Сборник околотолкинутого бреда

О том, как вредно умалчивать о своих талантах.       Проблемы он почувствовал издалека. В принципе, когда живешь с шестью братьями, а родители славятся взрывоопасным характером на весь город, учишься чуять проблемы еще до того, как те подкрадутся и ударят по голове подленько и крайне больно. Вероятно поэтому, подходя к звенящей оглушительной тишиной комнате, юный эльда готовил себя к самому худшему, пусть даже слабо представляя себе это худшее.       Осторожно заглянув в дверной проем, Майтимо сначала по привычке прянул назад, в проверенный недавним проходом коридор, и только убедившись в безопасности дальнейшего пути, затаив дыхание, вошел в их с Кано спальню.       Теоретически, спальня принадлежала не только им, однако в цикл свечения Лаурэлин, близнецов не смогли бы удержать в доме даже цепи, так что комната становилась прекрасным убежищем для старших сыновей Феанаро. Только не в этот раз.       Все было почти так, как Нельо оставил, уходя за едой. Финдекано сидел на кровати, увлеченно вчитываясь в подозрительно знакомый лист пергамента. Золотые ленты поблескивали в пробившемся сквозь портьеры потоке света. Единственный (на данный момент) сын Нолофинвэ спокойно покачивал еще не достающей до пола ножкой, как и полчаса назад, словно и не двигался с места. И над ним грозовой тучей нависал мрачный Макалаурэ. Что же, теперь хотя бы стало понятно, откуда ждать беды. Пожалуй, этот факт и сумел подорвать казавшуюся непоколебимой уверенность Маэдроса, в его умении справиться с любой напастью. Кано лучше всех знал старшего брата, и это делало менестреля крайне опасным. - И ты не сказал, - голос Кано был предельно тих и даже почти спокоен. Темные пряди качнулись в такт плавному движению. Нет, все было не просто плохо, все было ужасно, и самое худшее, что Нельо даже близко не представлял себе, о чем мог не сказать брату. В голове всплыл десяток самых вероятных вариантов. За ним еще примерно столько же предположений категории «возможно, но вряд ли». Незаметно сам для себя, старший начал пятиться к дверям.       Забавнее всего было то, что юный Нолофинвион никак не реагировал на происходящее, будто существовал в совершенно отдельной реальности. "Вот же оно! Финдекано!" - осенило рыжего, - "наверняка, это он что-то сказал Лаурэ, и тот разозлился". Мысль была проста и гениальна. Оставалось выяснить, что именно мог сказать менестрелю наивный мальчик с десятком косичек на голове… - Я не думал, что ты захочешь поехать с нами, - начал слабую попытку защищаться будущий полководец. - Да причем тут это! – чуть не сорвался Маглор. Пара мгновений ушла у певца на то, чтобы переварить сказанное, после чего тот все же полыхнул, - Куда не захочу поехать?!       Час спустя все было кончено. Блестели на полу осколки разбитого светильника, Маэдрос тер набитую шишку и всерьез задумывался, сможет ли он когда-нибудь впоследствии слышать. Кано, в попытках успокоиться расхаживал по комнате, а предполагаемый виновник трагедии и ухом не повел. - Да что я такого сделал? – тихо пробурчал обиженный старший. Его услышали. Макалаурэ резко развернул пылающее гневом лицо и ткнул пальцем в Фингона. - Почему ты не сказал мне, что ты ПИШЕШЬ?! О том, когда все завершилось.       Густая темнота расступается, вьется тяжелыми клубами, не то дыма, не то тумана. Черный, зеркальный пол Чертогов словно расплавлен и горит алым и багрянцем, отражая последние мгновения жизни пришедшей фэа. Майа в фиолетово-бордовых одеждах склоняется над обожженным телом, всплывшим из вязкой глубины красного марева. Эльда открывает глаза. И, задыхаясь, кричит от невыносимой боли. Кричит беззвучно, страшно, а в руке сияет отпечаток безразлично холодного света. Камень не растворился, не погиб в огненной крови Арды, Майа это известно. Он по прежнему там, в глубине расплавленной породы, но воспоминания фэа еще слишком живы. - Успокойся, - голос тени Намо ровен. Не отражается эхом по коридорам Чертогов, не исчезает в их неестественной тишине. Он - часть этого места, как Чертоги - часть самого Мандоса. - Все прошло, - все так же тихо продолжает Майа, осторожно касаясь никак не желающей отпустить прошлое души. По прозрачным рукам воплощенного взбегает пламя, и тот отшатывается, испуганно глядя на объятую огнем оболочку. Прежде такого не было, да и могло ли быть вообще. "Лишь видение" - убеждает он себя, стряхивая жгучие алые сполохи, и снова наклоняется к эльда. Тот пытается что-то сказать, но с обожженных губ не слетает ни звука.       