(Poets Of The Fall – Sleep, sugar) it-is-the-diary-of-harry.tumblr.com/post/124354636948/poets-of-the-fall-sleep-sugar-16
убить нельзя любить – Г.
Няню Сары помнишь? Если нет, перечитай записи от 21 июля, это поможет. Так вот, эта девушка (к которой ты так смешно ревновал меня) была её биологической матерью. Она была суррогатной матерью для тех ублюдков, которые потом просто "утилизировали нездоровый материал". Поэтому она была с Сарой после того, как узнала, что у неё лейкемия. Поэтому она не бросила девочку, как это сделали люди, выкупившие у подонка-отца её дочь. К слову, Саре не сказали о том, что её любимая няня была ей родной матерью, потому что не хотели травмировать психику и без того несчастной девочки. Умирая, Сара не знала, что за руку её держит мама, и плачет, содрогаясь от всхлипов тоже она. Не знаю, правильно ли они поступили, скрыв от девочки правду, но для себя я сделал всего один вывод: по-настоящему мы нужны только своим ближайшим кровным родственникам. Не людям, которые выкупили нас у кого-то. Не людям, которые всё это время искусно притворялись любящими родителями. Не людям, которые при любом удобном моменте могут спокойно заменить нас. А тем, кто корчился от боли в момент нашего появления. Тем, кто проливал слёзы, когда нас отбирали. Тем, кто после нашей смерти останется жить с огромной дырой в области каждого внутреннего органа. И вот сейчас я думаю, неужели я тоже приемный? Да, я абсолютно точно не знаю, что написать. Но не смей меня обвинять в этом, Томлинсон. Легко же, наверное, сейчас сидеть, раскинувшись на диване, и читать всё это. Но чтобы ты знал, мне нелегко всё это писать. Во-первых, потому что, черт возьми, мыслями я совершенно серьезно не тут. У меня сейчас есть занятия поважнее, чем записывать всю эту чушь. К примеру, мне надо обдумать, стоит ли соглашаться на экспериментальное лечение для тебя. Во-вторых, потому что транквилизаторы – дерьмо. И хоть я и рассказал своему психиатру, что галлюцинации исчезли, он всё равно настоял на продолжении принятия этих препаратов. И, блять, чтобы ты знал, они чертовски сильно уносят меня и моё трезвое мышление. Я будто накачан наркотиками. Не спрашивай, откуда я знаю, какого быть обдолбанным. Не только за тобой могут быть грешки, Томлинсон. – Почему ты назвал свою галлюцинацию Спасением, Гарри? – на одном из приемов спросил меня мой старый и, видимо, все-таки глупый психиатр. – Потому что он спасал меня от одиночества, – искренне признался я. – Тебе всё ещё нужен Спасение? – Мне нужен Луи. Кстати, ты знаешь, что меня прекратили пускать к тебе в палату? Так вот знай. Ещё вчера я, как обычно, пришел к тебе сразу после сеанса у психиатра, а твой лечащий врач, та самая дама, которую за неимоверную сумму наняли моя родители для тебя (ну, или для меня), перехватила меня за руку на регистрации и спокойной проговорила, отводя в сторону: – К нему нельзя, мистер Стайлс. По какой, блять, причине мне может быть нельзя попасть в палату к своему парню, который лежит в коме? Он там что, ещё не одетый? – Что? – непонимающе проговорил я, а мой голос дрогнул. Я выдернул свою руку из её не особо сильной хватки, чтобы как можно более убедительно продемонстрировать этой женщине своё возмущение. – Я не могу пропустить Вас к мистеру Томлинсону, мне жаль, – всё в том же тоне ответила она мне. – А мне и не нужно Ваше разрешение, – и я буквально побежал в сторону твоей палаты. Собственно, какого черта, меня кто-то может не пускать к тебе? И что ты думаешь? Палата была пуста. Твоя чертова палата была, блять, пуста! Сука. […] – Где он? – Я прошу Вас успокоиться, мистер Стайлс. – Где Луи? – Не кричите, пожалуйста, мы всё ещё находимся в больнице. – Да, Вы, блять, издеваетесь? Где мой парень? – Мистер