дин оборачивается. — Что ты сказал? Кас сидит за столом, печатая что-то на ноутбуке, и выглядит максимально сосредоточенным, будто бы сейчас ничего не произошло. — Ничего, — легко говорит Другой Кас, не отвлекаясь от экрана. — Нет, что ты сказал, отвечай! — Дин неотрывно смотрит ему прямо в лицо, освещенное бело-голубым светом. — Ты тупой? Я НИЧЕГО не говорил! — отзывается Кас злобным голосом. — Что с тобой вообще не так? — Ты только что сказал, что я умер! — прикрикнул Дин на него, облокотившись о стол. — Ты спятил, — констатировал Кас, — я молчал. Они смотрят друг другу в глаза несколько минут, не отрываясь, и почему-то Дин ему верит. Другой Кас пялится на него взглядом, какой обычно бросают на неисправимых кретинов, а затем, когда Дин все-таки отводит взгляд, с победой возвращается к работе. Дин чувствует себя плохо: голова болит, тошнота крутит желудок, и в конце концов он поднимается наверх, охваченный отчаянием и осознанием, что никогда отсюда не выберется. 2.2 Теперь он живет с Другим Касом. Тот просыпается в десять, Дин интересуется, почему он не на работе, на что тот раздраженно отвечает: «Я что, должен еще и по субботам работать?», а затем они спускаются на кухню, где Другой Кас садится за работу, а Дин идет к Импале. Другой Кас просит Дина позвонить в доставку, и тот заказывает пиццу каждый вечер. Звонок в дверь всегда раздается как выстрел в тишине, потому что в доме царит молчание, и даже песни, что крутит магнитофон, играют будто бы не здесь. Дину всегда страшно выходить за пиццей — что если тот парень из «Крошки-Картошки» снова вернется? Он наверняка будет зол. Зол как черт. Потому что Дин больше не спал. Но паренька не было, а Дин все чаще не выходил из спальни. Импала была знатно раздолбана каждый раз, как Дин к ней спускался — сколько бы он ни возился с ней, она не становилась лучше на следующий день, и Дин вообще потерял всякое желание к ней ходить. Другой Кас, как Дин уже успел заменить ранее, оказался очень раздражительным и вспыльчивым. По большей части Дин старается на него не нарываться и даже умудряется избегать, но временами им все равно удается поссориться на кухне или в гостиной. Дин вспоминает время, когда жил с Аластаром — и понимает, что вернулся туда. Другой Кас и Аластар — один и тот же человек, только внешность у него человека, которого Дин любит — в этом вся ирония. Он потратил на гребанного Аластара Хейердала полтора года своей жизни, но в конечном счете оказался в проигравших — униженный и никому не нужный. Аластар говорил, что такого кретина, как Дин, никто другой терпеть не будет, и что Дин даже его, Ала, не достоин; но Ал, так уж и быть, останется с ним до поры до времени, из жалости. Поэтому Дин возвращается в подвал однажды утром и находит в шкафу тот самый «Магнум», из которого застрелился полторы недели назад. Тот снова кажется неухоженным и пыльным, и Дин опять чистит его весь день, спрятавшись в одиночестве в спальне. Револьвер становится блестящим и чистым лишь спустя час тщательной чистки. Дин умеет обращаться с оружием лет так с девяти — отец учил его и Сэма — и поэтому «Магнум» выглядит как новенький. Какое-то время Дин пялится на него, размышляя о том, насколько эта вещица оказалась бесполезной, и в конце концов прячет его под подушкой. На следующее утро Дин почти уверен, что «Магнум» вновь в шкафу, пыльный и грязный, ведь все повторяется, но, нырнув рукой под подушку, чувствует холод металла. Это странно — то, что револьвер не вернулся на свое прежнее место — однако в течение дня Дин об этом забывает. Еще несколько дней он проводит в гордом одиночестве и тишине, пока они с Другим Касом не ссорятся. В тот день Дин просто сидит на диване и смотрит, как Не-Кас печатает, и это его ужасно злит. Стук клавиатуры медленно воздействует на мозг; раздражение прокатывается волной по всему телу, заставляя вздрогнуть. Дин больше не думает, что есть хоть какой-то смысл продолжать этот цирк со смирением, поэтому флегматично заявляет: — Прекрати, меня это бесит. Кастиэль поднимает на него взгляд. Дин смотрит в ответ, не собираясь отступать. Раньше он отступал, но это время прошло. После истории с «Магнумом» он понимает, что никакого смысла в этом тупом молчании не осталось. Сейчас они поссорятся, а завтра Не-Кас снова обо всем забудет. — Прости? — приподнимает Другой Кас бровь. — Ты слышал. Закрой свой гребанный ноутбук и дай мне спокойно посмотреть сраный «Топ Гир», — чеканит Дин, сложив руки на груди. Они вновь сражаются взглядами. — Вообще-то, если хочешь знать, этим сраным ноутбуком я зарабатываю нам на жизнь, — Дин замечает, как руки Каса сжимаются в кулаки (типичный жест Аластара когда он злился), но ему все равно. — Пока ты вертишь своей распрекрасной задницей перед всякими мужиками в своей проклятой мастерской. — Я плевать хотел, что ты думаешь о моей мастерской, — Дин безэмоционально глядит прямо в лицо Не-Каса. — А теперь закрой свой ноутбук, пока я это не сделал. — Ты? — со смешком фырчит Кас. — И что же ты сделаешь? — Ну, например, врежу тебе, — пожимает плечами Дин. Он чувствует твердость «Магнума», нагревшегося о его кожу, — сегодня он положил револьвер за пояс джинсов. — О боже, серьезно? — насмешливо интересуется Кас. — Вижу, кто-то хочет поиграть в бунтаря. Но ты же прекрасно знаешь, что лучше не злить меня. Знаешь ведь? — Выключи. Его, — игнорирует Дин его неприкрытую угрозу. — Сейчас. Кастиэль тихо смеется, снимает с носа очки и кладет их на стол. Потом встает, поправляет футболку, неспешно подходит к Дину и, схватив его за ворот рубашки, с той же улыбкой с размаху бьет по лицу. Дин валится с дивана, но отвечает, пнув Не-Каса куда-то в районе колена. Тот падает, а Дин успевает подскочить. Он собирается ударить ногой еще раз, но Другой Кас молниеносно перехватывает его лодыжку и резко дергает на себя. Дин летит назад, ударяется о тумбу, стоящую неподалеку, и чувствует, что разбил затылок в кровь. Другой Кас подминает его под себя. Дин с силой вырывается и умудряется заехать противнику по лицу — у того из носа брызжет кровь. — Ах ты чертова шлюха! — рычит Кастиэль и с силой ударяет Дина по лицу сжатым кулаком. — Проклятая неблагодарная шлюха! — Да пошел ты, блять! Пошел ты! Дин резко дергается и успевает сбросить его с себя. Лицо залито кровью, поэтому он практически ничего не видит перед собой — бьет на ощупь. Они продолжают драку еще какое-то время, но Кастиэль перехватывает инициативу, и Дин оказывается вжатым лицом в пол. — Хотел поиграться? Будет тебе игра, — Кас-Аластар сжимает руку у него на шее, вдавливая в ковер, начинающий впитывать кровь, и пытается стянуть с него джинсы. Во время драки «Магнум» выпал и сейчас валяется под столом, на котором все еще безмятежно стоит ноутбук. Дин брыкается, чувствуя, как кожа ягодиц оголяется. — Сучка чертова! Почему-то Дин чувствует волну страха, адреналина и злости, и, когда Кас уже почти раздвинул его ноги, каким-то образом находит в себе силы вырваться и подлетает к столу. Он хватает «Магнум» и резко разворачивается, направляя его на Каса, всего в крови и с появившемся на скуле синяком. Они смотрят друг на друга какое-то время, но голубые глаза Каса стеклянные, и Дин знает, что это не тот, не тот Кас. — Ты не мой Кас, — говорит он, чувствуя, как глаза щиплет от слез. — Ты не он. — Ты спятил, — Кас сплевывает кровь. — Ты спятил! — Ты не он, — повторяет Дин и стреляет ему в районе сердца. Кас пораженно смотрит сначала на расцветший цветок алого пятна на своей бежевой футболке, а затем на Дина, не менее шокированного. А потом раздается страшный шум, похожий на свист ветра в разбитом самолете. Из глаз Каса начинают литься кровавые слезы. — Я же велел тебе! — не своим голосом рычит он. — Я велел тебе НЕ ПРОСЫПАТЬСЯ! Дин опускает голову и видит, как у него на том же месте, куда он выстрелил только что Касу, образовывается кровавое пятно. — Я велел тебе! У Дина в ушах раздается нарастающий писк, а потом гремит взрыв, и он куда-то падает. 2.3 Первое, что Дин слышит, проснувшись, — это громко вопящую Let’s twist again. Она раздается будто бы отовсюду, сразу со всех сторон, разрывая ушные перепонки. Она настолько громкая, что Дин не слышит даже собственного дыхания. Он пытается подняться, но все тело ноет и болит, и опереться на локоть получается лишь с третьего раза. Песня кричит, не желая останавливаться. Дин стонет, но все-таки собирает в себе силы и встает на колени. В глазах — рябь, перемешанная с темнотой, которая то нарастает, то отступает. Сначала Дин не может понять, где находится, но, когда ему удается подняться на подгибающиеся ноги, видит вокруг себя чистый луг, обрамленный темным хвойным лесом; трава иссохла и хрустит под голыми ступнями. Дин закрывает уши и стонет от невыносимого громкого голоса Чака Берри. Он оглядывается, пытаясь понять, откуда идет звук, но звук исходит будто бы отовсюду, желая раздавить черепную коробку Дина. Дин валится на колени, яростно закрывая уши ладонями. Он вглядывается в хмурое свинцовое небо, нависшее над ним, и пытается хоть чуть-чуть понять, что здесь происходит, но не выходит. Жухлая трава впивается в колени сквозь плотную джинсовую ткань и царапает кожу. — Дин, — слышит он позади себя. Он оборачивается и видит вдалеке высокую фигуру, где-то рядом с черной полоской леса. — Сюда. Фигура машет ему рукой и удаляется куда-то в темноту деревьев. Дин какое-то время смотрит ему вслед, прежде чем вскочить на ноги и, не отнимая рук от ушей, побежать за ним. Он бежит, наверное, целую вечность, а лес так и кажется бесконечно далеким. Прошлогодняя трава колет кожу стоп, но Дин стойко терпит, со всех ног стараясь настигнуть незнакомца. По какой-то причине он думает, что голос знакомый, если ему, конечно, не показалось за ревом этой музыки. Чем дальше он бежит, тем больше отдаляется и стихает песня. В груди начинает покалывать от слишком продолжительного бега; воздух сперло. Тем не менее, лесополоса все еще выглядит непреодолимой. Дин несется со всех ног, притормаживает лишь чтобы отдышаться, и снова ускоряется. Наконец он приближается к высоченным соснам и елям, раскинувшимся где-то под серым небом, и ему удается разглядеть фигуру — это Сэм, его младший брат, родившийся, когда Дину было четыре. Он стоит, облокотившись об один из стволов, и выжидающе смотрит на Дина. Дин топчется неподалеку. — Сэм? — недоверчиво интересуется он, хоть и видит, что человек, стоящий перед ним, в точности похож на Сэмми — прямая его копия: и прическа, и лицо, и одежда, и рост. Только вот глаза у него какие-то другие — чужие, что ли. Сэм вопрос игнорирует. — Где мы? — Это — лимб, Дин, — говорит Сэм спокойным голосом, обводя взглядом желтоватых глаз окружающий их пейзаж. — Давай сделаем вид, что я ничего не слышал, и ты объяснишь по-нормальному, идет? — хмуро отзывается Дин; дыхание его все еще сбившееся, поэтому голос хрипит. — Ты знаешь, что это такое, Дин, — отвечает Сэм так, словно хочет поведать секрет. Он проницательно смотрит Дину в глаза, и тот поджимает губы. — Я… — он вздрагивает от звука собственного голоса, но взгляд не отводит, не моргая глядит в глаза Сэма. — Я… умер? — Слова звучат странно — привкус на языке остается незнакомый и неизведанный, но не самый приятный. Сэм молча смотрит ему в лицо, а потом медленно кивает. — Ух... — Дин проводит рукой по волосам, взъерошивая их. Он подозревал об этом уже давно, где-то там, в глубине подсознания, просто боялся, ужасно боялся произнести это вслух. Сейчас, когда у него наконец получилось, все вокруг заиграло новыми красками. — Так, эм… — он громко сглатывает накопившуюся во рту слюну, — разве я не должен быть в раю или типа того? — Не совсем так, — пожимает плечами Сэм в чисто человеческом жесте, но Дин уже начинает сомневаться, что он и правда его брат. — Рай — это место, где душа человека усыпает навсегда, чтобы быть счастливой во сне. Но когда ты проснулся, ты попал в лимб. То есть сюда. — Я… Так лимб это типа «День Сурка»? Один день повторяется вечность? — с сомнением интересуется Дин. Сэм все так же неспешно кивает. — Можно сказать и так, — он медленно усмехается. — Некоторые люди верят, что, попав в рай, они переносятся в самое прекрасное время в своей жизни и могут остаться там навсегда. Но ты не упокоился. Твоя душа все еще ищет свой рай. — Я ничего не могу понять, — с усталым вздохом признается Дин и оседает на землю, поцарапав корой дерева спину. — Лимб, Дин, — это место рядом с раем, но не сам рай. Чтобы найти свой рай, тебе предстоит сначала преодолеть свой лимб, — и Сэм садится рядом, касаясь плеча Дина своим. Дин чувствует себя странно, он не может объяснить, почему. Может, потому, что он умер? — Выход — это нечто, чего в твоем дне быть не должно. В твоем случае это был револьвер. — Что ж… — Дин кивает. — И как давно? — интересуется он тихо, едва слышно. — Как давно? Дин знает, что Сэм его понял. Как давно я умер — вот, что хочет спросить Дин, но язык не поворачивается произнести эту фразу. — Ты сам вспомнишь, — обещает Сэм. — Тебе предстоит это сделать, чтобы найти свой рай. Дин замолкает, глядя на луг с пожелтевшей травой, на стальное небо, на черноту деревьев, на то, как ветер треплет его одежду, на свои израненный ноги. — Ты ведь не Сэм, да? — он поворачивает голову к таком же задумчивому Сэму. Тот долго смотрит на Дина, а затем неспешно качает головой. Дин поджимает губы и отворачивается. — Почему тогда ты выглядишь как он? — Это самая благоприятная для тебя оболочка. Дин горько усмехается. Может, это и лимб, но сейчас он больше похож на ад. * * * — И что мне предстоит сделать? Они идут по хвойному лесу уже довольно долго. Все вокруг кажется серым и вялым, а времени и вовсе нет — по крайней мере, Дин не чувствует, что прошло сколько-то часов. Он совсем не устал и продолжает следовать за Сэмом, который вовсе не Сэм. — Жизнь каждого человека состоит из воспоминаний, — невозмутимо отзывается Сэм, идя чуть впереди. — Когда человек умирает, его душа застревает во времени, где он был счастливее всего, и большинство воспоминаний забывается. Но где-то глубоко внутри они остаются жить как напоминание, что когда-то были живы и их владельцы. Чтобы отыскать дверь в свой рай, нужно заново прожить свою жизнь и свои воспоминания. От рождения и до самой смерти. — Так что, я… я проживу всю свою жизнь заново? — хмурится Дин. Сэм качает головой. — Ты вспомнишь все самые значимые для тебя воспоминания. Это паззл, Дин. И чтобы найти ключ от нужной двери, тебе предстоит собрать полную картину. Дин кивает, решив, что спрашивать больше ничего не будет. Ощущать себя мертвым странно — Дин изо всех сил пытается не думать об этом, но как о таком вообще можно не думать? Он постоянно оглядывается, пытаясь понять, реально ли все то, что он видит, но ответа на этот вопрос найти невозможно. Попытки вспомнить собственную смерть или то, что было незадолго до нее, приводят его в тупик. В голове сияет пустота, но вместе с тем там столько разных воспоминаний, которые, кажется, больше ему не принадлежат. В первый раз они выходят к белой дверце, спрятанной меж двумя деревьями. Вокруг нее нет стены, нет дома, нет места, куда бы она могла вести, но она возвышается над землей, закрытой ковром из хвойных иголок, и молчаливо ждет. Дин подходит к ней с легким страхом, хоть и знает, что опасаться теперь нечего — он и так умер, и все, что ему теперь предстоит, — это вспоминать. Сэм останавливается неподалеку от него, глядя ему в спину. Дин оборачивается и с сигналом о помощи в глазах смотрит на него. Сэм говорит лишь одно слово. — Открывай, — слово, сопровожденное легким кивком головы. Дин мнется рядом еще какое-то время, прежде чем несмело берется за холодную круглую ручку и медленно толкает дверь от себя. За дверью оказывается знакомая ему комнатка, залитая солнечным светом. Стены окрашены в светло-голубой цвет, а поверх него красуются золотистого оттенка звезды. Посередине комнаты стоит небольшая детская кроватка, окруженная скудной мебелью и большой корзиной с разноцветными игрушками. Дин оборачивается на Сэма, немо спрашивая, можно ли войти, и тот все так же молчаливо разрешает одним лишь движением головы. Дин слышит какое-то копошение в койке и оборачивается на звук. Раздается детское бормотание, и Дин чувствует, что руки его потеют от волнения. Он медленно подходит к колыбели, ступая так, будто вся комнатка сейчас обвалится под весом его тела. Однако все вокруг выглядит почти как настоящее, даже весна за окном, и птички, переговаривающиеся друг с другом на родном языке. Дин подходит к кровати и неуверенно, но с любопытством заглядывает внутрь. В ней спит младенец, окруженный одеяльцами и выкинутой соской. Он такой маленький — кажется, просто невозможно поверить, что он живой, а не игрушечный. Крохотные пальчики спрятаны в тонкие детские рукавички. Дин улыбается. — Это… я? — неуверенно интересуется