Приглушенная мелодия звучит, словно издалека, окружает душу мягким коконом, прорастает в нее, как трава сквозь камень, вытягивая боль, закрывает раны, заволакивает подобием облика обожженную плоть. - Все закончилось, тебе больше не будет больно.       Теперь эльда дышит ровнее. Левая рука сжата так сильно, что воплощенный удивляется. Ведь в ней ничего нет. Даже отпечаток света уже погас, оставив после себя обгорелую корку, и лишь потом исчезает и этот последний ожог. - Лаурэ, - с хрипом выдыхает эльф, чья память вырисовывает на восстановленных одеждах ненавистный почти всему Средиземью символ - восьмилучевую звезду. - Да, я знаю, тебе еще нельзя умирать, и совершенно необходимо вернуться обратно, у тебя там кто-то остался... Майа слышал эти слова тысячи раз. Каждая новая погасшая жизнь в Мандосе повторяла их, каждая фэа, будь то эльда или искаженный, гном или человек, чьей душе не дано задержаться надолго в Чертогах. Каждый грозил, просил, умолял - об одном и том же. - Нет, так будет лучше, - выдыхает эльф, закрывая глаза, - всем так будет лучше. - Остался всего один, - голос Валы звучит под сводами неожиданно резко. Эльда приподнимается, кажется, с трудом, хотя ему уже не должны мешать ни боль, ни тяжесть уставшей оболочки, теперь ставшей всего лишь видимостью, отображением привычного восприятия фэа самой себя. - Мы исполнили Клятву, - и Мандосу чудится, что в глазах говорящего вспыхнуло белое пламя. - Вы исполнили клятву, Нельяфинвэ Майтимо. Но и Проклятье исполнилось. *** Он смотрит на них словно сквозь стекло, тяжелое, толстое стекло, теряющее прозрачность. Пятеро за стеклом смеются, разговаривают. На столе - кувшин вина, дымится приготовленное мясо. Удивительно, что способна создать фэа в пустоте Мандоса. Порывистые, легкие движения Турко. Переливаются серебряные волны волос. Кубок со стуком опускается на стол, расплескивая рубиновые капли, вздрагивают тарелки. -- Серебряное оперение, перемазанное кровью, бледное лицо, с запекшейся коркой на губах. Он склонился над младшим, словно пытался его защитить, прислонился к стене... -- Подскакивает с места облитый Атаринкэ, отвешивает подзатыльник виновнику всех бед. Старший вздрагивает - Курво не нравилось материнское имя. Единственному из всех. -- Судя по всему, его ранили раньше, когда он пытался добраться до Карнистиро. Тяжелая рана, страшная. Он прожил дольше всех, и все равно ничего нельзя было сделать. -- Раскрасневшийся Морьо что-то кричит охотнику, уже готовый запустить в него сжатой в руке булкой. -- Он лежал поодаль, окруженный телами Синдар. Его было трудно узнать, разве что по непривычному для Дориата цвету одежд. Все трое без доспехов, в легкой кожаной броне. Пришли просто поговорить. -- Заливисто смеются близнецы. -- Его позвал Кано. Ужасно бледный, трясущейся рукой ухватил его за плечо и потащил за собой. Остатки отряда расступались перед ними, опуская глаза. На нижнем уровне, у причала - зачем их только понесло к морю - он заметил рыжий сполох. Один.. два.. С трудом нашел в себе силы подойти. -- Старший вздыхает, опускает голову. Ему нельзя туда. Это он виноват. Не уследил. Не сберег. Должен был, но не смог. Что бы ни говорили, это его вина, ничья больше. И остается за стеклом, невидимый для тех, кто так дорог. О неоконченных делах. ***       Он стоит в Круге Судеб, щурясь от струящегося со всех сторон света. Переливы отблесков преломляются в гранях камней, дробятся мелкими радугами – знают ли они, что такое радуги? Перед ним, вокруг него, троны тех, что сейчас должны принять решение, возможно, самое важное во всей его жизни, и ему страшно. Нет, не погасло в душе давно ушедшего белое пламя, даже Чертоги не смирили волю, прежде часто казавшуюся другим гордыней. Так почему же теперь он не может заставить себя поднять взгляд. - Мы услышали твою просьбу…       Слова падают тяжелыми каплями, сухим