Луи Томлинсон в реанимации. – Какого хера? – Мистер Стайлс… – Какого драного черта, я спрашиваю, он делает в реанимации? – Эмма, четыре кубика оксилидина внутримышечно. – Не смейте, слышите! Не трогайте меня! Не надо! А потом я проснулся в комнате отдыха в больнице. В общем, ты в реанимации, Луи. И какого хрена ты там делаешь, я не имею ровно никакого представления. Да, мне так и не сказали. Даже сегодня, когда я вновь вернулся в эту треклятую больницу. Я буквально уснул возле дверей в реанимацию на стульчике, но никто так и не удосужился объяснить мне, в чем причина всего этого бедлама. Я могу подать на них в суд? Что коматозник может делать в реанимации? Кажется, я знаю…(Skillet – Hero) it-is-the-diary-of-harry.tumblr.com/post/124354844073/skillet-hero
Также как и тебя не интересуют особенности внешней политики Северной Америки на границе семнадцатого века, так и меня не интересовало в своё время, какие наркотики ты употреблял. Героин? Кокаин? Экстази? Или что покруче? Если ты помнишь это на данный момент, то не говори мне, я вообще-то не очень хотел бы об этом вспоминать, но, как видишь, приходится. Когда я нашёл тебя в нашей комнате в хосписе обдолбанным и почти не дышащим, рядом не оказалось никаких следов от наркотиков. То есть вообще ничего. Ни шприца, ни подозрительного порошка, даже ни одной таблетки. Я, конечно, может, чего-то и не знаю, но при передозировке наркотиками рядом с тобой должны же были лежать наркотики? Это логично, разве нет? Рядом с самоубийцами всегда есть то, чем они убили себя. Рядом с тем, кто перерезал вены – лезвие, бритва или нож. Рядом с тем, кто повесился – табуретка и, логично, веревка. Рядом с тем, кто выбросился из окна – окно. Если следовать этой логике, рядом с тем, кто перебрал с наркотиками – наркотики. Я уверен на все сто двадцать три процента, что рядом с тобой ничего не было. И в комнате ничего не было. И сейчас я понимаю, что это чертовски странная история. С твоим якобы суицидом. Будто и не было никакого передоза. Будто ты не от наркотиков сейчас в коме. Будто жизнь меня жестоко поимела только что. Анально. Без презерватива и подготовки. Просто интересно, возможно ли сейчас обратиться в полицию? Заодно подам заявление на твоего лечащего врача. На старого и на нового сразу. И на своего психиатра, ну, так, на всякий случай. У каждого здесь своя собственная кома. Ну, к примеру, кома людей, которым следует прямо сейчас принять чертовски важное решение, состоит в том, что они боятся. Они боятся того, что ошибутся; того, что последствия от неверного шага могут разрушить то малое, что они имеют сейчас; того, что впереди полная неизвестность; того, что всё зависит только от них. Они боятся, на самом деле, всего. Любой, даже самой абсурдной мелочи, они страшатся вплоть до мурашек на коже и бессонных ночей. И это вполне… нормально? Да, потому что люди не супергерои, а всего лишь люди, которые не готовы брать на себя ответственность за что-то такое, что может серьезно повлиять на их будущее. И вообще, почему именно мы должны решать подобное? Разве это не обязанность кого-то там свыше? Страхи-то вполне обоснованные, согласись, Луи. Я ведь тоже боюсь. Чего? Да всего того же. Боюсь ошибиться. Боюсь убить тебя. Боюсь, что налажаю, и в этот раз - окончательно. Но ещё больше я боюсь того, что если ты всё-таки выйдешь из комы и станешь новым человеком, в твоей новой жизни не найдется места для старого меня. Ведь кто знает, какой ты, когда живой? Я бы мог посоветоваться по этому вопросу с Лиамом или Зейном, но один хрен знает, где эти твои воспоминания? Может ты и был-то со мной только из-за того, что всё время был обдолбанным? Может и не любил ты меня, как такового, а я просто был тем, кто имел сексуальное