он у стоящего позади бесшумного Сэма. Обернувшись, он видит легкую полуулыбку на его тонких губах. — Нет? — Это кое-кто другой. — Сэм, — вдруг говорит Дин, сам от себя не ожидая, и снова поворачивается к крохотному человечку в колыбели. — Это Сэм. — День, когда родился твой брат, один из самых значимых в твоей жизни, — отзывается за его спиной Сэм. Дин зачарованно смотрит на младенца в колыбели, и от пробуждающихся воспоминаний его сердце сжимается, а улыбка становится горьковато-грустной. Сэм появился на свет 2 мая 1990 года. В то время Дин заразился гриппом, поэтому подойти к брату, чтобы взглянуть на него, не решался довольно долго, но когда наконец его увидел, они сразу же сдружились; все последующие годы своей жизни Дин будет заботиться о нем почти как отец, думая, что бы он делал, если бы Сэм не родился. — Это была моя работа, — отвечает он сам себе. — Я был нянькой, но мне это не мешало. Сэмми был на удивление сообразительным малым. — Дин молча дотрагивается до его крохотной ручки, но Сэм не просыпается. На его голове красуется забавный белый чепчик. — Хотя ревел этот парень как девчонка, — он смеется собственным воспоминаниям. — Мама не могла уложить его спать не один час. Тот еще засранец. Дин выпрямляется, не отрывая взгляда от Сэма, и чувствует покалывания в районе груди. Неужели это было так давно? Неужели он этого почти не помнит? Того, как мама и папа привезли Сэмми из роддома? Того, как его положили в эту крохотную кроватку, оставив спать? Возможно, при жизни эти воспоминания поблекли, но сейчас, когда Дин умер, он может ощутить все те чувства заново, с прежней силой. И от этого становится так печально, тоскливо и больно — от того, что это время ушло и никогда, никогда больше не вернется. — Дин? — он резко оборачивается на голос матери; та, еще совсем молодая, с длинными вьющимися и на кончиках светлыми волосами, стоит в дверном проеме и широко ему улыбается. Она выглядит вымотанной, тем не менее, старается этого не показывать. — Как там Сэмми? Дин растерянно смотрит на нее — кажется, что все его чувства смешались в один комок и застряли в горле, мешая вздохнуть — но затем-таки отмирает, выдавливает из себя улыбку. — Все хорошо, мам, — он догадывается, что та его не видит, и ее появление — это часть воспоминания. — Он в порядке. Спит. — Замечательно, милый, — ласково говорит она, — а теперь спускайся обедать, папа сегодня приготовил лазанью, будем пробовать. Дин кивает, и Мэри уходит, легко закрыв за собой дверь. Сердце бешено колотится в груди — можно даже услышать — и Дин возвращается к Сэмми. Тот продолжает спать. Дин стоит над кроватью брата еще какое-то время, прежде чем его взгляд цепляется за обшарпанную дверь в углу комнаты. Он оборачивается назад, но взрослого Сэма уже нет, и на какое-то время Дин пугается, но потом, в последний раз дотронувшись до маленькой ладошки Сэма, идет к темному пятну двери на фоне светло-голубой стены. За дверью оказывается хвойный лес. — Это было первое вспоминание, — говорит Сэм, и Дин резко оборачивается; тот стоит прямо позади него, на том месте, где секунду назад была дверь. — Предстоят еще и еще. — Да, — кивает Дин, переводя дух. — Я понимаю. Куда теперь? — он хочет казаться сильным, хочет делать вид, что увиденное совсем его не зацепило, но это так сложно, когда ты уже умер и вдруг возвращаешься в детство, во время, когда только родился твой младший братик. — Это тебе решать, — невозмутимо отзывается Сэм. Дин усмехается, смотря на него: и как из такого крохотного малыша вымахал столь здоровенный шкаф? Но он это не озвучивает, оставляя себе, и идет куда-то вперед. 2.4 Следующее воспоминание — февраль 1997 года. Дин видит посреди деревьев дверь, похожую на дверь в их гостиную, и заходит внутрь. Сэмми теперь семь, и он уже отправился в начальную школу. Дин усмехается, глядя, как тот вымахал — насколько может вымахать семилетний пацан — и нисколько не удивляется, увидев того за учебниками. — Мелкий засранец родился с книгой в руках, — фырчит Дин взрослому Сэму, стоящему рядом. Мелкий Сэм оборачивается куда-то в сторону кухни, и на пару мгновений Дину кажется, что он его заметил, но потом вспоминает, что все вокруг — лишь иллюзия того, что когда-то уже случилось. — Может не надо? Сэм сидит на диване, укутанный в плед и шарф, а на столике рядом покоится градусник. Дин видит, как из кухни выходит парень лет одиннадцати, и тут же узнает в нем себя. — Надо, Сэмми, — отзывается маленький Дин и ставит на столик перед братом чашку чего-то дымящегося. — Пей до дна, — командует он с широченной улыбкой. Сэм смотрит на напиток с неприкрытым отвращением. — Ты уверен, что в книге так написано? — все-таки с сомнением интересуется он. Дин закатывает глаза, издав короткое «ПФ!». — Богом клянусь, — легко врет он и плюхается в кресло. Сэм морщит нос. — Когда ты так говоришь, верить тебе нельзя, — откровенно отзывается он, но чашку в руки все-таки берет. — Ты тут у нас больной, — распоряжается Дин, — так что молчи и пей. Мне влетит, если родители узнают, что ты заболел. — Может, потому, что ты в этом виноват? — Сэм выгибает бровь, а Дин кидает в него подушкой так, что немного содержимого чашки льется на плед. — Вот черт! Дин! — Пей, пока остальное не вылилось, — без всякого огорчения говорит Дин, и Сэм, задержав дыхание, пьет. Спустя минуту от ставит полупустую чашку на стол и, вскочив с дивана, несется куда-то сторону ванной. Взрослый Дин призраком идет следом, не способный стереть улыбку с лица. Сэма рвет. Маленький Дин, догнавший его, стоит с плохо спрятанным удовольствием на лице. — Слабенький у тебя желудок, Сэмми, — констатирует он, сложив руки на груди. Взрослый Дин смеется. — Я помню этот день! — говорит он, обернувшись к стоящему в коридоре взрослому Сэму. — Мелкий простыл, пока мы лепили снеговика, и мне пришлось его выхаживать. Я напоил его кипяченым молоком с луком, чесноком и медом. Его тогда знатно вывернуло. Он еще какое-то время смотрит на препирающиеся маленькие копии себя и брата, пока Сэм, стоящий в коридоре, показывает ему на лестницу. Дин молча кивает и, в последний раз взглянув на детей, одним из которых когда-то был и сам, идет следом за своим проводником. Следующая дверь оказывается дверью в комнату Дина, всю завешанную разными плакатами и забитую хламом. Кровать не заправлена, одежда валяется повсюду, а сам Дин сидит за столом, закинув на него ноги, и играет в тетрис. Здесь — 2001, ему пятнадцать. Увидев себя в юности, Дин входит в свою же комнату с легкой полуулыбкой. Он узнает это место. — Я тогда уже начал гулять с парнями, — смеется он, оглядывая свою прежнюю обитель, куда, по законам всех подростков, вход был открыт лишь ему. — Ну и с девчонками, конечно. Да, помню Джима Хэнтона с Йель-роуд… Мы как-то раз пошли погонять мяч на футбольном поле неподалеку, а потом как-то так получилось, что мы поцеловались. Это был мой первый поцелуй с парнем. Дин не знает, кому это говорит, наверное, больше самому себе, чем ненастоящему Сэму. Он думает, что если будет говорить, то воспоминания придут быстрее. Но в то же время вспоминать свою жизнь ему совсем не хочется, ведь она уже закончена. — Дин! Ты же обещал! — раздается крик из коридора, и взрослый Дин оборачивается на мелкого одиннадцатилетнего Сэма, стоящего в дверях. Тот обиженно смотрит на брата. — Сэмми, — закатывает глаза пятнадцатилетний Дин, — я же сказал, что потом. Сегодня я не могу. — Ты постоянно не можешь, — в сердцах говорит Сэм. Дин хмыкает. — Именно так, но я обещаю, как-нибудь мы запустим твой чертов фейерверк. Слово скаута. Сэм, не желая сдаваться без боя, все еще стоит в дверном проеме. У него на глаза слезы наворачиваются, и взрослый Дин вспоминает этот момент — Сэм хотел запустить кучу фейерверков, которые ему подарил Бобби на день рождения, но мама сказала, что у него это выйдет только под присмотром либо одного из родителей, либо Дина. Джон работал, Мэри хлопотала по дому, и оставался лишь Дин. — Знаешь, что! — бурчит Сэм. — Если ты не сдержишь обещание, я скажу папе, что ты куришь! Дин вздыхает, но, кажется, такая угроза действует даже на него. — Господи милостивый, ну ладно, — сдается он, откинув тетрис на стол. Дину ужасно не хочется, чтобы мелкий просек, что угроза на него повлияла безотказно (иначе будет потом пользоваться), но все же поднимается, чтобы спуститься вниз, и тут же загоревшийся Сэм летит следом. Дин идет за ними, и, стоит ему миновать дверной проем, он оказывается в открытом поле. Небо чистое, темное, с точечками звезд тут да там. Дин видит, как он и Сэм идут по полю с коробкой всяких пиротехнических штучек, а мелкий Сэм светится, словно светлячок. Потом они запускают фейерверки; куча разноцветных бутонов искорок распускается в небе, шумя, словно гром. Сэм зачарованно смотрит в небо, как и пятнадцатилетний Дин. Взрослый Дин смотрит на них, легко улыбаясь. Он оборачивается на взрослого Сэма. Тот стоит неподалеку. Когда он идет в сторону деревьев, обрамляющий поле, Дин распознает это как знак и, еще чуть-чуть полюбовавшись на фейерверк, спешит следом. * * * Третья дверь, немного обшарпанная и грязная, ведет в 2003. Дин заходит в нее и оказывается в разгаре одной из сотни вечеринок, на которых бывал. Всюду снуют люди, пьют, кричат, смеются, переговариваются и, конечно, пытаются танцевать под музыку. Дин проходит сквозь толпу, почти явно чувствуя, как его задевают локтями, и выходит в комнату, отдаленно напоминающую чью-то гостиную. Неподалеку, у стены, он видит себя, юного, семнадцатилетнего, с бутылкой пива в руках. Рядом стоят еще несколько парней. Дин хмурится и подходит к копании. — Так, парень, сейчас я познакомлю тебя с самым крутым чуваком во всем гребанном Лоуренсе! — восклицает кто-то из пьяной компании семнадцатилетнего Дина, и взрослый Дин узнает в нем своего старого одноклассника. — Прошу любить и жаловать — Аластар Хейердал! Семнадцатилетний Дин дружелюбно улыбается двадцатилетнему Аластару Хейердалу, стоящему неподалеку, и они жмут друг другу руки. Аластар — темноволосый высокий парень в черной куртке; глаза его серые и отлично выделяются на фоне бледной кожи. Подбородок покрывает однодневная щетина. Взрослый Дин хмурится, наблюдая за этим в сторонке. — Этот чувак крут, я тебе говорю! — заплетающимся языком уверяет общий знакомый, отпивая из своей банки еще пива. Аластар усмехается. — Надеюсь, после такой рекламы я не ударю в грязь лицом, — говорит он, сверкая белым рядом зубов. — Да уж, дружище, лучше тебе этого не делать, — кивает семнадцатилетний Дин. Их разговор утопает в громкой музыке, и взрослый Дин почти не способен расслышать, что они там обсуждают. Он смотрит на молодого себя и вспоминает, как познакомился с человеком, который позднее приложит немало усилий, чтобы превратить его самооценку в полное фуфло, а самого Дина — в жалкое подобие нормального человека. Спустя несколько секунд Дин слышит странные звуки из коридора, вроде бы из какой-то комнаты, и оборачивается, чтобы посмотреть. Он идет на звук, а музыка все отдаляется и отдаляется, будто уплывает куда-то далеко. Дин заглядывает в одну из комнат и видит себя: он лежит на краю кровати, футболка снята и валяется где-то в изголовье постели, а между его ног стоит Аластар Хейердал и размашисто его трахает. Дин оборачивается, чтобы посмотреть в гостиную, которую отсюда хорошо видно, но теперь ни семнадцатилетнего Дина, ни Аластара там нет. Они здесь, в комнате, и Дин стонет под ним, как какая-то долбанная потаскуха — и от этого делается так мерзко, что взрослый Дин хочет уйти, однако не может — путь преграждает Сэм, стоящий в нескольких метрах от него в коридоре. — Я не хочу смотреть на это, — говорит Дин, заглушаемый стонами и ахами, и этими блядскими «еще, давай, вот черт». — Не все воспоминания приятны, — отзывается Сэм. На лице его царит доброжелательная полуулыбка, как и всегда. — Но ты должен пройти их. Если не хочешь остаться здесь навсегда. Дин сжимает руки в кулаки, но все же возвращается в комнату, стоит в дверном проеме и смотрит, как Аластар Хейердал трахает его семнадцатилетнюю копию. Это только начало всего того, что прошлому Дину предстоит пройти, поскольку потом будет все гораздо хуже: унижение, ссоры, драки, «свободные отношения». Аластар трахал всех кого хотел, но если ему вдруг приходило в голову, что и Дин с кем-то спит, он начинал грандиозную разборку, которая обычно оканчивалась насилием. Он никогда не говорил «Я люблю тебя» или «Ты мне нравишься», или «А ты классный парень», или «Ты мне нужен». Только узнав Каса и поняв, что такое нормальные здоровые отношения, Дин не мог взять в толк, как позволял этому тощему ублюдку так обращаться с собой на протяжении долгих полутора лет. Когда Сэм наконец кивает на коридор, Дин с облегчением выходит из комнаты и бредет следом за ним. Он вновь ощущает себя измаранным и униженным, и от этого делается как-то холодно глубоко внутри. 2.5 — Ты — что? — слышит Дин, когда заходит в следующую дверь. Эта дверь в их кухню. За столом сидит вся его семья и он сам; мама, шокированная, прикрывает рот рукой, а отец хмурится. — Я, кажется, гей, — говорит восемнадцатилетний Дин, сидя спиной к двери. Он скрестил руки на груди и откинулся на спинку стула. Сэмми, который теперь вымахал гораздо выше, прячет усмешку. — Хочу, чтобы вы знали. — Сынок, ты… — отец прочищает горло. — Ты уверен? — Да, пап, — отзывается Дин. — Я типа… ну… встречаюсь с одним парнем. Вроде как все серьезно. То есть… Я хочу сказать… Я хочу, чтобы вы были в курсе. Царит молчание. Взрослый Дин вздыхает, вспоминая этот день: тогда он блефовал, ведя себя столь спокойно, на самом деле внутри у него был такой водоворот, что он сам чуть не захлебнулся. Услышать мнение родителей о его выборе было важно. Он больше не хотел прятаться, искать отговорки, врать, что пошел прогуляться с девчонками из школы. Он хотел познакомить Ала с родителями, в конце концов. В то время у них еще не было все так плохо, и Дин даже думал, что влюблен. Ему казалось, что они с Алом неплохая пара и что родители имеют право об этом знать, ведь они растили его столько времени, заботились о нем и волновались, и лгать им Дин больше не хотел. Это как-то низко и неблагодарно с его стороны. — Что ж… — рассеянно отзывается Джон, проведя рукой по волосам и коротко взглянув на Мэри. — Мы, э-э-э… Рады, что ты нашел себе кого-то. Это все очень неожиданно, сынок, ты же понимаешь. — Конечно, па, — кивает Дин. — Мы тебя очень любим, дорогой, — говорит Мэри. — И мы ценим твой выбор. Так что… — она переглядывается с мужем, и тот кивает, — можешь позвать своего… бойфренда к нам на ужин. Что скажешь насчет пятницы? — Да, в пятницу нормально, — восемнадцатилетний Дин улыбается родителям, чувствуя, что те его приняли; на их лицах цветет легкий шок, но они по крайней мере не рассержены, и Дин этому очень рад. Взрослый Дин наблюдает за всем этим, облокотившись о дверной косяк, и едва заметно улыбается. Мама и папа всегда были на его стороне, что бы ни случилось — можно ли пожелать еще лучших родителей? Во всяком случае Дин не помнит, чтобы они когда-либо осуждали его выбор. Они спокойно приняли факт о том, что их старший сын — гей, и ни разу не посмотрели на него косо после этой новости, ни разу не скрыли этого перед друзьями семьи или знакомыми, как делали те, кто стыдился. Дин гордился своими родителями тогда и гордится ими сейчас, и мысль о том, что он навсегда покинул их, причиняет острую боль. Ему так хочется обнять отца и маму, но вместо этого он может лишь смотреть воспоминания, осколки собственной жизни. — Так, ну что, сегодня у нас мясной рулет, — объявляет Мэри после недолгой паузы и поднимается, чтобы расставить тарелки. Джон заводит разговор о Бобби и мастерской, и все возвращается на круги своя, будто сейчас ничего и не произошло. Взрослый Сэм кивает на дверь, будто бы вынырнувшую из тени в углу кухни, и Дин, подождав немного, насладившись уютной домашней атмосферой, частью которой некогда был сам, отправляется в следующее воспоминание. * * * — Иди ты на хуй! — слышит Дин собственный голос, стоит ему открыть дверь. Он выходит на ночную улицу, освещенную фонарями, и видит, что стоит на крыльце какого-то незнакомого дома, из которого доносится рев музыки и множество голосов. Он спускается со ступенек и идет на звуки ссоры. — Шлюха ты блядская! Шлюха! — в ответ рычит Аластар; взрослый Дин понимает, что это где-то конец 2004, когда все пошло наперекосяк, когда они с Алом начали ссориться при каждом удобном случае; не то чтобы раньше они были похожи на образцовую пару, но они по крайней мере не дрались. Дин несмело предполагает, что именно эта ночь конца 2004 — первая их настоящая драка. И оказывается прав. В следующую секунду Аластар с размаху бьет восемнадцатилетнего Дина прямо в лицо, и тот приваливается к рядом стоящему дубу, зажимая кровоточащий