стуком мелких камней по стеклу уставшей души, разливаются по телу тяжелым глубоким эхом. Хочется уйти, сбежать, не слушать – слишком невыносимо ожидание, разве что чудом удается оставаться на месте. Не важно, сколько он ждал этого дня, не важно, сколько раз пришлось перешагнуть через гордость – так больше не могло продолжаться. - Мы считаем, что и так проявили неслыханную милость, разрешив вам вернуться и жить…       Да, верно, неслыханная милость. Он кивает, признавая их правоту, мысленно возвращая в памяти тот вечер. Может быть, именно это поможет ему смолчать и теперь. Пусть хотя бы благодарность. «Мы не просили этой милости» - настойчиво рвется из груди, но он молчит, усмиряя вспыхнувшее сердце.       Бесчисленное количество слов, бессмысленных, тяжелых, бесполезных. Словно песчинки в часах отмеряют каждое, засыпая его, запертого в нижней колбе: стучи – не стучи, не услышат. Песка по колено, по грудь. Уже тяжело дышать от пустого потока речи.       Да, он помнит все, что они натворили. Помнит каждую мелочь. Помнит, как скатывается по клинку кровь, как боль впивается в тело раскаленным металлом, как опаляет лицо жар пламени и как цепляет душу птичьими изогнутыми когтями страх… Помнит. Только им, похоже, этого не достаточно. Он тонет – в сухом песке чужих слов, в пылающем мареве воспоминаний, из последних сил цепляясь за давно оборванную нить. - Тебе дозволено покинуть Форменос.       Он поднимает голову, ничего не понимающий взгляд упирается в сияющее лицо говорящего. Словно оглушенный внезапной тишиной, он тянет руки к лицу и на полпути роняет их, словно опомнившись. Нужно ответить. - Благодарю, - голос подводит, срывается шепотом. Не молчать. Сказать что-то еще. Но им нет дела до его слов. Он слушает до конца чужую речь – и не слышит, слишком громко стучит сбитое с ритма сердце. Ему не хватает воздуха, теперь броситься бы бежать прочь, и не важны ни сроки, ни ограничения. Он успеет, справится. Найдет. *** - Я все равно считаю, что не стоило, - Йаванна недовольно нахмурила брови, когда двери зала закрылись за спиной эльда, - Ты слишком добр! Мрачный Аулэ упорно расковыривал резной подлокотник трона, пытаясь вытащить из него искусно вправленный в золотую вязь рубин. Безразлично качала ножкой заскучавшая Нэсса. - Пожалуй, - булькнул успевший подняться со своего места Ульмо. - Посмотрю я, как он уговорит Тэлери переправить его обратно. Им-то все равно, кто там по легендам не хотел жечь их корабли. Еще немного о возвращении. - Ваше Величество, вы бы голову пригнули, - едкий шепот из-под пыльного черного капюшона. Рыжий даже почти к нему привык, к этому странному спутнику, не без оснований предпочитавшему скрывать свое лицо. Его все еще несколько настораживал исходивший от темной ткани холод, и не удивительно: все Эльдар так или иначе чувствуют следы искажения (подобрать для этого ощущения менее избитое название так и не получалось). А здесь искажение было слишком очевидным: говоривший давно умер, и, тем не менее, пребывал в пределах Арды, несмотря та то, что при жизни был человеком. Высоченный нолдо послушно втянул макушку в плечи. Впрочем, менее заметным он от этого не стал. Большинство обитателей Средиземья Третьей Эпохи не привыкли лицезреть эльфов на улицах человеческих городов, а уж таких эльфов и подавно. Приходилось признать – измельчали все: и люди, и орки и даже сами Эльдар все больше походили на блеклое отражение былых времен. А тот, кто и во времена Белерианда не мог похвастаться незаметностью, теперь и подавно не смог бы укрыться. - Сколько раз я просил так ко мне не обращаться, - процедил сквозь зубы рыжий, старательно кутаясь в плащ. Он уже имел несколько продолжительных бесед со своим спутником на эту тему. Как можно было предполагать, безрезультатно. - А что я должен, по-твоему, говорить, если ты мало того, что умудрился вымахать в полтора моих роста, и пламенеешь на ветру, как костер в ночи, так еще и выпрямился во весь рост. Будешь так ходить – повесят. За насмешку над королем и наместником, - в голосе темного звучало неподдельное раздражение. - Врешь. - Вру – из-под капюшона сверкнули светлые глаза, и рыжему показалось, что глубоко внутри, на дне их зрачков, плещется