влечение к больному наркоману? Может тебе и вовсе нужны были только мои деньги, ну, и секс, соответственно. Где гарантии того, что живому тебе я буду нужен? Кто мне скажет на сто тридцать семь процентов, что ты не забыл там меня за всё это время? Я ведь больше всего в своем чертовом существовании боюсь стать ненужным тебе, Томлинсон. Я могу принять всё что угодно кроме холодного "ты мне больше не нужен". Я стерплю любое унижение, даже презрение в твоих серо-голубых глазах. Запомни, Луи, что если ты читаешь это сейчас, потому что это всё, что я оставил тебе, когда ты отверг меня, то меня уже нет в живых. И в этот раз я точно планировал самоубийство дольше пяти минут. И в этот раз никто меня уже не спас, потому что я не хотел быть спасенным. Если ты читаешь это, Луи, добро пожаловать в реальность. Ты сделал меня тобою зависимым. Ты слепил меня беспомощной игрушкой. Ты переделал меня своим. И я – твой. Чтобы ты знал, я – твой до самого конца. Даже если меня уже давно нет рядом с тобой, я всё равно твой. Всегда мечтал, чтобы это стало обоюдно, но, видно, не судьба. Не пренебрегай чтением этого дневника, Томлинсон. В любом случае, здесь собрано твоё прошлое. Возможно, когда-то кто-то спросит тебя: "У тебя есть любимый человек?" На что ты не сразу, но ответишь: "У меня есть воспоминания о нем. И этого сейчас достаточно." – Т. Могу ли я рассчитывать на то, что при любом исходе гребанного эксперимента я стану твоим воспоминанием? Имею ли я право на это? После всего того, что мы пережили. После нашего ничего, нашей комы. После того, как ты прочтешь эти строки. Вспомнишь ли ты о том, кто любил тебя больше всей своей дерьмовой жизни алкоголика и психопата? Вспомнишь ли ты, что между нами было? Вспомнишь ли ты обо мне? Да, и чего я распинаюсь вообще? Ты, блять, не просто так сейчас в реанимации, и от моего решения уже ничего не зависит. Мне остается только ждать. Когда я проснулся возле дверей в реанимацию на стульчике, рядом со мной на небольшом столике лежали две таблетки успокоительного и бутылка воды с бумажным стаканчиком. Справа от меня, по ту сторону стола как ни в чем не бывало сидела твой лечащий врач. Я ещё никогда так сильно не хотел ударить женщину. – Выпейте это, мистер Стайлс, – она кивком указала мне на таблетки, и от безысходности я повиновался. Ещё со вчерашнего вечера я уяснил, что здесь все должны играть по её правилам. Во всяком случае, это должно помочь мне в предстоящем разговоре. – Выглядите неважно, – добавила она, когда я уже запивал успокоительные. – Мой парень в реанимации, а я ночую вот уже второй день в больнице. Простите, что не хожу сюда, как Брэд Питт на прием к королеве. – Не язвите, мистер Стайлс. Все мы тут не от хорошей жизни. – Почему Луи там? – Вы сами знаете почему. Да, я знаю, но скажи мне это сама. Твои игры бесят меня. Просто скажи. И вообще, где Эмма с четырьмя кубиками оксилидина? – Что он делает в реанимации? Молчание. Издевается. Она просто тупо издевается надо мной. Сука. […] – Я согласен. На эксперимент. Согласен. – Я принесу бумаги на подпись. – Вы ведь его уже начали? Луи уже участвует в эксперименте? – Если я скажу это вслух, меня лишат врачебной лицензии, – она встала со стула и просто качнула головой в подтверждение. – Вы бы и сами пришли к этому, мистер Стайлс, но уже было бы слишком поздно, – и она ушла. Я всё подписал. Каждую из тысячи принесенных твоим лечащим врачом бумажек. Я даже не читал то, что подписывал. Да и к чему, если уже всё началось? И теперь всё зависит только от тебя, Луи. Только от тебя, твоего организма и желания бороться. Это последняя надежда на то, что мы будем вместе. Не упусти её, Томлинсон. Пожелание на будущее: хочу, чтобы ты вышел из комы.Убить нельзя. Любить – Г.