нос рукой. Какое-то время Дин стоит, пялясь на свою окровавленную ладонь, а затем отвечает — ударяет так, что у Ала в ушах звенит и он падает на бок, на сырой от дождя асфальт. Восемнадцатилетний Дин возвышается над ним, неуклюже зажимает нос пальцами, но лишь размазывает кровь по лицу. Они смотрят друг на друга какое-то время, а затем Аластар со всей дури целится ногой прямо Дину по колену, и тот валится рядом, а Ал поднимается на ноги с невозмутимостью победителя. — Сука, — емко говорит Аластар и, сплюнув кровь, хрустит челюстью. Дин думает, что он сейчас начнет бить ногами, но ошибается — тот стоит, слизывая кровь с разбитой губы. — Сука ты. Понял? — Иди к черту, — хрипит Дин. На бедре теперь наверняка всплывет синяк. — Пошел ты… — восемнадцатилетний Дин поднимается и, проведя рукой под носом, оценивает масштабы бедствия. — Пошел ты… — повторяет он и бредет куда-то вперед. Аластар стоит в свете фонаря. — Стой, — приказывает он, но Дин неумолимо идет. — Винчестер! — Иди на хуй! — орет юный Дин, не оборачиваясь. Тогда Аластар рычит и настигает его широкими шагами. Восемнадцатилетний Дин сжимает руки в кулаки от досады, боли и обиды. Взрослый Дин помнит, как был влюблен, как думал, что это взаимно, но теперь такие мысли вызывают лишь смех. Аластар нагоняет любовника и хватает за локоть. — Стой! — снова командует он, но Дин вырывает руку и отворачивается. — Ну ладно тебе. Не будь ты бабой. — Пошел на хуй, — с расстановкой отзывается восемнадцатилетний Дин. — Брось, — хмыкает Аластар. — Ты же знаешь, я любя. — Аластар… — злится Дин, но тот и не думает отступать. Он хватает молодого Дина и прижимает к какому-то дереву, сырому от дождя, пахнущему гнилью и землей. Они смотрят друг другу в окровавленные лица. Дину так обидно, что он, как ребенок, почти готов расплакаться, однако знает, что будет выглядеть еще более по-идиотски, если позволит себе это, потому просто удерживает оборону взглядами. Аластар наклоняется и кусает его в губу, делясь привкусом своей крови. — Отвали, вдруг ты спидозный, — отталкивает его Дин. — Если бы я был спидозным, ты бы уже давно узнал об этом — если не помнишь, я в тебя кончаю, — язвит Аластар и скалит зубы, приобретшие сейчас розоватый оттенок из-за обилия крови во рту. — Пошел ты, — повторяет юный Дин в который раз. Взрослый Дин хмыкает — тогда они помирились, а спустя три дня разодрались так, что Дин потом две недели не общался с родными, боясь показать им громадный насыщенно-фиолетовый синяк на скуле, поскольку мама заволновалась бы, а он не хотел лишний раз ее огорчать. Успокаивало только то, что Аластару он сломал палец на левой руке, и работать нормально тот не мог — был левшой. Сэм кивает куда-то в темноту, и Дин идет за ним к другой двери. * * * В следующем воспоминании Дин оказывается в доме в Лоуренсе, где они жили с Аластаром примерно полгода или около того. Свет не включен, разве что фонари за окном сияют, и Дин изо всех сил прислушивается, но вокруг пустота, и он думает, зачем же его сюда привел Сэм, если тут никого нет? Он проходит вглубь знакомой гостиной, видит ноутбук, покоящийся на столе (Ал работал сисадмином в какой-то небольшой фирме и почти не расставался со своим компьютером). Дин проходит в кухню и вздрагивает, видя себя. Здесь ему девятнадцать; волосы короче, чем в прошлых воспоминаниях, но в общем-то почти ничего не изменилось. Девятнадцатилетний Дин сидит в темноте, крутя чашку с чем-то крепким в руках, а его нога ходит ходуном под столом. Взрослый Дин вспоминает этот день. Он садится на стул напротив и вздыхает, глядя на свою более молодую копию, которая берет пачку каких-то мерзких крепких сигарет и закуривает одну. На юном Дине черная футболка с логотипом Led Zeppelin и светло-голубые джинсы. — Плакаться будешь? — интересуется Аластар, входя в кухню и включая тусклый свет. Он голый по пояс — разве что джинсы натянул, и на том спасибо. Он подходит к навесному шкафу, достает оттуда бутылку скотча и наливает себе немного. Девятнадцатилетний Дин пялится в столешницу, будто там ответы на все вопросы, и на нее же стряхивает пепел. — Зачем? — меланхоличным голосом спрашивает он. Взрослый Дин вспоминает, сколько на самом деле боли тогда было внутри него — от этого становится так гадко на душе, и он ерзает на стуле. — Зачем ты поступаешь так со мной? — Как так? — невозмутимо говорит Аластар. — Не строй из себя кретина, — молодой Дин переводит взгляд на любовника, — зачем ты привел сюда эту шлюху? Трахал бы ее где-нибудь в другом месте! — А что ты имеешь против? Юный Дин резким движением смахивает полупустой стакан со стола, и тот, в полете разлив все содержимое, с треском разбивается о пол. Аластар даже не вздрагивает. — Ну ты блядь и ублюдок, — говорит девятнадцатилетний Дин в сердцах, усмехаясь собственным словам. — Какой же ты, мать твою, ублюдок. Почему я вообще с тобой? Какого хрена я здесь забыл? — он издает смешок. — Потому что больше никто не будет трахать твою сладкую задницу больше чем один раз, а знаешь, почему? — насмешливо отзывается Аластар, и от яда в его словах у молодого Дина разъедает все внутренности. — Потому что ты — жалкая потаскушка, понял? И все, на что ты годишься, так это ноги раздвигать. И кому ты такой нужен? — Что ж… — хрипит девятнадцатилетний Дин, через силу улыбаясь. — Вот и узнаем. — И уходит куда-то наверх. Взрослый Дин проводит рукой по лицу, стараясь стереть усталость. Он помнит этот день хорошо — октябрь 2004 года — когда он ушел от Аластара и переехал из Лоуренса в кампус колледжа Канзас-сити, где впоследствии познакомился со своим будущим парнем. Раньше Дину приходилось ездить на своей машине, подаренной в семнадцать отцом, до колледжа и назад в Лоуренс, тратя на дорогу приблизительно сорок минут туда и сорок обратно. С переездом в Канзас-сити об этих каждодневных поездках можно было позабыть, но это была не первая причина, по которой Дин не остался в Лоуренсе. Когда он скинул некоторые свои вещи в рюкзак и вышел из дома, он почувствовал, что наконец-то освободился от груза, который нес все предыдущие полтора года — от вины, от обиды, от осознания собственной ненужности. Родители предлагали ему вернуться домой сразу же, как узнали, что он порвал с Аластаром (который им категорически не нравился), но Дин отказался. Когда приходит Сэм, взрослый Дин сидит в кухне, там, где еще витает едва уловимый запах сигаретного дыма, и пялится на стакан — точнее, что от него осталось. 2.6 В начале 2006 года — ему двадцать — Дин знакомится с Кастиэлем Новаком. Взрослый Дин как раз заходит в их общую комнату, когда попадает в следующее воспоминание. Он видит приютившую их комнату, в которой они вместе проживали довольно долгое время. На одной половине царит полный бардак, на второй — почти сумасшедший порядок. Комната пустая, поэтому Дин позволяет себе пройтись по ней и осмотреться. На его незаправленной кровати валяется чехол от гитары (сама гитара молчаливо стоит в углу), и Дин, подойдя к ней, перебирает струны. Звук раздается едва слышный. Дин почти подпрыгивает, когда в комнату заходит его двадцатилетняя копия и, скинув ботинки, прыгает на кровать, даже не заметив, что рядом с соседней койкой стоит чья-то черная сумка с вещами. Наверное, именно поэтому, когда заходит Кастиэль — тоже двадцатилетний, в серой футболке и джинсах, со стопкой каких-то книг в руках — он непонимающе пялится на него и садится на кровати. — Чувак, ты двери не перепутал? — хмуро интересуется Дин, мастерски пряча свою заинтересованность (как делает всегда, если парень ему нравится). — Ты кто такой вообще? Тот самый парень разгружает свою ношу, аккуратно положив книги на стол, и подходит к Дину с протянутой рукой. — Кастиэль Джеймс Новак, и, судя по всему, я теперь твой сосед, — невозмутимо отвечает он, спустя какое-то время убрав руку, которую так никто и не пожал. — Погоди, что? Я же договаривался с Эшем, ко мне никого не должны были подселить! — возмущается двадцатилетний Дин. Кастиэль все так же флегматично пожимает плечами. — Ну что ж, видимо, договариваться ты не умеешь, — констатирует он. — Я этому говнюку три бутылки пива отдал! — сокрушается Дин, хлопнув себя по лбу. Юный Дин уже успел отметить, что Кастиэль очень даже симпатичный парень с синими глазами и черными волосами, и это вполне себе компенсирует пиво, с которым Дин вынужден был расстаться просто так. — Ты что, первокурсник? — Нет, — легко отзывается Кас. Ну да, для первокурсника он слишком самоуверенный. — Мы с тобой ровесники, и я тоже второкурсник. Просто там, где я раньше жил, теперь селят новеньких, так как мест не хватает. Я тоже жил один. Он бросает на Дина такой взгляд, что у того мурашки бегут по коже, и он думает: а этот Новак хорош. Взрослый Дин, все еще стоя у гитары, сдерживает смех. Он любуется юным Кастиэлем, наконец-то чувствуя, что он — настоящий. От воспоминаний у него кошки скребут на душе, но он старается об этом не думать, тенью наблюдая за тем, что уже когда-то давно видел, но вспомнил только сейчас. — Эм… Ладно, — сдается Дин под его невозмутимым взглядом. — Но учти, если приводишь кого — предупреждай. Я не фанат живого порно. — Как скажешь. Так и познакомились. Взрослый Дин поворачивает голову к Сэму, стоящему в метре сбоку, и они вместе выходят в другую дверь. — И долго нам еще? — спрашивает Дин, следуя за Сэмом по тому самому хвойному лесу. Только сейчас он замечает, как тут темно, серо и холодно по сравнению с яркими красками его воспоминаний. — Зависит от того, в каком возрасте ты умер, — спокойно отзывается Сэм. — Ну да… — рассеянно говорит Дин, и они снова замолкают. * * * Следующее воспоминание — осень 2006 года. Дин стоит посреди кинотеатра, в холле, где развешены афиши. Сэм тут же, неподалеку. Никого не найдя взглядом, Дин оборачивается к нему, но он лишь пожимает плечами, мол, погоди немного, сейчас начнется. Дин кивает и оборачивается. На протяжении всего своего путешествия он испытывает горькое чувство дежавю, и когда воспоминания приходят, это словно душа его собирается по кусочкам — все, как и сказал поддельный Сэм. Поэтому он просто ждет. — Этот фильм — полный отстой, чувак, поверить не могу, что ты меня на него утащил! — слышит Дин собственное негодование и спустя несколько секунд видит, как он и Кас, двадцатилетние, спускаются с лестницы. — Думаю, ты недооцениваешь режиссуру и сценарий. По-моему, вполне себе неплохая картина, — пожимает плечами Кастиэль. Дин протестующе хмыкает. — Это полная нудятина. Дружище, я больше не пойду с тобой в кино! — говорит он, дожевывая оставшийся в красно-белой полосатой коробочке попкорн. Кастиэль лишь закатывает глаза. — Ну конечно. Ты каждый раз так говоришь, но каждый раз соглашаешься. — Это потому что на халяву, — мудро изрекает Дин, отправив очередную кукурузину себе в рот. — Резонно, — задумчиво пожимает плечами Кастиэль. Он открывает перед молодым Дином дверь, потому что тот слишком занят попкорном, а взрослый Дин идет следом за ними. — А я надеялся, что тебе нравится моя компания. Похоже, я был весьма наивен. — Похоже, что так, — смеется Дин. Они выходят на темную улицу и медленно идут по аллее. Взрослый Дин вспоминает этот день с полуулыбкой. Вокруг ни души, только иногда машины проезжают, и они с Касом идут плечо к плечу, о чем-то переговариваясь. Дружба их зародилась довольно неожиданно, просто однажды они сели посмотреть фильм вместе, потом — выпили пива, поиграли в карты, а в следующий раз Кас позвал его в кино, где Ханна достала им бесплатные билеты и смотрела на Каса взглядом влюбленной собачки. — Какой же ты все-таки продажный, — иронично усмехается Кастиэль, беря немного попкорна из полупустой коробки Дина. — А ты чего хотел? Времена такие, — отзывается двадцатилетний Дин. Они смеются, и он выдает: — Не знал, что ты способен к сарказму. — Кто сказал, что это был сарказм? — почти серьезно интересуется Кастиэль; они стоят под раскидистым старым дубом, казавшимся черным из-за темноты, и лишь благодаря отсвету фонарей Дин может разглядеть его лицо. Они сражаются взглядами, и ни один не хочет отступать. Взрослый Дин стоит в четырех метрах, запоздало поняв, что Сэм в очередной раз куда-то исчез. — Но да, это все-таки был сарказм, — рушит Кас всю атмосферу. Он собирается отойти, возвращая юному Дину личное пространство, но тот хватает его за плечо и, повернув к себе, наспех целует. Взрослый Дин со смешком наблюдает за собой: сколько же в нем было неуверенности тогда, в любую секунду, как ему казалось, Кас мог зарядить ему в нос, после чего они никогда, никогда не смогли бы вот так прогуляться по ночному городу. В конце концов, Аластар мог оказаться прав — вдруг Дин ни на что не годен кроме секса? Может, поэтому у них ничего не получилось? Поэтому Аластар делал практически все, чтобы они возненавидели друг друга до дрожи во всем теле? Но спустя пару мгновений Кастиэль развеивает сомнения Дина ответом и шокирует своим энтузиазмом. Они стоят в темноте, ветер треплет одежду, попкорн рассыпается по траве, выпавший из ослабевших пальцев Дина. — Погоди, погоди, вот черт, — шипит Дин, оторвав его от себя. — Трахаться на улице не самая удачная затея. — У меня тут брат живет недалеко, мы могли бы… — Кас прерывает сам себя новым поцелуем. — Заявиться к твоему брату и типа «Привет, мужик, мы тут потрахаемся, ты не против»? — смеется Дин ему в губы. — Он сейчас в Нью-Йорке, — отзывается Кастиэль, — а я знаю, где он хранит запасные ключи. — Ну и какого черта мы стоим? И взрослый Дин наблюдает, как они чуть ли не наперегонки идут в дом брата Каса, как позже выяснилось — Габриэля. Габриэль и правда оказался в Нью-Йорке, а запасной ключ он прятал под цветочным горшком на крыльце, так что Кас и Дин без особого труда попали в дом. Они кое-как добрались до гостевой комнаты и повалились на кровать, чуть не промахнувшись. — У меня ничего нет, — говорит Кас, — ни резинки, ни черта. — У меня во внутреннем кармане куртки есть резинка, вроде бы, — кое-как выдавливает Дин, развалившийся на кровати в непонятной позе. — Часто у тебя такое? — подначивает Кас, но Дину совершенно не до объяснений типа «шутишь? У меня полгода никого не было, спасибо парню, который смешал меня с дерьмом!». — Может лучше делом займешься? — язвит Дин в ответ. Кас усмехается и, когда все уже готово, берет Дина под коленки и смеется куда-то ему в плечо. — Готов? — Я всегда готов. На этом взрослый Дин выходит из дома, смеясь, как ребенок, от счастья, которое он снова испытывает благодаря этим воспоминаниям. Боже, как давно он не чувствовал себя вновь таким влюбленным и совсем молодым. А Сэм, конечно, встречает его с понимающей улыбкой. * * * В следующем воспоминании Дин оказывается в парке около колледжа. На дворе уже конец 2006, скоро Рождество. Двадцатилетний Дин сидит на одной из скамеек и время от времени кидает важно ходящим вокруг него голубям крошки от недавно купленного хот-дога, который он никак не смог осилить. Взрослый Дин внимательно следит за собой, понемногу вспоминая, что происходит. Тогда они с Касом делили негласный секс по дружбе уже примерно полтора месяца. Дину было хорошо заметно, что Кастиэль хочет адекватных отношений, но сам никак не мог снова на них решиться. Одно только слово «отношения» после Аластара пугало его, ведь Дин так же мог надоесть и Касу, и еще одного столь жестокого расставания после не менее жестоких игр в семью вера Дина в любовь не пережила бы. — Давно ждешь? — спрашивает подошедший Кас. В его черных волосах запутались снежинки прошедшего несколько минут назад снегопада. Дин встает, неловко улыбается и пожимает плечами. — Да не совсем, — говорит он. Они идут по дорожке, и Кас рассказывает, что на Рождество в Канзас-сити съедется вся его «дружная семейка» и лучше бы ему на время свалить из страны. Они идут по парку, и вокруг кружится снег, столь редкий в Канзасе, а рождественские атрибуты заняли свои посты как и полагается раз в году. — Я мог бы познакомить тебя с братьями, если захочешь, — аккуратно предлагает Кас, когда они минуют еще один поворот. — Михаил, конечно, тот еще кошмар, но Габриэль и Люцифер могут тебе понравиться. Они приезжают в Лоуренс, в наш общий семейный дом, через два дня. Ты вроде тоже хотел погостить у родителей? И вот тут-то двадцатилетний Дин начинает паниковать. Он нервно сжимает руки в кулаки и ничего не отвечает по этому поводу. Знакомство с родней — это значит обязательства. Это значит они станут парой, но вторая половинка из Дина никудышная, как он уже успел заметить. Взрослый Дин усмехается: двадцатилетняя его копия еще не знает, сколько всего его и Каса позже будет связывать, как они будут привязаны друг к другу и как будут влюблены; вероятно, они влюблены с первого знакомства, просто осознают это очень медленно. — Кас, я хотел поговорить, — останавливает его Дин посреди тихого местечка. Кас послушно останавливается и