неестественный красноватый блик, - Но если будешь вызывать повышенное внимание, могут и на допрос пригласить. Эльф тяжело вздохнул, растер пальцами лоб. - Я стараюсь не привлекать внимания. Но ниже я не стану, как меня ни называй. Об Ангамандо. Лаурэ. Темные закопченные стены, ужасная вонь, по камню пляшут отблески костра и мечутся тени. Лаурэ. Открыть правый глаз не получается, голова гудит. При попытке пошевелиться накатывает боль. Лаурэ. Сжаться в клубок, едва не плача от этой боли. Больше нет ни сил, ни желания рассматривать окружающее пространство. Только прислушиваться к собственному телу и просить его перестать издеваться над фэа. Лаурэ. Удар небрежен, но, к счастью, закрывает мир темнотой. *** Для осанвэ нет расстояния и времени, мысль не останавливают стены. Стоило раньше научиться говорить без слов. Лаурэ, ты слышишь? Имя – заклинание. Даже не имя, обрывок имени, давно ставший смыслом. Лаурэ. Глаза привыкли к темноте, боль уходит, под засохшей кровью раны закрываются корками. И если не двигаться, они не заметят. Но нужно что-то есть. Зачем вообще они кормят? Руки связаны, затекли. Рассматривать рваные лохмотья, оставшиеся от одежд, противно, а смрад уже стал привычным. Лаурэ. Ни окна, ни проблеска живого света. Был ли он вообще, живой свет? И каким он был? Лаурэ, а ты существовал? *** Во рту кровь. Кровь капает с подбородка на руки, стекает по пальцам. Сам виноват. Подходить было опасно. Лаурэ. Уголок губ дергается в усмешке – никак не отпустить. Стряхнуть с ладони, рассыпать по стене темные брызги, и уж потом вытирать руку о камень. На черной шероховатой поверхности почти не видна темная полоса. Лаурэ. Почему ты не отвечаешь? Времени мало. Только на то, чтобы отойти подальше от решетки. Удивительно, как хорошо эти твари умеют обращаться с железом. А мы думали. Лаурэ. Полумрак пещеры окрашивается багровым и рыжим, не похожим на факельный свет. Знакомые хриплые голоса, с трудом, но уже вполне понятное наречие. Лаурэ, я потом еще поговорю с тобой. О возрождении. - Ой какой... - Три шага назад! И не двигайся с места. - Турко был настроен решительно. В голосе звучала самая настоящая и искренняя угроза, на которую только способен был Феаноринг. Рыжий, весь в кудрях малыш лет четырех тоже попятился назад. Редко его брат бывал настолько серьезен. Разве что в тот раз, когда случайно упала статуя, и от нее откололся хвост. Но так то же было случайно. Хорошо хоть у Тьелькормо не было при себе оружия. - Ты чего? Что случилось? - подал голос выглянувший во двор Тэльво. - Тут Финдекано! - не оборачиваясь бросил брату Келегорм. Забери мелкого, пока этот чего-нибудь не сделал. Перепуганный Амбарусса схватил в охапку все еще ошарашенного рыжего. - И не приближайся, - продолжил охотник, обращаясь к незваному гостю, - Тебе сюда нельзя. Никому нельзя. Тем временем, еще не до конца пришедший в себя рыжик рассеянно улыбаясь махал Финдекано на прощание. - Не надо, Майтимо. Это нехороший эльда. Мы его не любим. О том, как порой полезно сбегать. - Кано, давай не вернемся. Знаешь, как они меня все... - Знаю. Но тогда надо написать родителям, сказать. - Неа. Я сегодня плохой мальчик. Гони дальше. В лицо бил встречный ветер, встрепывая волосы. Солнце легко касалось кожи, заставляя ее расцветать узорами веснушек. - Думаешь, хорошая идея спереть родительскую машину? - Лучшая. Там в багажнике еще и корона лежит. И знаешь что я думаю? - Что? - Сопри мы корону еще у деда Финвэ, скольких проблем можно было бы избежать. От Курво.       На кровати сопит Турко. Он вообще-то всегда отрицает, что он сопит, только толку, если мне все равно виднее. Кто-то говорил: «Зло не дремлет», - не знал оный индивид, насколько он прав. Зло не дремлет, зло дрыхнет, закинув ноги на лохматую гору мокрой шерсти, гордо именуемую Валинорским псом. Хорошо хоть у пса хватает разума не влезть на кровать после вечерней прогулки. Хуан грязен как орк и страшен, как не спавший три ночи Кано. Тут надо было бы сказать, что не спавший три ночи я выглядел бы не сильно приятнее регента, но я не так самокритичен. Нам, знаете ли, вообще не свойственно относиться к себе без должного почтения. Это для здоровья вредно. Окружающих.