кивает. — Конечно. — Я просто… вот же черт… — юный Дин никак не может связать слова в предложения. — Я просто не готов к серьезным отношениям, ладно? Со всеми этими обязательствами и прочим. Секс — это секс, и он у нас просто отпадный, но отношения… слушай, это пока что не для меня. То есть я хочу сказать… — Что ты не хочешь ничего серьезного, — грубо перебивает его Кас. — Я понял. — Кас, я… Я не знаю, как объяснить, — вздыхает он. — Ты просто очешуенный, но черт… — Недостаточно хорош для тебя? — усмехается Кастиэль. — Нет! То есть, Кас, ты тут вообще не при чем… — молодой Дин теряется в собственных словах. — Не обижайся. Я просто еще не готов. — Я все понял, ладно? Тебе нужен секс, не я. Это нормально, — он обнадеживающе улыбается, но он этой улыбки Дину становится как-то холодно — как двадцатилетнему, так и наблюдающему всю эту картину. Это улыбка не человека, которому плевать, а скорее какой-то болезненный оскал. — Нет же… Не так все, — Дин проводит рукой по взмокшим от снега волосам. — Я просто еще не готов. — Все в порядке. Мне ясно, — Кас возобновляет путь. — Идешь? Сегодня ночью обещали метель. Неожиданно для Канзаса, да? Дин догоняет его спустя несколько долгих секунд. Взрослый Дин смотрит им в след. — Какой же я был придурок, — хмыкает он себе под нос, сунув руки в карманы. — Как я вообще мог сравнивать Каса и Аластара? Идиот чертов. — Тебе было больно, и ты боялся, что тебе снова причинят боль, — раздается голос Сэма за спиной, да так, что Дин подскакивает. — Это нормальная реакция любого человека — бояться боли. — Кас никогда не причинял мне такой боли, как Аластар, — неосознанно защищает Каса Дин. Силуэты их прошлых уже растворились в снегопаде. — Он совершенно другой. — Он молчит какое-то время, закусив нижнюю губу. Затем горько улыбается и оборачивается к Сэму: — И как я только мог его вот так бросить? Просто взять и умереть? — Дин смотрит в лицо поддельного младшего брата несколько секунд, прежде чем снова обернуться в ту сторону, где только что скрылись Дин и Кас. — Я могу только рассчитывать, что Сэм приглядит за ним там. Ну… на земле. В мире живых. Или как это называется? Черт знает. Я просто… Боже, я даже не представляю, каково ему сейчас. Я бы просто с ума сошел, если бы он… — Дин замолкает. Он снова оборачивается к Сэму — тот смотрит точно так же вдаль. — Сэм… ну, то есть, настоящий, земной Сэм… Он же приглядит за Касом? Ненастоящий Сэм молчит, лишь пронзительно смотрит на Дина, но тот не знает, как этот взгляд растолковать, так что просто отворачивается. — Идем, — в конце концов говорит Сэм, и они идут к следующему воспоминанию. 2.7 — Какого хрена? — встречает его фраза, когда Дин выходит на чью-то незнакомую кухню и догадывается, что он снова на чье-то тусовке — боже, как много их было в его молодости? — Ты рехнулся, блять? — А что не так? — почти удивленно интересуется Кастиэль, стоящий напротив юного Дина. Взрослый Дин проходит мимо обеденного стола и, скрестив руки на груди, предпринимает попытки вспомнить, что стряслось. — Прекрати строить из себя кретина! — рычит двадцатилетний Дин, да так озлобленно, что взрослый Дин сам чуть ли не вздрагивает, а Касу хоть бы что — он стоит себе неподалеку, невозмутимо отвечая на вопросы. — Ты о Мэг? — выгибает Кас бровь. — Я думал, ты с ней знаком. — Какого черта эта сука делала у тебя на коленях? — Прости? — Блять, Кас! — Дин ударяет по кухонному шкафчику со всей силы. — Я думал, мы… — он не заканчивает, потому что Кас делает это за него. — Мы что? — перебивает он. — Ты же вроде не хотел никаких отношений? Это значит, я тебе ничего не должен. Забыл? Ты сам отшил меня. Они вновь воюют взглядами; Кастиэль спокойно держит оборону, стоя от двадцатилетнего Дина в метре, а Дин тем временем, изо всех сил сжимая кулаки, думает, врезать ли ему. Взрослый Дин хмыкает — он тогда и правда хотел Касу влепить, да так, чтобы у того синяк отцвел прямо на лице. Но затем вспомнился Аластар и то, как они друг друга не ценили — так ревновали, что дрались почти что каждый день. И начинать такое же с Касом… Юный Дин разжимает кулаки и, стряхнув весь гнев, приваливается к стоящему рядом холодильнику. — Прости меня, — говорит он. Он не хочет, чтобы все у них с Касом закончилось так же, как с Аластаром. Тем временем взрослый Дин вспоминает, что эта вечеринка — вечеринка у Эша по случаю Рождества, и вот-вот наступит 2007 год. — Я перегнул палку. — Дин… Я не злюсь, — кажется, Кас хочет сказать что-то другое, но передумывает. — Ты не должен просить прощения. — Я просто… — Он вздыхает, а затем долго смотрит на Каса, обида в котором уже сошла на нет. Взрослый Дин помнит, как быстро Кас отходил от ссор, всегда прощал, умел он это делать. — Может, будешь моим парнем? — вдруг говорит двадцатилетний Дин, вгоняя Каса в ступор. Они молчат несколько секунд, прежде чем юный Дин сам рушит тишину. — Первые и последние мои отношения были не самыми удачными… — Взрослый Дин вспоминает, что тогда впервые рассказал Касу об Аластаре. — Чувак был скотиной. Мы дрались по поводу и без. Прикинь, серьезно дрались. Он мне как-то даже ребро сломал. Зато я потом вернулся из больницы и разбил ему нос. Да… Слушай, я, видимо, не самая удачная кандидатура, но, может... Черт. Не умею я о таком говорить. Прости. Если не хочешь, просто скажи. Я пойму. Кас стоит на месте минуту или около того, и двадцатилетний Дин уже думает, что он и правда передумал, что он не хочет, что не хочет познакомить его с семьей, не хочет быть с ним, ничего не хочет. Но затем он подходит, и они обнимаются. — Что значит "не хочу"? Я сам тебе и предлагал, — усмехается он, щекоча дыханием ушную раковину Дина. Дин издает что-то типа «ПФ!», но он счастлив. — Можем пойти домой, если хочешь. И они правда идут домой. А потом появляется Сэм, и Дин отправляется куда-то дальше. * * * В мае 2007 Кастиэль предложил двадцатиоднолетнему Дину жить вместе в доме его отца, не так давно умершего. Дин особо долго не раздумывал — согласился, поскольку жить в кампусе колледжа ему, честно говоря, поднадоело. Ежедневные сорокаминутные поездки от Лоуренса до Канзас-сити возобновились, но Дин больше не расстраивался по этому поводу, ведь теперь они с Касом ездили вместе. И когда Дин толкает от себя следующую дверь, он не удивляется, оказавшись в знакомом двухэтажном домике. Он проходит в светлую гостиную и оглядывается, замечая, как все убрано, а пульт от телевизора, будь он проклят, лежит на кофейном столике. — Ты не пойдешь знакомиться с моим родителями в этом, — слышит Дин категоричное заявление откуда-то с кухни, и спустя несколько секунд весь дом наполняют разные звуки готовки: стук ножа о деревянную досочку, шипение масла, звон стаканов и тарелок. Дин идет на шум и заглядывает в кухню, где видит двадцатиоднолетнего себя, сидящего за столом, и Каса, шинкующего сладкий перец рядом. Взрослый Дин окидывает взглядом Кастиэля, с усмешкой отмечая на нем его излюбленные строгие черные брюки и рубашку. — Почему же? — удивляется Кастиэль, поворачиваясь к плите на несколько секунд и снова возвращаясь к столу. — Я подумал, что должен произвести хорошее впечатление на твоих родителей. — Ты и так произведешь его и без этого клоунского костюма, — уверенно говорит сидящий на стуле Дин, то и дело воруя у Каса из-под ножа кусочки овощей и фруктов. — Серьезно, чувак, ты похож на офисного планктона. Будто бы тебе не двадцать один, а все сорок, — закатывает юный Дин глаза. Кастиэль хмыкает, не убежденный. — Разве я не должен выглядеть как человек, который настроен серьезно? — интересуется он. — То, что ты настроен серьезно, никакой дурацкий костюм не докажет, — резонно замечает Дин, взяв полоску желтого сладкого перца. — А то, что я в состоянии обеспечить нам будущее? — предлагает Кастиэль. — Поосторожней, дружище, я тебе не домохозяйка, меня обеспечивать не нужно, — двадцатиоднолетний Дин кидает в него недоеденным перцем. — Я и сам смогу нас обеспечить. — Не знаю, в фартуке на голое тело ты бы смотрелся неплохо, — пожимает плечами Кас, и Дин почему-то краснеет. — Заткнись, — смущается он, но изо всех сил это прячет. Дин вспоминает этот день с теплотой на душе — то, как он знакомил Каса с родителями, как волновался, но вместе с тем был уверен, что он им понравится. Сэмми шел уже семнадцатый год, и он сам вот-вот должен был привести на знакомство девушку; плюс ко всему обещались зайти познакомиться с Касом несколько лучших друзей Дина — по большей части его старые одноклассники: Бенни, Чарли и Кевин. В тот вечер они устроили большой семейный ужин, на который немного позднее заглянул и Бобби со своей новой семьей — Эллен и Джо. Тогда Дину казалось, что наступило Рождество, и вот-вот в дверь постучится Санта Клаус. Ощущение праздника не оставляло молодого Дина потом еще очень долгое время. Когда приходят Мэри и Джон, у взрослого Дина подпрыгивает сердце в груди. Он оборачивается на их голос и видит маму — свою любимую, дорогую маму, чуть постаревшую с его первого воспоминания, но не менее красивую, а рядом стоит отец. В руках у мамы тарелка с яблочным пирогом, и когда Дин неловко представляет им Каса, она ставит пирог на стол и обнимает его. Джон в свою очередь сдержанно пожимает руку Кастиэля. В семь вечера вся семья Винчестеров — и кровная, и нет — в сборе, сидит за столом, переговаривается и смеется, и Дин садится неподалеку, в угол, наблюдая за ними, за самыми дорогими людьми. За рыжеволосой Чарли, которая никак не может налюбоваться Касом, за кудрявой Джо, занятой примерно тем же, за Бобби и Эллен, за Сэмом, обсуждающим что-то с парнем своего брата (кажется, они говорили о перспективах Сэма поступить в Стэнфорд, которые были очень даже высокими, и Кас сказал, что в Сан-Франциско Сэму сможет помочь еще один его брат Люцифер, который как раз в то время жил там), за Кевином и его мамой, за Бенни, и, конечно, за своими родителями, и все думает, что никогда больше не сможет увидеть их. Не иллюзии, не воспоминания, а их настоящих. Разумеется, никто не выбирает время своей смерти, но как бы ему хотелось никогда не бросать всех этих людей. Он помнит, как Сэм подошел к нему на кухне, пока Дин резал пирог, и сказал с улыбкой лишь одну фразу: «Он крут». Дину от этого сделалось тогда так радостно и хорошо, что он чуть было не покраснел прямо у брата на глазах. Он пробормотал нечто вроде «Пф, больно надо было», имея в виду благословение Сэма, хотя было отлично видно, как ему оно важно. От осознания собственной беспомощности у Дина все внутри стынет, и по телу расползается холодок. Как же страшно быть совершенно одному, думает он. Чертовски страшно. Дин бы сидел там, в углу, еще вечность, но тут появляется Сэм, и они идут куда-то в темноту. * * * Теперь Дин оказывается в длинном коридоре, похожем на больничный. Он такой большой, что, кажется, тянется вдаль бесконечность, а по бокам закрытые наглухо двери. Дин оглядывается несколько раз, но никого не видит; порыв ветра треплет его рубашку, и ему на пару минут становится холодно. — Эй! — кричит Дин, и голос его, ударяясь о стены, разбивается на долгое эхо. Под потолком горят тусклые лампы, некоторые время от времени мигают. Дин думает, что это какой-то госпиталь, но никак не может вспомнить, что же он здесь делает. Поэтому он просто идет вперед, и шаги его гремят, словно удары гонга в мертвой тишине. Он идет и идет, пока не видит, что где-то вдалеке одна из многочисленных дверей открыта, из щелочки сочится слабый свет. Дин оглядывается еще раз, прежде чем подбежать к двери и приоткрыть побольше. Посреди большого холодного помещения стоит операционный стол. Дин осматривается, но никого не видит, никого, кроме накрытого белой тканью тела. Дин чувствует, как страх волнами накрывает все его существо. Неужели это он там лежит? Неужели он увидит собственный труп? Руки начинают мелко трястись, но Дин не намерен отступать, поэтому он подходит к столу и, несмело взявшись за самый край ткани, тянет на себя. Дин отскакивает на метр, чуть не запутывается в собственных ногах и почти падает назад. На столе лежит Сэм; его кожа бледная-бледная, отливает желтоватым оттенком, губы посинели, волосы растрепаны, а глаза закрыты. Дин едва сдерживает вскрик — все внутри него переворачивается, и он чувствует, что ноги слабеют. В груди Сэма, в районе сердца, зияет почерневшая дыра от пули. Дин пораженно пялится на труп младшего брата, и от медленно возвращающихся на прежние места воспоминаний его голова раскалывается, а глаза начинают щипать от слез. Он трясет Сэма раз, трясет второй, но тот мертвее мертвого. — Сэм! СЭММИ! СЭМ! — Дин почти не слышит своего голоса, но кричит он, кажется, во всю мощь легких, руки его железной хваткой вцепляются в ледяные плечи Сэма, в его волосы, но тот неподвижен. — СЭМ! Дин отходит от стола и приваливается к стене, медленно съезжая по ней вниз. Щеки блестят от слез. Его младший брат мертв. Сэм, тот, кого он растил, о ком заботился. Он не присмотрит за Касом, он не оплачет смерть Дина, потому что он уже умер. Умер раньше, чем его старший брат. — Дин, пожалуйста, — доносится тихий голос Каса из коридора, и Дин догадывается, что там так же сидит в полнейшей прострации его двадцатичетырехлетняя копия. — Тихо. Тихо, Дин… Дин пялится на труп младшего брата, не способный отвести глаз. Сэмми умер. Это воспоминание, думает Дин, сам не понимая, как еще способен мыслить, — 25 марта 2010 года, ему уже было двадцать четыре года, они с Касом играли в бадминтон во дворе недавно купленного в честь окончания колледжа дома, когда раздался звонок, и едва соединяющий слова в предложения отец сообщил, что Сэмми застрелили в Сан-Франциско при попытке ограбления супермаркета. Сэм оказал сопротивление, и нервный преступник, не глядя, выстрелил прямо в него. Смерть пришла спустя десять минут; малолетний грабитель испугался и пустился наутек, и очевидцы вызвали «скорую», но те не успели помочь: пуля задела жизненно важные органы. Через три дня убийца явился в отделение полиции и добровольно сдался. Так как маме стало плохо после новости о гибели ее младшего сына, Мэри попала в больницу, и отец остался с ней, а Дину предстояло ехать через всю страну в Калифорнию, чтобы опознать Сэма и забрать его тело в Лоуренс. Когда Дин приехал, в морге он встретился с заплаканной бледной Джессикой — возлюбленной Сэмми, которую он привозил на прошлое Рождество знакомиться. Дин ничего вокруг не слышит — он совершенно отдалился от происходящего и сейчас стал похож на тряпичную куклу. Когда приходит поддельный Сэм, Дин даже не понимает, что тот говорит — он видит боковым зрением его длинные ноги, но все его внимание приковано к телу на столе. К Сэму. — Дин, нам пора, — доносится до Дина едва уловимый голос. — Дин. — Отвали, — безжизненно говорит Дин, — отвали от меня. — Он поднимает бесцветный взгляд на ненастоящего Сэма. — Нужно идти дальше, — говорит тот. — Дальше? — смеется Дин, и от горечи у него язык сводит. — Да пошел ты, — он проводит рукой по лицу, стирая слезы. — Пошел ты! — В одну секунду он подскакивает и толкает ненастоящего Сэма. Руки сжимаются в кулаки. — Он… — Дин тяжело вздыхает. — Он умер? Он правда… — Ты знаешь ответ, — спокойно говорит чужак. — Теперь знаешь. — Блять! — вырывается у Дина, и он с размаху бьет кулаком в стену. — Почему ты не сказал мне? Какого черта ты сразу мне не сказал?! — Ты должен был вспомнить сам, — невозмутимо отвечает Сэм. — Я не имею право влезать в историю твоей жизни. — Дин поджимает губы до тонкой линии. — А теперь пора идти дальше. — Я не пойду, — Дин демонстративно садится на пол. — Я не пойду. Я не хочу больше знать, что там… Я не хочу больше знать! — и он не врет. Он искренне говорит правду. Если там, вдали, одна только боль, то какой смысл о ней знать, если все уже кончено? Дин уже мертв, так? Значит, и вспоминать нет больше смысла. — Ты не можешь остановиться, — спокойно оспаривает его домыслы Сэм. — Назад дороги нет. Ты и сам знаешь. Это твоя жизнь, Дин. — Да мне плевать! Плевать! — кричит он. Сэм вздыхает. — Если ты не продолжишь путь, останешься здесь навсегда, — Сэм садится перед ним на корточки. — Лимб страшнее смерти, когда о нем знаешь. В конечном счете ты вспомнишь всю свою жизнь, но в рай… в рай попасть уже не сможешь. Дин чувствует, как новый поток слез катится по щекам, и молчит. Боль внутри пульсирует, не давая ему ни вздохнуть спокойно, ни сопротивляться. — Я… — Дин вздыхает. — Я снова все забуду, если найду этот… этот чертов свой рай? Я все это… Я забуду? Сэм мягко улыбается. — Ты уснешь. Навсегда. А во сне не больно. Они еще сидят на ледяном полу какое-то время; Дин чувствует, как слезы высыхают на щеках и стягивают кожу. Он поднимается на трясущиеся ноги и, глубоко вдохнув отвратительный воздух, пахнущий медикаментами и смертью, идет дальше. 2.8 Новая дверь ведет Дина, апатичного и едва передвигающего ноги, в апрель 2010. Он оказывается в новом доме — после смерти Сэма Кас подумал, что Дину не помешала бы смена обстановки, и они перебрались в Топику на пару месяцев, сняв там жилище. В Лоуренсе каждый уголок напоминал Дину о детстве, о том, как они с Сэмом гоняли мяч, или как бегали за соседской собакой, или как делали качели из старой шины и каната — весь Лоуренс был пропитан воспоминаниями, которые вгоняли Дина в едкую меланхолию. Бобби дал ему отпуск на два месяца, но Касу удалось вырваться лишь на неделю, и он почти каждый день был вынужден возвращаться в Канзас-сити. Когда Дин входит в затемненную гостиную с зашторенными занавесками на окнах, то видит себя на диване у телевизора. Двадцатичетырехлетняя его копия сидит в окружении милых цветных подушек, флегматично листая каналы на ТВ. Лицо его, освещенное бледно-голубым отсветом экрана, не выражает ничего. Настоящий Дин вздыхает, садясь в кресло и, уперев локти в колени, роняет голову на ладони. Он помнит это время — время, пропитанное болезненным осознанием того, что жизнь — это только вспышка перед смертью, что каждый человек, который ему дорог, однажды его покинет, и от этого никуда не деться, не скрыться. В голове его была куча всяких воспоминаний, мелькавших, словно молния — беззвучно, резко, освещая все пространство вокруг только для того, чтобы после погрузить его во тьму. Это было время, когда Дин чувствовал себя неполноценным без Сэма. — Дин, ты будешь ужинать? — Кастиэль появляется внезапно, с кухни; настоящий Дин окидывает его взглядом, отмечая, что он почти не изменился. Тот, к кому Кас обращается, и бровью не ведет. — Дин, пожалуйста, скажи что-нибудь, — Кастиэль присаживается на край дивана. На нем черная футболка и домашние выбеленные тут да там от частых стирок джинсы. — Дин, ты не говоришь со мной уже вторую неделю. Пожалуйста, не закрывайся от меня, слышишь? Настоящий Дин тяжело вздыхает, вспоминая, как построил вокруг себя непробиваемую скорлупу для всех: для родителей, для друзей и, конечно, для Кастиэля. Страх от осознания, что однажды он потеряет их всех, сделал из прежнего Дина молчаливого робота, отвечающего только односложными фразами: «да, нет, не знаю, наверное, может быть». Он вдруг решил, что если постарается отгородиться от всех, то переживать их гибель ему будет легче, и самому же было смешно от собственных мыслей. — Дин… — Кас пробует коснуться его, но прошлый Дин резко вырывает свое запястье из его слабого захвата. — Отвали ты уже от меня! — рычит он, словно кот, которому с силой наступили на хвост. — Чего ты от меня хочешь? Сказал же, отъебись! — Прости, — говорит Кас, поднимается с дивана и уходит, оставляя того, старого Дина один на один с собственной совестью. Какое-то время он сидит на диване, сжимая кулаки до белых костяшек, а затем поднимается и, кинув пульт на одну из подушек, идет в кухню. Кас стоит у раковины и молча моет посуду (хотя вообще-то очередь Дина, но Кас ему этого не говорит). Двадцатичетырехлетний Дин стоит неподалеку, поджав губы, пока в конце концов не сдается и не подходит к нему со спины, обнимая так, будто собирается задушить. Он прижимается щекой к его правому плечу, изо всех сил стискивая руки. — Дин? — Кас оборачивается, немного озадаченный. Его руки мокрые, в пене, но Дину все равно, когда Кас обнимает его в ответ. — Прости меня, ради всего святого, — бубнит Дин, не смотря ему в лицо. — Я кретин. Я не хочу тебя обидеть, просто… Кас кивает, позволяя ему не заканчивать столь сложное для него признание. — Я люблю тебя, — говорит Кастиэль. — Просто знай: я не буду докучать тебе своим присутствием, если ты того не хочешь, но не бегай от меня. Я понимаю, что тебе тяжело, но… — Нет, это ты прости, я, правда, ступил, — прежний Дин мягко щекочет дыханием ухо Кастиэля, пока тот гладит его по спине сырой рукой. — Просто... пообещай мне, что не бросишь меня вот так, — он чувствует, как в носу начинает щекотать от подступающих ненужных слез и быстро их отгоняет. — Разумеется, — отвечает тихо Кас, почти шепотом, боясь нарушить их идиллию громким голосом. Настоящий Дин еще какое-то время топчется на пороге кухни, глядя на них, а потом уходит с легкой усмешкой на губах. Кас его не бросил. Он сам ушел. Он умер. * * * Дина встречает просторный отельный номер. Интерьер выполнен в мягких пастельных тонах, на широких окнах темные занавески, два телевизора, черные плазмы, один висит в небольшой гостиной, второй — в спальне с громадной, застеленной бархатным пледом кроватью. Дин ступает по паркету почти неслышно; он проводит рукой по мягкой обивке дивана, стоящего напротив стеклянного журнального столика. Это Лас-Вегас, 2012 год. Кастиэль и Дин отправились погостить к Габриэлю, одному из старших Новаков, с которым Кас не общался где-то три года. Гейб, конечно, сразу же пригласил их к себе в дом, однако обида Каса на него — за то, что тот бросил семью сразу после ухода Люцифера — была слишком свежа, и они уехали в отель. Дин помнит Гейба веселым парнем низенького роста со светлыми волосами и тонкими губами — парня, совершенно непохожего на Каса, как внешне, так и внутренне. Позже они объяснили, что у них разные матери; лишь с Михаилом и Люцифером, двумя близнецами, Кас имел общих родителей. Бальтазар и Габриэль оба были от разных женщин, но воспитывались в семье Новаков. Габриэль держал несколько кондитерских фабрик, одна из которых находилась как раз в Вегасе. В отличии от Люцифера и Бальтазара, которые работали на семейный бизнес, исполняя обязанности замов Каса еще в двух отделениях фирмы отца, находящихся в Нью-Йорке и Сан-Франциско, Габриэль полностью отдалился от семейного бизнеса и открыл свое дело. В августе 2012 он созвонился с Касом под предлогом работы и между делом предложил встретиться; Кас, конечно, отказался поначалу, но Дин уговорил его почти сразу. Дин помнит этот день — он сказал, что нужно ценить свою семью, пока она еще есть. В любую секунду какой-нибудь долбанутый ублюдок мог попытаться ограбить магазин, в котором Гейб покупал газировку, и выстрелить ему в сердце. А там, на опознании тела, в этом жутком морге с серыми стенами и запахом смертью, все обиды прощаются, вот только это уже не имеет никакого значения. — Ты уверен, что мы здесь останемся? — в номер заходят Кас и Дин, им уже по двадцать шесть. Прежний Дин почти не изменился, может, разве что черты лица чуть заострились. Они оба придерживают небольшие дорожные сумки, висящие на плече у каждого. — Мы можем вернуться в Лоуренс, — отзывается Кастиэль, проходя вглубь номера и включив приглушенный свет торшеров. — Я не об этом, — говорит Дин, кинув свою сумку на пол. — Просто… Знаешь, у Гейба приличный дом. А от этого пафоса меня тошнит. — Дин, — со вздохом Кас подходит к нему близко-близко и, сняв с него куртку, кладет руки ему на бока. — Мы это уже обсуждали. — Да я в курсе, — Дин проводит пальцами вверх по его рукам, касается плеч, а затем убирает его руки, чтобы пройти в крохотную кухню, никак не отделенную от гостиной. Она выглядит сдержано и со вкусом, как и весь номер, но все равно Дину не нравится. — Но Гейб — нормальный парень. Ты правда должен простить его. Наблюдая за ними, настоящий Дин присаживается на подлокотник. Кас проходит к обеденному столу и берет небольшой черный телефон. — Что ты будешь есть? Прошлый Дин проходит в гостиную и стягивает клетчатую рубашку, устало отбрасывает ее на край дивана. — После всего того, что я съел у Гейба, боюсь, в меня больше ничего не влезет, — говорит он, плюхаясь между разноцветных подушек. Кастиэль согласно кивает, небрежно потирает глаза. — Да, точно, — соглашается он. — Прости. Забыл. — Ничего, Кас, — Дин машет ему рукой с другой стороны номера, подзывая к себе. Кас тем не менее сидит на стуле, все еще держа в руках телефон. Они молчат, и настоящий Дин пытается вспомнить, почему же это воспоминание так важно для него. Он перебирает в памяти то время: они с Касом вернулись из Топики в конце 2010 и купили дом в Канзас-сити, чтобы Касу не нужно было тратить на поездку на работу по сорок минут. Однако Дин все равно возвращался в Лоуренс в «Мастерскую Сингера», где работал во время и после колледжа, ведь машины ему нравились с детства, и он мечтал связать свою жизнь с ними. Работа приносила и удовольствие, и прибыль — Дин зачастую занимался старыми тачками или особо тяжелыми случаями. Они с Касом жили вместе, временами отправлялись в отпуск — снимали небольшой дом где-нибудь в глухом местечке на берегу озера или реки и жили там неделю или полторы. Прекрасное было время. Хоть и без Сэма. — Поехали куда-нибудь? — резко разрушает тишину Кастиэль, задумчиво уставившись в окно, на огоньки темнеющего Вегаса. Дин, успевший задремать, приоткрывает один глаз и скашивает взгляд в сторону Каса. — Куда? — интересуется он с легкой улыбкой. — Да куда угодно, — вдруг совершенно уверенно и свободно отвечает Кастиэль и смотрит на Дина. — В Европу. В Японию. В Канаду. В Мексику. Боже, да хоть в Россию! Поедем? На земле столько мест, где я мечтал всю жизнь побывать... — Ты серьезно? — немного недоверчиво уточняет Дин, потому что... ну, а как же работа? Как же вездесущий Майкл? Как же, в конце концов, мастерская? Спустя секунду все эти вопросы он озвучивает, но Кас на них лишь слабо усмехается. — Да черт с ней, с работой, — заявляет он бескомпромиссно. Они с минуту неотрывно смотрят друг другу в глаза, оба знают, что ответ уже известен. — Я слышал, в России вокруг одна мафия, водка и медведи, — тихо говорит Дин, приподняв уголки губ. Кастиэль смеется. — Да, а в Японии и Китае едят червей и жуков, — поддакивает он. — Я б попробовал... — Чувак, это омерзительно! — Жизнь одна, попробовать нужно все, — парирует Кас, — к тому же, ты не знаешь, какие они на вкус. Тебе может понравиться. — Он улыбается наигранному отвращению на лице Дина. — Знаешь, я слышал, в Китае едят сырые куриные лапы как попкорн. — В Китай мы не едем, — хохочет Дин. — Заметано, — соглашается Кас. Он поднимается со стула и идет к дивану, плюхается рядом с Дином и одной рукой обнимает его за плечи. — Мы поедем на Мачу-Пикчу, — совершенно уверенно говорит Кастиэль и чуть мечтательно улыбается. — Ты даже представить не можешь, как там красиво. А потом махнем... Ну, куда сам скажешь. — И в Африку? На Сафари? — хмыкает Дин. — Без вопросов. На следующий день они действительно берут билеты и просто улетают. Дин вспоминает это, сидя напротив двух знакомых копий и наблюдая, как они спорят о жуках, о Каменных Истуканах, которых посетят сразу после города древних инков, о русской водке и ирландском виски. Он думает, что тогда они были... счастливыми? Радостными? Влюбленными? Смерть Сэма тогда еще лежала на сердце Дина мертвым грузом, но Кас брал половину этого груза на себя, и вдвоем было куда легче. Наверное, поэтому они позволили себе это грандиозное путешествие. Когда Дин поднимается с кресла, за его спиной уже стоит ненастоящий Сэм, и они уходят. 2.9 Следующее воспоминание — их не так давно купленный дом в Канзас-сити, небольшой, с тремя спальными комнатами (две для гостей и одна хозяйская). Он находится в спальном районе, окруженный милым садом, и когда Дин там оказывается, он понимает, что это именно то самое место, где он «спал», будучи в своем раю, который на самом деле оказался и не его раем вовсе. Он проходит в молчаливую гостиную, чувствуя холодок страха по коже — воспоминания о том вечном дне все еще сильны, и он боится, что все повторится вновь. Поэтому ступает по паркету чуть боязно, аккуратно, будто пол сейчас провалится под его ногами. Дину кажется, что он вернулся обратно, снова обошел вокруг этого крошечного мира, словно та девочка с синими волосами*, и оказался там же, откуда пришел. Он обходит диван, надеясь найти хоть что-нибудь отличительное, и наконец замечает, что пульт от телевизора лежит на кофейном столике, а не валяется под диваном. Это заставляет его спокойно выдохнуть — нет, этот дом — совершенно другое место. Бояться нечего. — Ты не вернулся, — подтверждает его догадку Сэм. Дин оборачивается, видит, что тот стоит неподалеку; его длинные руки как-то нелепо лежат вдоль тела — раньше Сэмми прятал их в карманы. Дин вспоминает недавнюю увиденную им сцену и прикусывает губу. Раньше. Сэма теперь нет, и все, касающееся его, теперь превратилось в ТОГДА. — Ну слава богу, — саркастично бормочет Дин, оглядываясь, отмечая несколько фотографий тут да там. На одной из них даже изображен Сэм, ему там восемнадцать и он стоит в черном балахоне, счастливый, что закончил школу. Его выпускной. Дин отворачивается от снимка — ему неохота смотреть. Он уже знает, что Сэм погиб, что Сэма больше нет, и этого ему достаточно. Остается только вспомнить собственную смерть, чтобы понять, было ли страшно умирать Сэму? — Бобби обещал дать пару выходных, — доносится до Дина собственный голос, и он оборачивается, смотря, как на кухне, за обеденным столом, сидит он прежний и Кастиэль. Так как на Касе белая рубашка и офисные брюки, настоящий Дин предполагает, что они оба только что вернулись с работы и ужинают. — Так что можем съездить куда-нибудь еще. Например, знаешь, на Аляску. — Кастиэль выгибает бровь, смотря на Дина, и тот пожимает плечами. — Не смотри так на меня, чувак, на Аляске круто! — Нисколько не сомневаюсь, — улыбается Кастиэль; только сейчас настоящий Дин вдруг понимает, что тот стал выглядеть более усталым, под глазами залегли тени, а кожа его, некогда покрытая мягким естественным загаром, побледнела. — Люк ездил на Аляску, сказал, там повсюду стоят знаки «Осторожно, медведи!». — Ты видел когда-нибудь медведя? — интересуется прежний Дин, отпив из своей бутылки немного пива. — Разве что в зоопарке, — пожимает плечами Кас; весь ужин он какой-то странный, немного отрешенный. — А ты? — Не-а, но хотелось бы, — Дин слабо улыбается. Кастиэль кивает, и они снова молчат. — Дин, нужно поговорить, — наконец выдает Кас, и по нему видно, что сказать это он хочет уже давно. Дин кивает, выжидающе смотрит на него. Кастиэль кивает будто бы сам себе. — Я сходил к врачу, как ты и просил. Ну, по поводу этой вечной головной боли и обмороков. — Ага, — соглашается тот, старый Дин, — так это от работы, как я и говорил? Кас, тебе правда надо побольше отдыхать. Типа серьезно. Ты скоро с катушек съедешь. Все эти твои глюки и обмороки — это ненормально. Сам знаешь. — Конечно, — усмехается Кастиэль, — и нет, это не от работы. Ты только не переживай, хорошо? — Хорошо, — неуверенно улыбается Дин. — Что случилось-то? Мне придется делать тебе релаксирующий массаж каждый вечер или что? Кас смотрит ему в лицо какое-то время, на его губах мягкая полуулыбка, вгоняющая наблюдающего за ними настоящего Дина в панику. Что это значит? Почему он так выглядит? — У меня рак, — говорит он; слова его спокойные, размеренные, даже голос не дрожит ни капельки, но звучат они, как три четких выстрела, прямо в цель. — Рак головного мозга. Неоперабельный. Молчание. Такое громкое, что в ушах пищит. Прежний Дин смотрит на него, не в силах оторвать взгляда. В голове у него, как и у мертвого Дина, — пустота. Только последний от боли, разливающейся в нем, так челюсти стискивает, что те скрипят. — Чего? — со смешком переспрашивает Дин, явно не веря. Нет, верить-то он верит, но принять — нет, не может. Он еще долго не примет, думает настоящий Дин. Это — январь 2014 года. — Ты шутишь, да? Если да, то, клянусь проклятым богом, это вообще не смешно. Ни капли, блять, не смешно. Ни капельки. — Прости, ладно? — Кас протягивает руку и мягко сжимает его ладонь, лежащую на столешнице. — Док сказал, обратились слишком поздно. Нужно было раньше приходить, когда боли только начались. А я думал, это от стресса. Тошнота эта, обмороки, плохие сны… Знаешь, от работы. Да ты не волнуйся только, пожалуйста, ладно? Ты не волнуйся. — Блять! — кричит Дин, смахивает свою пустую тарелку со стола вместе с чашкой и вскакивает. — Блять! — повторяет он отчаянным воплем. — Блять! Блять! БЛЯТЬ! — Дин, тише, — Кас встает следом за ним, но Дин не слушает. Он хватается за волосы, и все его тело дрожит. — Дин, ну тихо. Все хорошо. Тихо. Прости меня. Прости меня. — Какого черта, Кас? — Дин стучит кулаком по кухонном шкафчику, к которому отвернулся, чтобы не показать смесь боли, отчаяния и страха на своем лице. — Почему, блять, мы? Почему я? Почему умирают самые дорогие мне люди, блять, почему?! — Прости, — повторяет Кас, как заведенный, — прости, прости меня, прости… Мертвый Дин стоит неподвижно у стены, не чувствуя пола под ногами. Когда приходит Сэм, у него в глазах стоят слезы, из-за которых он видит все сквозь пелену воды. — Я... — тихо говорит он, — я потерял его? Сэм ничего не говорит, потому что ему нельзя. Вместо этого он указывает на другую дверь. * * * Дина, совершенно лишенного всяких эмоций, встречает эхо слитых воедино голосов. Он медленно бредет меж пустующих скамеек в церкви, лишь на мгновение остановившись, чтобы понять, где находится. Вокруг царит полумрак, пламя свечей чуть дрожит при сильном колыхании ветра, залетевшего вместе с прихожанами. Дин идет вперед; в ушах у него звенит хор, размеренно напевая, и Дин даже может выловить некоторые слова на латыни, но не хочет. Он просто преодолевает это чудовищно огромное для него расстояние, вспоминая, что это — 29 мая 2014 года, день, когда Касу, отказавшемуся от лечения, стало особенно плохо и его реанимировали. Церковь при госпитале, вспоминает Дин, поэтому она такая крохотная. Он идет вплоть до Распятия и, кинув на силуэт Иисуса короткий взгляд, садится на самую первую от него скамью. Сбоку — прежняя копия Дина Винчестера, иссохшего, осунувшегося, совсем не похожего на самого себя. Старый Дин сидит, опершись локтями о колени и придерживая голову ладонями. Кажется, он что-то шепчет, но уже умерший Дин не слышит, что именно. Хор, эта магическая песня, слова, разлетающиеся по церкви, словно белые голуби. Слова оседают на душе Дина, превращаясь в непробиваемый кокон забвения, и он лишь каким-то чудом умудряется услышать едва громкий полушепот, слетающий у прежнего Дина с губ. — Пожалуйста, просто помоги ему, — говорит прошлый Дин, сложив руки так, словно молится. Он не умеет молиться, вспоминает настоящий Дин, и никогда не умел. Однако в тот момент отчаяние было столь сильно, столь душило, что выхода больше не оставалось — либо уйти домой из госпиталя и просидеть в спальне, как забытая фарфоровая кукла, всю ночь, либо прийти сюда и сделать вид, что чудеса бывают. — Я же не много прошу, — он закусывает нижнюю губу так, чтобы боль разлилась по ней. — Я в курсе, что у тебя какие-то там проблемы с такими, как мы, в смысле... То, что мы вместе… Черт подери! Просто не мог бы ты забыть о своих предрассудках на одно мгновение и... Я никогда ни о чем тебя не просил, но, пожалуйста, если ты меня слышишь... просто помоги ему. Все, что мне нужно. Я не знаю, как это делается, я... Боже... Прежний Дин проводит рукой по усталому лицу, стараясь смахнуть очевидные последствия бессонницы. Его сердце — хрупкая статуэтка, готовая вот-вот разбиться. Единственный, кто способен удержать его от забвения, — Кастиэль Новак, который в конце мая 2014 года уже лежал в больнице полуживой, вымотанный болезнью и всеми теми эмоциями, что он испытал за прошедшие месяцы, когда объяснял родным и друзьям, почему следующее Рождество они отметят без него. Хор больше не способен заглушить бешено стучащее сердце Дина; оно колотится где-то в горле, мешая вдохнуть. Дин поднимается со скамьи, не в силах больше вытерпеть этого давления, и просто уходит прочь, не дожидаясь Сэма, и шаги его гулко раздаются в замершем воспоминании. Он знает, что это почти конец. Только не думает об этом. 2.10 Кас отказался от лечения. Это Дин вспоминает, когда оказывается в больнице, почти такой же, как в Сан-Франциско, где лежал убитый Сэм. Рак был неоперабельный, так что доктора предложили сомнительную терапию за сумасшедшие деньги, и хоть эти деньги у Каса были, он не захотел распорядиться ими как положено. Вместо этого он сказал: — Я хочу прожить последние месяцы своей жизни не блюющим на каждом углу и лысеющим, а так, как я захочу, понимаешь? Дин, нет никакой гарантии, что мне это поможет. — Дин помнит, как Кас проводил своими бледными тонкими пальцами по его лицу. — Но доктор сказал... — беспомощно бормотал Дин тогда. — Этот док — лгун, он лишь хочет вытрясти из нас деньги. Дин, мне не жалко никаких денег, лишь бы остаться с тобой как можно подольше, слышишь, но... что, если это продлит мне жизнь на полгода? Или на пару месяцев? Неужели ты не понимаешь, что тогда расставание будет еще более болезненным? Дин тогда ничего не ответил — он просто молча его поцеловал. Не так, как целуют на прощанье — это был их простой поцелуй. Они отказались от лечения, и врач дал им на все про все четыре месяца. По истечению этого срока Кастиэль должен был умереть. Когда Дин идет по длинному больничному коридору, внутри него все так переворачивается, сжимается и болит, что сил никаких уже нет. Плакать он не может — слез нет, глаза сухие. Он не хочет идти вперед, зная, какую боль испытает, но понимает, что должен. Он должен закончить со всем этим, чтобы вновь забыть. Когда он видит приоткрытую дверь палаты, он заглядывает туда без особой смелости. На кровати, под капельницами и прочим больничным дерьмом, которое всегда нагоняло на него ужас, лежит Кастиэль, кожа его бледнее чем когда-либо, а сам он будто похудел фунтов на двадцать. Рядом с ним сидит двадцативосьмилетний Дин и читает ему какую-то книгу. Кажется, она называется «Мор, ученик Смерти», и Кас время от времени улыбается на каких-то особо смешных моментах. Сам прошлый Дин тоже побледнел, осунулся, и глаза его будто сами собой поблекли. Он похож на выжатый лимон. — Дин, — зовет Кас тихим голосом, когда тот перелистывает страницу. — Что? — Дин убирает книгу. — Позвать врача? — Нет. Не нужно, я просто... — он мягко держит Дина за руку, потирая тыльную сторону его ладони большим пальцем. — Иди, отдохни, ладно? Пойди домой, выспись. Ты выглядишь неважно. Дин слабо улыбается и откидывается на спинку неудобного стула. — Да не, — уверяет он. — Я в норме. Все в порядке, Кас. Я посижу. — Дин, пожалуйста, — спорит Кастиэль, чуть хмурясь. — Со мной ничего не случится. Не переживай так. Просто поверь мне. Они смотрят друг другу в глаза около минуты. Затем Дин вздыхает и кладет книжку на прикроватную тумбочку. — Ладно, — сдается он. — Я отойду на пару часиков и вернусь, хорошо? — Конечно, — кивает Кастиэль. — Приходи утром. Отоспись как следует. — Оставайся здесь, — шутит Дин, слабо улыбаясь. Он наклоняется и мягко целует Кастиэля в скулу. — Я вернусь скоро. Я люблю тебя. — Кастиэль улыбается в ответ. Глаза его потускнели, но не менее прекрасны. —Вот мы неудачники, да? Так облажаться с этим раком, — тихо говорит он словно сам себе, задумчиво проводя пальцами по волосам Кастиэля. — Нам некого винить, — отзывается Кастиэль с той же легкой полусонной улыбкой на бледных потрескавшихся губах. — Я прожил прекрасную жизнь. Я встретил человека, которого полюбил больше всего на свете, не расставался с ним никогда. У меня есть лучшие друзья, о которых можно только мечтать, и лучшие братья. Мы с тобой, Дин, прожили прекрасных восемь лет вместе. Неужели нам есть о чем печалиться? Дин поджимает губы в тонкую линию и кивает. Конечно, не о чем. — Я скоро вернусь, — только и отвечает он, а потом уходит. Настоящий Дин еще какое-то время смотрит на белоснежного Каса, на синие круги у него под глазами, а затем, коснувшись его руки, идет вслед за Дином. Когда он выходит в коридор, прикрывая за собой дверь в палату, Дин уже возвращается обратно. Он в другой рубашке и выглядит посвежее после здорового сна. Когда он здоровается с медсестрой, направляясь в палату Кастиэля, та его останавливает. — Дин, — тихо зовет она, темнокожая пожилая женщина, которая заботилась о Касе, пока Дина не было рядом. Дин оборачивается и смотрит в ее лицо, и каждая ее глубокая морщинка будто бы наполнена скорбью, и он сразу понимает: это конец. Все закончено. Касу больше не больно. Миссис Лонели медленно качает головой, а сама все глядит Дину в глаза. — Мне так жаль. Так жаль, мой мальчик... Дин — и прошлый и настоящий — смотрит на нее, словно она выстрелила ему где-то в районе сердца, как однажды грабитель выстрелил его младшему брату Сэму, а затем садится-падает на стоящий у стены стул, почти что промахнувшись. На его лице такое выражение, будто в одну минуту вся планета разломилась на две половинки. Миссис Лонели поджимает губы, не решаясь подойти. Она что-то говорит проходящему мимо врачу — что-то вроде «Док, принесите успокоительное, это срочно», но тот, прошлый Дин, не слышит: его руки мелко потряхивает, в горле стоит неприятный ком, и он качает головой туда-сюда, словно старается отрицать услышанное, словно он еще не верит — где-то глубоко внутри он никогда не мог смириться со смертью Каса, как однажды не смог смириться со смертью Сэма. — Нет! — орет настоящий, мертвый Дин, берет цветочный горшок, стоящие в коридоре в углу, и со всей силы швыряет его в стену. Земля орошает пол, а растение гибнет. — Нет, блять, НЕТНЕТНЕТ! СУКА ЛЖИВАЯ, ТЫ ВСЕ ВРЕШЬ! НЕТНЕТНЕТ! Он стонет от боли в груди, распирающей все его существо, и падает на пол, у стены, чувствует спиной ее холод, обхватывает голову руками и все повторяет: нетнетнетнетнетнетнет одним слитным словом. НЕТ. Не может такого быть. Только не его Кас. Нетнетнет! НЕТ! Он не мог потерять ВСЕХ! Он не мог лишиться двух самых дорогих людей, просто, блять, не мог, это нечестно, это несправедливо! Дин сидит вот так, вцепившись в собственные волосы, кажется, почти вечность, очень-очень долго. Дин запомнит эту дату навсегда, как и день, когда погиб его брат в возрасте двадцати лет; его парень умер на двадцать девятом году жизни, молодым, добрым, обаятельным и самым лучшим человеком в жизни Дина. 25 марта 2010 года и 13 июня 2014 — два дня в жизни Дина Винчестера, которые не оставили от него ни-че-го. — Я даже не успел попрощаться с ним… — шепчет Дин, откинув голову на ледяную стену и безжизненно глядя на тусклую лампочку. Он знает, что поддельный Сэм уже здесь, собирается позвать его дальше, но зачем ему идти, если там — лишь пустота, боль и отчаяние? Кто еще умрет? Сколько он еще потеряет? Боже, ну почему он не умер первым? Почему он не умер раньше них?! — Я даже... я даже не попрощался, понимаешь ты, ублюдок? — он поворачивает бледное лицо к чужаку, выглядящему, как его брат, который смотрит на него все тем же взглядом мертвеца. Почему здесь все, мать его, ненастоящее? Почему всякие подонки выглядят как люди, которых он всегда будет любить? — Господи сука всемилостивый… — Дин прячет лицо в ладонях. Кас был прав — у них было много счастливых воспоминаний на протяжении восьми прекрасных лет, что они прожили вместе. Но все эти яркие моменты в их жизни перечеркивали два других — два страшных дня, 25 марта 2010 года, когда погиб Сэм от выстрела в грудь, и 13 июня 2014 года, когда умер Кас от рака головного мозга, — они перечертили все хорошее в жизни Дина большим черным крестом. Сэм молчит, стоит в паре метрах от Дина, стоит там, как истукан. — Это я во всем виноват, — в конце концов шепчет Дин, проводя рукой по мокрому лицу. — Если бы я тогда... Если бы я только оказался в этом проклятом супермаркете тогда, если бы я только раньше отправил Каса к врачу... боже. Это я виноват. — Чему суждено случиться — то случится, Дин, — наконец подает голос ненастоящий Сэм. — И даже ты не в праве это изменить. Спасти всех невозможно. Но возможно спасти себя. — Мне уже вот где сидят твои гребанные разговоры, — с тихой яростью говорит Дин. И это чистая правда. — Можешь ты заткнуться или нет? Блять, ты что, не понимаешь?! Я с ними ДАЖЕ НЕ ПОПРОЩАЛСЯ. Господи, блять, я не попрощался даже! Сука! — Может, потому, что тебе и не нужно было с ними прощаться? — отзывается Сэм своим спокойным размеренным голосом, словно на его глазах снова и снова вовсе не разрушилась чья-то жизнь. Жизнь крохотного человека Дина Винчестера. Сколько таких на земле? Семь миллиардов? Конечно, ему нет никакого дела. — Будешь заливать мне все эти мерзкие сказки о том, что они «жили в моем сердце»? — безучастно бормочет Дин; он устал, осознание, что вся его жизнь полетела к чертям, ужасно его вымотало, даже если жизнь его давно прервалась. — Зачем ты вообще говоришь мне все это? Зачем ты вообще что-то мне говоришь? — Потому что это не сказки. Дин еще глядит на него снизу вверх мокрыми покрасневшими глазами, после чего стискивает челюсти до скрипа и поднимается, чтобы продолжить этот отвратительный, ужасный путь по собственной жизни. * * * Следующее воспоминание уже не играет для него никакой роли — оно просто есть и все, и Дин принимает его как само собой разумеющееся. Он становится похож на того, прошлого Дина, только-только потерявшего Кастиэля, такой же бледный и молчаливый, словно что-то внутри него умерло, надломилось, и это что-то больше никто не сможет починить. Дин стоит на кладбище позади всех, рядом со своей копией. Они оба молчат, а лицо прошлого Дина сухое, ни единой слезинки. Он похож на одну из статуй, украшающее некоторые особенно старые могилы. Кастиэля похоронили на кладбище Маунт-Оливет в Канзас-сити, 15 июля 2014 года, и там, на его похоронах, собрался, кажется, целый Лоуренс. Каждый из его братьев, забыв о прежних разногласиях, явился, чтобы увидеть его в последний раз; там были все: Габриэль со своей девушкой Кали, Бальтазар и его спутница Эсфирь, Люцифер со своим парнем Эзекиэлем, Чарли, Джо и ее парень Эш, Эллен с Бобби, Мэри и Джон, Кевин Трэн с матерью, Бенни, Гарт, Чарли и еще много-много лиц, которые Дин никогда не сможет запомнить: коллеги, знакомые, даже миссис Миссури Моузли, лечащий врач Кастиэля. Их было так много, что прежний Дин смог спрятаться за их спинами, стоя, словно призрак, там, позади. Он сжимал руки в кулаки, стискивал челюсти до скрипа. Мертвый Дин не собирается поворачивать голову, чтобы взглянуть на себя прежнего: он знает, что увидит абсолютно сломанного человека, у которого нет никакого желания продолжать и дальше что-то делать. От слившейся воедино толпы пахнет скорбью, смертью, отчаянием. Звуки плача и всхлипов сливаются в один тихий реквием. Настоящий Дин знает, что сейчас, вот сейчас его вызовут, но когда это происходит, старый Дин к этому не готов. Он не может подойти к могиле, не может бросить горсть земли на гроб — это слишком для него. Поэтому когда он просыпается от глубокого транса, потревоженный мягкой рукой Мэри, касающейся его плеча, все смотрят на него. Каждый человек, пришедший на похороны (их не менее тридцати штук), смотрит на Дина так, словно тот сейчас подойдет к могиле, откроет гроб, ляжет в него и прикажет закапывать прямо так. И хоть где-то на краю сознания такая мысль мелькает, тот, прежний Дин, ее не обдумывает. Он стоит на месте, сжав кулаки так, что пальцы болят, но подойти к телу не решается. Все то время, что преподобный Уилмор, приглашенный для богослужения на кладбище, говорил, прежний Дин умудрялся стоять вдалеке и не видеть своего Каса в гробу. Однако сейчас собственная мать подталкивала его к шагу, позднее ставшему самым чудовищным шагом в жизни Дина Винчестера, человека, который никогда, даже на похоронах своего горячо любимого младшего брата Сэмюэля (Сэма, Сэмми), не испытывал такого отчаяния, страха, боли, тоски и всепоглощающей скорби. Потому что тогда у него еще был Кас. Теперь не стало никого. Призрак-Дин видит, как его, тогда еще живая копия гулко сглатывает ком в горле и качает головой. Это значит «Нет, пожалуйста, не заставляйте меня этого делать», но так нужно. Мэри тихим, заплаканным голосом шепчет ему на ухо: «Милый мой мальчик, так нужно». Нужно кому? — почти кричит Дин, но кричит только в своих спутанных, серых мыслях. На деле же он продолжает упрямиться, стоять, потому что знает — назад дороги уже не будет. Сейчас, стоя за спинами пришедших людей, он может притвориться, будто Кас где-то рядом, а там, в гробу, лежит совершенно другой человек, но, увидь он на месте этого «совершенно другого человека», которого он обрисовал у себя в голове уже совершенно отчетливо, Кастиэля — своего парня и единственного человека в жизни, которого он смог по-настоящему полюбить — у него почти наверняка поедет крыша. Поэтому он просто пятится назад, широко раскрытыми глазами пялится на людей, словно те сейчас толкнут его в пропасть, и убегает. Он бежит так быстро и долго, что в конце концов падает без сил где-то в лесу, неподалеку от города. Настоящий Дин, оставшийся с изумленной, но в то же время понимающей все толпой, знает, что сейчас он прежний бьет по земле кулаками, проклиная все на свете. Настоящий Дин оборачивается к толпе и медленно, ступая на зеленую траву, идет к могиле. У него подгибаются ноги, глаза застилает неприятная пелена слез, которые все-таки не срываются с ресниц, оставляя щеки сухими. Он проходит мимо бледных знакомых и родных, чтобы наконец-то выйти к могиле. Столько цветов… их аромат сливается с запахом сырой земли. Два складных стульчика, предназначенных поначалу ему и Мэри, стоят пустыми. Дин собирает все оставшиеся силы и все-таки опускает голову, чтобы взглянуть на все еще открытый гроб, стоящий рядом с идеально прямоугольной ямой два метра в глубину. Кастиэль такой бледный, что, кажется, кожа его стала прозрачной, утратив тот природный смуглый оттенок, который Дин полюбил в первый день их общего проживания в кампусе колледжа. Черный костюм и такие же сохранившиеся черные волосы сильно контрастируют с его бумажной кожей. Дин пятится назад от гроба, все дальше и дальше, пока не спотыкается и не падает на спину. Все его существо распирает такая ужасная боль, что он кричит, громко и надломленно, пока не начинает хрипеть. Конечно же, этот крик уже никто не слышит. Кроме ненастоящего Сэма. — Он здесь, верно? — все, что нужно знать Дину. Так как он уже мертв, голос возвращается почти мгновенно. Сэм возвышается над ним, как скала. — Он где-то тут? — Нам нужно идти дальше, — игнорирует Сэм его вопрос. Дин поднимается на ноги, стоя спиной к застывшей кучке людей. — Отвечай, твою мать! — Дин с отчаянной силой толкает его в плечо, но этому Сэму все равно. — Он тут! Скажи, что он тут! Пожалуйста, просто... скажи... — к концу фразы голос Дина все затихает и затихает, и тот садится обратно на землю, кажущуюся чересчур ледяной для июля — ведь в июле в Канзасе обычно градусов двадцать пять-тридцать тепла, не меньше. — Он здесь, — после минутного молчания отзывается Сэм, и для Дина это как... это выбивает всю почву из-под ног. Он поднимает на него взгляд так стремительно, что даже в глазах на секунду темнеет. — Я... — губы пересыхают, словно Дин преодолел пустыню, прежде чем Сэм произнес эти два слова. Ненастоящий Сэм, поддельный. Но это что, важно прямо сейчас? — Я могу увидеть его? Дин мог бы сказать, что от ответа зависит его жизнь, если бы его жизнь уже не была закончена. Так что он просто сжимает кулаки так, как несколько минут назад сжимал прежний Дин. — Это будет... непросто, — туманно говорит Сэм, смотря куда-то поверх плеча Дина, куда-то далеко-далеко. — Ты уверен, что тебе это нужно? — Шутишь? — горько усмехается Дин и облизывает сухие слипшиеся губы. — Я просто... мне нужно увидеть его. — Он проводит руками по лицу. — Пожалуйста. Я все сделаю. — Путь к нему лежит через место, где темно. Лимб больше, чем ты можешь себе представить. Он рядом с Раем, но не есть сам Рай. И там, в темноте, есть множество душ, которые не смогли увидеть свою смерть и тем самым отказались от вечного сна. Они все там. В лимбе. Ты готов пройти через это место? Голос его звучит отчетливо, ясно. Дин поднимается на ноги и, спустя несколько мгновений, кивает, даже не раздумывая. — Да, блять. Я чертовски готов. Пожалуйста. Мне просто… нужно, я должен… — Дин зажмуривается — потому что он правда должен, потому что это правда необходимо. Он готов на все, даже отказаться от того треклятого «вечного сна», лишь бы увидеть Каса, хотя бы на несколько секунд, хотя бы в замочную скважину. Он на все готов. Хоть через ад пройти. — Что ж... — хмыкает Сэм, и в следующее мгновение он показывает Дину куда-то позади него, и, обернувшись, Дин видит дверцу. Дверца эта грязно-белая, с облупившейся краской. Она висит в воздухе, ни к чему не прикрепленная, и Дин не раздумывает ни секунды — уверенно идет к ней. — Дин. Дин оборачивается, и Сэм кидает ему что-то маленькое и блестящее. Дин ловит и, опустив голову, обнаруживает в своих руках зажигалку. Когда он снова смотрит на то место, где секунду назад стоял его проводник, там уже пусто. Дин оборачивается к двери без тени страха. Мысль о том, что он вскоре увидит своего, настоящего Кастиэля, затуманивает все оставшееся в его голове. Он отворяет дверь и уверенно шагает в кромешную темноту. 2.11 Там, на просторах лимба, оказывается так темно и туманно, что зажигалка кажется насмешкой в его руках. Она совершенно не рассеивает темноту, разве что позволяет видеть на расстоянии вытянутой руки. Дин не уверен, где находится, но это больше не лес. Тишина заполняет его уши и все его существо. Она столь же густая, сколь густая здесь темнота. Даже звуков шагов не слышно, будто бы Дин ступает по воздуху. Но это совершенно ничего не значит, потому что вскоре он увидит Кастиэля. Дин идет почти вечность. Ему на мгновение кажется, что он просто не сдвигается с места — всего лишь передвигает ногами, но не идет. Его понятие о времени стерлось вместе с понятием о смерти, так что он даже не представляет, сколько блуждает по этому мраку. Но ни на секунду, ни на одну гребанную секунду, он не думает повернуть назад, не думает начать умолять ненастоящего Сэма забрать его отсюда, потому что если это шанс увидеть Каса, то он им воспользуется как следует. Поэтому Дин идет вперед, чиркая зажигалкой, когда та гаснет. Спустя бесконечность он слышит плач. Этот плач такой отчетливый, что тишина тут же разрушается. На миг Дину кажется, что этот плач звучит в его голове. Женщина сидит на ступеньках незнакомого крыльца. Она вся сгорбилась, волосы спадают на лицо, одежда мокрая и прилипла к коже. Ее плечи так сильно содрогаются, что, кажется, у нее какой-то приступ. Дин подходит к ней и старается позвать, но ничего не выходит. Она не слышит и продолжает сдавленно рыдать. — Эй, — бормочет Дин, чуть толкая ее в плечо. — Мэм? Но она продолжает свой плач, и Дин делает вывод, что вряд ли сможет до нее достучаться. Может, она просто не понимает, что он здесь, прямо перед ней. — Я ищу... я ищу одного человека, — тихо говорит он, — пожалуйста, мне нужно его найти. Он не надеется, что незнакомка его услышит. Вместо этого она снова и снова всхлипывает и шмыгает носом. И сжимается, словно хочет раствориться. Дин выпрямляется и идет дальше — ему, в сущности, ничего больше не остается. Теперь рыдающие или просто сидящие в полном трансе люди встречаются ему на каждом шагу. Вокруг по-прежнему темно, царит туман, и его зажигалка — единственный источник света, но все равно не такой хороший, как хотелось бы. Дин почти ничего не видит, идет на ощупь, рассчитывая, что ни на кого не налетит. Он подходит к некоторым душам, как назвал их Сэм, но не задерживается с ними надолго. Свое любопытство он утолил, и теперь единственное, что важно — как и всегда — найти Каса. — Ну где же ты? — тихо шепчет Дин себе под нос, когда проходит мимо очередного мужчины, корчащегося в вечной истерике. Ответа нет. Здесь вообще никто не обращает на него внимания, хотя, наверное, так и должно быть. Когда Дин приближается к какому-то старику, неотрывно смотрящему в одну точку, и чуть склоняется перед ним, чиркая зажигалкой прямо перед его лицом, тот не реагирует — только в его глазах отражается пламя. — Эй, мистер? Вы слышите? Я ищу кое-кого. Эй? — мужчина молчит. Конечно же. — БЛЯТЬ! — Дин с размаху пинает какой-то камешек, валяющейся под ногой, и тот скачет в темноту. Дин садится рядом со стариком, прячет лицо в руках на пару секунд, позволяя себе погрузиться в полную тьму. Нетнетнетнет — крутится в его мозгу. Дин стискивает волосы на голове. Где же Кас? Он ищет уже вечность. Однако одно Дин знает наверняка: у него просто-напросто нет никакого права взять и сдаться. Он должен идти так долго, как потребуется, потому что это Кас, его настоящий Кас, который, чувствуя приближение скорой смерти, отправил его домой — тогда, 12 июня 2014 года — только чтобы Дин не видел, как он испускает дух. Это Кас, которого увидеть в черном гробу в день его похорон Дину не хватило смелости. Это Кас, который не был похож на Аластара и который любил его и предложил жениться не потому, что так нужно, а потому, что они оба этого хотели. Дин поднимается и снова чиркает зажигалкой. Когда подрагивающий неясный огонек освещает его, он наклоняет голову к старику и с удивлением обнаруживает, что его сухая костлявая рука, прежде безвольно лежащая вдоль тела, теперь показывает куда-то влево. Сам старик по-прежнему пялится в одну точку своими жуткими выцветшими светло-светло-светло-голубыми глазами, не выражающими абсолютно ничего. Интересно, сколько этот несчастный тут? — Спасибо, — одними губами шепчет Дин, прежде чем отправиться по указанию, далеко вперед, в темноту. Он будет идти, потому что не сможет упасть без сил — силы ему не нужны: он давно умер. 2.12 Дин идет вечность, периодически спрашивая дорогу у тех душ, кто может ответить (хотя вряд ли это можно назвать ответом — они просто показывали куда-то рукой, будто сами себе). Вокруг по-прежнему темнота и сгустки тумана, похожего на клубящийся белоснежный дым. Тишина смешивается с плачем и стонами в одну непередаваемую какофонию смерти. Это больше похоже на Ад, чем на место, лежащее рядом с Раем, но Дин об этом не особо задумывается. Все, что его интересует, — это Кас. Дин чувствует: он где-то тут, рядом, просто нужно хорошенько поискать. Когда он подходит к двери, ведущей в обветшалый бесколесный трейлер, его словно окатывает порывом весеннего ветра. Дин вздрагивает, замерев, и пялится на пожелтевшее покрытие этого мини-дома. Трейлер похож на тот, который Дин видел в далеком-далеком детстве у своего соседа в Лоуренсе; он стоял у него во дворе, отбрасывая гигантскую темную тень, и почему-то в ребяческом воображении Дина походил на слона. Трейлер, представший перед Дином на просторах лимба, выглядит более мрачно и заброшено, но никаких сомнений по поводу двери не возникает. Он поднимается по ступенькам и несмело заглядывает в окошко на дверце, светя себе зажигалкой. За окошком дом. В смысле, настоящий дом, а не трейлер. Дин слышит писк в ушах и чувствует, как что-то сухое и крепкое сковывает его горло, не давая дышать или сглотнуть вязкую слюну. Волосы на затылке встают дыбом, и он содрогается от ощутимой волны мурашек. Он видит просторную освещенную кухню, точно такую же, какая была в их с Касом доме в Канзас-Сити, еще до смерти Сэма. Руки дрожат, поэтому и огонек в его руках тоже трясется. Дин крепко-накрепко кусает губу. Потому что за окошком Кас. Он стоит у стола, закатав рукава клетчатой красно-белой рубашки, и что-то шинкует на доске. Его локоть двигается в едином ритме, спина идеально выпрямлена, насыщенные темные волосы пребывают в привычном беспорядке, и Дин почти вспоминает то ощущение от скольжения пальцев по этим волосам. — Ты пришел, — констатирует за его спиной ненастоящий Сэм, но Дину все равно на него: он с легкой полуулыбкой на губах следит за Касом. Своим Касом, настоящим. Все внутри него смешивается в один тугой узел, и глаза щиплет вовсе не по его вине. А потому, что он видит своего Кастиэля, лучшего друга, возлюбленного, любовника и родственную душу впервые за те долгие, страшные годы, что миновали с момента его смерти. За то время, что Дин жил, будто спрятавшись в толстый кокон, куда не проникал даже солнечный свет, не говоря уже о чем-то таком человечном, как радость или счастье, или умиротворение; все, что осталось тогда в Дине, — это мысли о беззаботных днях детства, юности, влюбленности и семейной жизни. После стольких лет совершенного опустошения Дину вдруг кажется, что он снова вот-вот станет единым целым. Это неописуемое чувство трепещет в его груди, как загнанный мотылек в банке, и он вот-вот тянется открыть крышку и выпустить его на волю. С ресниц срываются слезы, которых Дин не хотел, но которые приносят ему иллюзорное облегчение. Он тихо и неровно вздыхает и проводит рукой по мокрому лицу. — Я могу... — он неотрывно следит за Кастиэлем, неспешно перемещающимся по кухне, — Могу ли я зайти туда? — наконец выговаривает Дин, и в эти слова он непроизвольно вкладывает всю боль и всю радость, расцветшую в нем с первым взглядом на настоящего Кастиэля. — Заходи, — и это все, что Дину нужно. Дин дотрагивается до ручки трейлера и, нажав, открывает дверцу. Пальцы потряхивает, зажигалка гаснет. Он проходит медленно, едва переступая, не веря, что они наконец-то увидятся. Если Кас его увидит. На миг в голове мелькает страх, что тот тоже не заметит его, как те души в лимбе, но вот Кас оглядывается через плечо и смотрит прямо на него. — Дин, я же просил принести... — он замолкает и оборачивается всем корпусом. Судя по всему, он видит мокрые разводы от слез на его щеках, потому что на его лице мелькает что-то сильное, бурное, напоминающее узнавание. А Дин просто улыбается ему. — Дин? Дин поджимает губы до одной тонкой линии и отрывисто кивает. Да, черт подери. Да, это он, это настоящий Дин, пришел к нему так скоро, как только смог. Кастиэль роняет на пол нож, который держал в руках. — Боже... — шепчет он, когда Дин сметает его столь сильными объятиями, что руки болят, а мир блекнет и расплывается сквозь сырую пелену перед глазами. У обоих. Оба тяжело, порывисто вздыхают. — Дин, боже, это... Ты... Ты... — Я, — подтверждает он зачем-то. — Нашел тебя, засранца. — Боже, — снова выдыхает Кас, стискивая его так сильно, что вот-вот захрустят его ребра. — Господи, что ты тут... что ты тут делаешь? — Ты мне не рад? — смеется Дин, вплетая пальцы в его волосы. — Ты даже... даже не представляешь, как я рад, как я... — он, видимо, не в силах договорить, и Дин его понимает. Дин кое-как отлепляется от него, но ненадолго, лишь для того, чтобы поцеловать с такой силой, какая только может присутствовать в его душе и призрачном теле. Губы болят, но ему все равно. Он так давно не видел его. Мысль, что Дин прошел бы еще сто таких лимбов ради одного вот такого объятия и поцелуя, проносится мгновенно, оставляя после себя пудру звездной пыли. — Но что ты делаешь здесь? — Ты знаешь, где мы? — спрашивает он, когда они чуть отстраняются, чтобы посмотреть друг на друга. Дин водит рукой по его шее, иногда касаясь щеки. — Думаю, что да, — говорит Кас шепотом. — Боже, я так... Погоди, так какого черта? — Догадка искривляет его лицо болью. — Ты... — Умер, — заканчивает Дин, пожав плечами, будто это ничего не значит. — Ты же, ну, умный малый, да? Всегда был. Ты же уже понял, что... Что... — Да, — обрывает Кас. — Да, такие мысли были. То есть... Только такие и были. Дин, мне так жаль. Я так люблю тебя. — Знаю, — говорит Дин, улыбаясь. — Ты же знаешь, что я тебя тоже? Верно? — Конечно, — соглашается Кас, снова коротко, но чувственно поцеловав его в приоткрытые влажные губы. — Господи, я бы отдал все, все, что угодно, лишь бы ты... Мы... — Тише, я знаю, — Дин кусает щеку изнутри, стараясь отвлечься от боли и всепоглощающей тоски, обнявшей их обоих. — Не будем об этом, ладно? Кас, я... Я так много хотел бы сказать тебе. Ты даже не представляешь. Но это потом, да? — Да, — снова вторит Кас, хотя никто из них не знает, увидятся ли они снова когда-нибудь. Может быть, это их последнее воссоединение. От такой мысли Дину хочется зарыдать еще сильнее, но он лишь шмыгает носом. — Потом. — Кас! Ты с кем там треплешься? — слышится беззаботный голос со второго этажа, и Дин узнает в нем свой собственный. Это может значить лишь одного — Кас тоже жил тут с «Другим Дином». — Вот дерьмо, — Кас оборачивается, проверяя, нет ли кого в дверном проеме, но там пусто. — Он ведь не должен тебя увидеть? — Скорее всего, нет, — Дин хватает Каса за руку и сжимает крепко-крепко, глядя ему прям в глаза. — Как давно ты проснулся? — Где-то... Полагаю, где-то месяц назад, — туманно отзывается Кас, и от этого страшного срока — целый месяц — Дина бросает в холод. Он бледнеет, и внутри него вскипает влюбленное восхищение. Кас пробыл здесь так долго... Это не шло ни в какой сравнение с его двумя неделями, по истечению которых он выстрелил себе в голову из «Магнума». — Слушай, — Дин стоит к нему вплотную, так, что их бедра соприкасаются, как и их животы, и локти, и меж их лицами расстояние в несколько дюймов. — Ищи то, чего здесь быть не должно, — шепчет Дин. На лестнице раздаются шаги. — Кас? — кричит другой Дин. — Понял? — Дин облизывает пересохшие губы. Кас сосредоточено кивает. — То, чего тут не должно быть. Это выход, — повторяет Дин. Затем он наклоняется, так, что их лбы касаются друг друга. Он жмурится. — Просто найди меня там, ладно? — просит он так, как никого ни о чем никогда не просил. Открывает глаза, взглянув в глаза Каса напротив — и глаза эти такие знакомые, близкие, что внутри все обрывается и глохнет. Это его Кас. То есть, действительно его. — Пожалуйста. Просто, блять, ради всего святого, найди меня. — Разумеется, — твердо обещает Кас, легко кивнув. — Разумеется. — Дин? — Дин оборачивается и видит Сэма, следящего за ним через щелку между дверью и косяком. — Я сейчас, — кидает ему Дин и снова оборачивается на хмурящегося Каса. — Дин? — спрашивает тот, и до Дина доходит, что Кас, скорее всего, Сэма не видит. И не должен бы, ведь этот ненастоящий Сэм — его проводник. У Каса почти наверняка будет свой. — Не бери в голову, — улыбается Дин. И целует его, прикрыв глаза, сжав его ладонь своими пальцами сильно, до ноющей боли. — Найди меня. Кас снова кивает, и они отстраняются. — Где угодно, — говорит Кас, прежде чем Дин, распахнув дверь, ведущую обычно в коридор, растворяется в белом ослепительном свете. 2.13 Когда они снова проходят по темному серому лесу, Дин больше не ощущает себя ребенком, потерянным в бесконечности аэропорта и бросившимся искать хоть кого-нибудь. Он идет, сунув руки в карманы своей неизменной коричневой кожаной куртки, и слушает, как под тяжелыми ботинками хрустят сучки и шишки. Сэм следует за ним без всяких звуков, и Дин приходит к выводу, что время их разговоров подошло к концу. Он чувствует, что осталось совсем чуть-чуть. А потом он будет в раю, в их с Касом раю, куда Кас придет, ведь он обещал, а Кас всегда держит слово. Вид следующей двери больше не вызывает в Дине бурю из страха или боли, или грусти — он просто принимает все как должное. Он заходит внутрь, не думая, что это какое-то наказание, потому что теперь он видел своего Каса и уверен, что они встретятся совсем скоро. Ведь времени тут нет, а значит, ждать ему не придется. В их темной гостиной прошлый мрачный Дин сидит на диване, сжимая в руке стакан пенящейся кока-колы. Лицо его не выражает ничего, абсолютно, а на плечи будто бы накинули черное одеяло скорби и одновременно едкой, злобной меланхолии. Это делает его гораздо старше своих лет, и если по подсчетам настоящего Дина, в 2015 ему было двадцать девять, то сидящий перед ним мужчина выглядит на все сорок. — Дин, мы же желаем тебе только всего самого... самого лучшего, — говорит тихим, сочащимся сожалением голосом мама. Мама, худая и грустная, стоит у окна, глядя на улицу так, будто там и правда что-то есть — что-то, помимо тумана. — Мы так за тебя переживаем. Дорогой, мы так... — Мама права, — обрывает Джон, которого настоящий Дин обнаруживает на диванчике, напротив прошлого Дина. — Мы заботимся о тебе, сынок. И я, и мама, и все твои друзья. Когда ты последний раз виделся с Чарли? Или Кевом? Бенни? Они все хотят поддержать тебя, только ты не даешь. Ты ведь понимаешь, мы все... — Это правда, — перебивает мама, и видно, как они оба печалятся о нем, о своем сыне, вот только ему этого уже не нужно. — Ты сидишь здесь месяцами. Один-одинешенек, словно ждешь, когда Ка... когда он вернется домой. — Она совершенно сознательно не произносит имени Каса, поскольку, очевидно, для Дина это похоже на пощечину. Для Дина, все еще обвинявшего себя в смертях Сэма и Каса. Губы Мэри начинают дрожать, и она прикрывает их ладошкой. — Но он не вернется, милый. — И она начинает сдавленно плакать. Дин в лучшие времена тут же подлетел бы к ней, обнял, положив подбородок ей на макушку, но сейчас он просто сидит и сжимает стакан с колой. Поэтому эту миссию берет на себя Джон. — Хватит прятаться, Дин, — произносит он более сурово, чем, по-видимому, хотел. Он гладит Мэри по спине, дрожащую и беспомощную, потому что, сколь сильно она ни любила бы своих детей, она не сможет вернуть ни Сэмми, ни Каса. И это медленно вгоняет ее в депрессию. — Мы потеряли Сэмми, — вдруг произносит мама сдавленным голосом. Это имя (и еще одно) — единственное, что может заставить Дина поднять на нее взгляд. Ее лицо бледное, а глаза покраснели и опухли от слез. — Не дай нам потерять и тебя. И она снова утыкается Джону в грудь, обнимает его за шею и всхлипывает. Дин поджимает губы; призрачный Дин вспоминает это время как время абсолютного отчаяния и глубокой скорби. Совершенно ничто не могло принести ему удовольствия или счастья в те годы, годы, что он ждал Каса и Сэма, заведомо зная, что они больше никогда не вернутся. Мэри трясется в руках Джона, рыдая навзрыд, но тот, прежний Дин, не поднимается, чтобы обнять ее и сказать дежурное «Да мам, все будет как надо». Он сидит и просто сжимает свой проклятый стакан. Как безвольная статуя. — Ну ответь уже! — срывается Мэри, вырвавшись из рук мужа и заглянув Дину в безразличное лицо. — Ответь мне что-нибудь! Господи, сынок, хоть что-нибудь! Дин молчит. Дин смотрит в стаканчик с колой. Дин вздыхает и проводит рукой по лицу. — Мам, — произносит он хриплым, севшим голосом. — Вы в пробку попадете, если сейчас не выедете. Вам лучше... Ну, лучше поехать сейчас. Ты же не любишь пробки, да? Мэри сжимает губы до бледной полосы и, всхлипнув еще раз, выбегает из дома. Джон, до этого сжимавший кулаки от того же бессилия, срывается было за ней, но останавливается напротив Дина. Замерев, они смотрят друг на друга, пока Джон не выходит вслед за женой. Настоящий Дин хмыкает и выходит в следующую дверь. * * * Время после смерти Каса было чередой событий, которые Дин никогда не сможет вспомнить достаточно хорошо. Наверное, причиной тому был транс, глубокий и темный, в который Дин впал, стоило ему однажды, 15 июля 2014 года, побывать на похоронах своего парня Кастиэля Новака, случившихся спустя четыре года после похорон его единственного младшего брата Сэмми. Это время навсегда останется для него временем тишины и саморазрушения, на которые он себя обрек сам, игнорируя телефонные звонки и не открывая дверь, когда друзья наносили ему визиты. Тот длинный, бесконечно длинный год был похож на зимнюю ледяную ночь, которая никак не проходила, не уступала место дню. В своих мыслях призрачный Дин, следуя за ненастоящим Сэмом куда-то по хвойному лесу, сравнивает тот год с затянувшейся осенью, пасмурной, дождливой, туманной и темной. Ни одни луч солнца не коснулся Дина, несмотря на ясное и жаркое канзасское лето. Дин продолжал работать у Бобби. Теперь все его коллеги смотрели на него так, словно он сейчас выхватит из-за пояса пистолет и засадит пулю себе в висок. Даже Бобби перестал подшучивать над ним, а его визиты постепенно сошли на нет. Не то чтобы Дин хотел видеть дома хоть кого-то. Он настойчиво пропускал мимо ушей любую возможность своих друзей как-либо помочь, потому что эта помощь более не была ему нужна. Все, чего он хотел, — это Кастиэля, но он не мог этого получить. Вспоминая 2015 год, Дин прежде всего видит пустую спальню, в которой находится совершенно один. Он видит одинокий будильник, который теперь выключает сам за несколько минут до его звона. Он слышит звенящее молчание, больше не развеивающееся негромкой музыкой пятидесятых — музыкой, которую Дин впредь никогда не мог слушать. Луи Армстронг, Вера Линн, Мэрелин Монро... все эти личности прекратили для него свое существование даже в образе своих песен. Он сложил аккуратной стопочкой все виниловые пластинки, которые Кас коллекционировал, и убрал в шкаф, к его вещам, которые временами стирал — как уверял себя Дин, так, для галочки. Бежевый плащ Каса, который тот носил в теплое время года со времен их знакомства, отправился доживать свое в багажник черной Шевроле Импалы 1967 года выпуска. Никто не знал о его существовании. Это делало из его тоски какую-то тайну, что Дина вполне устраивало. Они идут долго, но для Дина и правда больше нет времени. Он ждет лишь того момента, когда наконец сможет воссоединиться с Касом, навсегда. В смысле, реально навсегда. Он сможет уснуть рядом с ним. Упокоиться, как говорит ненастоящий Сэм. — Ты долго шел, — вдруг говорит Сэм, идущий впереди. Дин молчит. — Целую жизнь. — Чертовски верно сказано, — хмыкает Дин. Сэм издает нечто, похожее на смешок. — Кажется, тебе не терпится закончить этот путь, — замечает он, и вновь оказывается прав. Сэм оборачивается и кидает на Дина взгляд поверх могучего плеча. — Чувак, ты даже не представляешь, — отзывается Дин, потому что это правда. Он так устал от того спектра эмоций и чувств, что сейчас переливались в его груди, что, будь он жив, у него почти наверняка заболела бы голова. Однако смерть лишила его этой маленькой привилегии. — Что ж... — говорит Сэм и неожиданно останавливается. Только когда он отходит в сторону, Дин видит дверцу. Она стоит прямо посреди дороги, старая, с оконными вставками, а на гвоздике висит табличка с надписью «Закрыто». Дин хмурится. Ему кажется, что эта дверь не что иное, как дверь с заправки. Или супермаркета. — Тогда пора с этим заканчивать. Сэм стоит столбом, как и Дин, который вдруг понимает, что... все. Вот он и пришел. Это осознание затопляет его черепную коробку до краев. Он пялится на дверь, и все внутри него вдруг вскипает, бурлит, как лава. Сэм не говорит прямым текстом, но это и так понятно — они на финишной прямой. Сейчас или никогда. Страх на миг захватывает его разум, заставляя сделать один-единственный шажок назад, но затем накатывают воспоминания о лимбе, о тьме и тумане, в котором теперь обитают те души, те, кто не смог решиться на этот последний шаг. А еще — о Кастиэле, настоящем Кастиэле, который обещал его найти. И ужас тотчас отступает, словно его никогда и не было. — Это типа... конец? — произносит Дин, хотя знает ответ. Сэм согласно кивает. — Как только ты умрешь снова, — размеренно произносит он, — ты сможешь попасть в свой истинный рай. По-видимому, для этого не было нужно многого. Всего лишь кто-нибудь, кто смог бы разделить сон вместе с тобой. Это так странно. Я наблюдаю за вами, людьми, уже века, но вот, что я могу сказать: люди такие странные, Дин. Ты знал? — Подозревал, — все еще тихо признается Дин. — И я что... Не вспомню обо всем этом? О лимбе? — О, нет, — кивает Сэм. — Ты уснешь. Поверь мне. Вся та печаль, ненависть, боль, скорбь, жалость и тоска... они уйдут. Во сне не бывает больно. Дин соглашается. Он вспоминает, как раньше, будучи подростком, ложился спать всякий раз, как ему делалось плохо или грустно. Сон всегда забирал все самое ненужное, тяжелое, оставляя лишь чувство полета. — Кас ведь будет там, да? Туда, куда я иду? — Дин смотрит на дверь, как зачарованный. Облизнув губы, уточняет: — Настоящий Кас. Мой. — Конечно, — обещает Сэм, и этого достаточно, чтобы все росточки страха или сомнения умерли в Дине. Дин уверенно шагает к двери и берется за ручку, но пока что не толкает ее вперед. Он поворачивает голову к поддельному Сэму. — Я уже никогда... — он сглатывает комок в горле. — Никогда больше не увижу его, да? — спустя секунду, Дин произносит: — Сэма. Ненастоящий Сэм смотрит на него так долго, а потом медленно качает головой, как уже делал однажды. Это значит «нет». Дин ощущает болезненный спазм в груди, но заставляет себя перебороть его. Нет. — Сэм давно спит, Дин, — говорит его проводник, легко, почти невесомо улыбаясь одними уголками губ. — И никогда не проснется. Для Дина этого достаточно. Он понимает, что его братишка по крайней мере не мучается там, в темноте, и не проживает один и тот же день снова и снова. Этого достаточно. Дин открывает дверь и входит внутрь. Последнее, что он слышит — «Прощай». 2.14 Дин выходит на заправку. Он оборачивается, увидев, что дверь вела в небольшой заправочный супермаркет под названием «Крошка-Картошка». В его руках откуда-то появляются две пачки чипсов, которые он сжимает, и те хрустят. Потоптавшись на месте с секунду, Дин делает первый шаг вперед. Его Импала, переливаясь на белом дневном свету, стоит у одной из колонок, а рядом паренек в красно-белой форме с бейсболкой на голове. На его бейдже написано «Альфи». Дин узнает доставщика еды, который приходил к нему и другому Касу. Дин проходит вперед и, открыв водительскую дверцу, кидает пакетики на пассажирское сиденье. Легкие ветер треплет полы его куртки, и те чуть вздымаются. Небо застелено непроглядной белесой пленкой бесконечных облаков. Дин знает, что вот-вот умрет, просто... он не чувствует страха. Он поворачивается к машине спиной и смотрит на длинное шоссе, на лесную изгородь, и снова этот порыв ветра... Странными были последние минуты его жизни. Он, наверное, даже и не подозревал, что так случится. Кто вообще подозревал бы? Он касается корпуса Шеви пальцами — такой же красивой, какой он запомнил ее. Ощущать ее гладкость и холод — одна из привилегий, которых Дин был лишен. — У вас хорошая машина, сэр, — говорит Альфи, видя, как Дин задумчиво разглядывает свою детку. — Да, — только и соглашается он с примесью мечтательности в голосе. Дин слышит музыку уже в следующую минуту. Музыка раздается издалека, и он почти с дрожью узнает в ней «Let’s twist again». Из-за поворота выруливает неухоженный «Понтиак», чуть вильнув в сторону, и, едва не снеся с ног парня из «Крошки-Картошки», припарковывается рядом с Дином. Когда вылезает водитель — патлатый парень, тощий и бледный — Дин почти сразу чувствует запах сильного перегара и морщится. Он внимательно наблюдает за действиями мужчины: поначалу тот выпрямляется, поправляет на себе куртку, хлопает дверцей машины и, открыв лючок бензобака, не с первого раза попадает пистолетом внутрь. Затем он подмигивает Альфи, наблюдающему эту картину вместе с Дином, и идет расплачиваться. Дин хмыкает и садится в машину. Он проводит рукой по рулю, чувствуя приятную кожу под пальцами. Все-таки его Шевроле была красоткой. Когда выходит пьяный водитель, Дин уже собирается ехать, но не спешит — почему-то ему кажется, что ехать никуда не нужно. Он открывает одну из пачек чипсов и берет горсть в руку. Он наблюдает за незнакомцем и Альфи, который уже заправил его машину и сейчас стоит неподалеку. Мужчина усмехается, хлопает его по козырьку кепки. После чего паренек отходит. Дин собирается уже отвернуться — ничего необычного — и просто дождаться своего часа, как вдруг боковым зрением замечает крохотный огонек. Повернувшись, он видит, что водитель «Понтиака» легким движением руки поджигает сигарету и делает затяжку, покачиваясь. Дин чувствует волну негодования и приоткрывает окно. — Чувак, ты с катушек слетел? — возмущается он. И, наверное, это последнее предложение в его жизни. Все случается в одну секунду — Дин не успевает даже осознать, что происходит. Просто все вдруг обхватывает пламя, и белый свет заливает глаза, разрывая мозг на части. Писк в ушах нарастает со скоростью света, жжение в глазах почти невыносимо. Но Дин не чувствует ни боли, ни страха — он умирает мгновенно, не успев испугаться. В заправочном супермаркете на календаре 16 ноября 2016 года. ЭПИЛОГ. Дин просыпается в кресле, укутанный пледом. Он выходит на улицу, потому что видит из окна, как тучи собираются над озером. Он ступает по хвойным иголкам, чувствуя приятное покалывание сквозь легкую подошву кед. Ветер несет с озера, на берегу которого расположено их жилище, приятную прохладу, и та посылает по телу легкую дрожь. На дворе август. Природа, считает Дин, особенно прекрасна в августе. Она на грани смерти, которая позже приведет к возрождению, и это прекрасно. Кас тоже так считает. Дин идет вперед, к воде, и смотрит, как на ней играет рябь. В этой ряби отражаются грозные, насыщенно-синие тучи, идущие с запада и гремящие в предупреждении. Дин даже может разглядеть полоску молнии, прочертившую зигзаг на фоне темноты. — Гроза, — констатирует Кас, появившийся на крыльце. Дин оборачивается и улыбается ему. Тот спускается со ступенек их небольшого двухэтажного дома, приобретенного за смешные деньги у банка. Дом особенно прекрасен потому, что стар. В его недрах есть куча интересного хлама, оставленного от прежних хозяев, двух стариков, и Сэму, который сегодня должен приехать на ужин в числе немногочисленных близких друзей, обязательно понравится разгребать это старье. Может быть, он даже откажется от десерта ради этого. — Не боишься промокнуть? — Дождь еще не начался, — беззаботно пожимает плечами Дин. — Здесь охрененно красиво, Кас. Это компенсирует час езды до Канзас-Сити на работу, верно? — Несомненно, здесь красиво, — соглашается Кас. Он подходит к Дину и встает рядом так, что их локти касаются друг друга. В молчании проходит несколько минут, прежде чем Кас поворачивает к Дину голову. — Ты красивый. — Опять вгоняешь меня в краску, задница? — смеется Дин, отвернувшись к воде, чтобы Кас не увидел действительный румянец на его скулах. Но он видит. — Ничего не могу поделать: ты мило краснеешь, — без тени сожаления говорит Кас с тихим смешком. Дин закатывает глаза, что должно значить «Ну ты и говнюк», но на деле этого не выходит. — Ты вроде должен быть на кухне, нет? Ты у нас шеф-повар, — идет в контратаку Дин под звуки разрастающегося грома, который совсем близко. — Эй, любому шеф-повару нужен су-шеф, — заявляет Кас, легонько ткнув локтем в его бок. — Не знаю, по мне так ты отлично справляешься и один, — фырчит Дин. Дождь совсем близко — барабанит по озеру. — Тогда ты сегодня моешь посуду, — говорит Кас, прежде чем со смешком развернуться и отправиться к крыльцу. Дин кричит возмущенное «Эй!» и несется за ним следом. Ему кажется, что он будет счастлив всегда, и это приятное чувство разливается по телу, когда он нагоняет Каса на крыльце и, приперев его к двери, целует. В этот же момент ливень обрушивается на их дом, а гром вопит так, что едва ли слышно, что они друг другу говорят. Ему кажется, что он будет счастлив всегда, и по какой-то причине совершенно уверен, что это ощущение взаимно. Потому что Кас стоит рядом, прислонившись спиной к двери, и они смотрят на грозу, слушают раскаты грома, любуются, как озеро пузырится от потока воды. Дин думает, что когда приедут гости — Сэмми, собирающийся представить свою девушку, мама с папой, Чарли, Бенни, Кевин, Бобби, Эллен и Джо — они пройдутся по сырой траве к их дому и будут ругаться, что дождь застал их прямо в пути. И это чувство семейного единения заставляет Дина улыбаться. Они уходят готовить ужин в разгар грозы.

Сна нет, И смерти тоже нет, Те, кто как будто умер, Живы, И отчий дом, И други юности далекой, Старик и дева, Упорный труд и все его плоды Обречены исчезнуть Превратясь в легенду... ©