"Друг" по переписке моего брата

Просто разные бывают калеки. У одного нет руки, у другого — ноги… У кого-то нет детства. © Неизвестный автор.

Душно и жарко, практически нечем дышать. Эта весна выдалась особенно знойной и аномально сухой. Угнетающее марево. Душно. Все звуки доносились приглушенно, как будто застревали в вязком киселе воздуха. Стоит сказать, что этот мальчик разговаривал только со взрослыми. Потому что они интересные и рассудительные люди. Дети — неразумные шумные обезьянки, бегающие вокруг и всем мешающие. Этот мальчик был убежден, что дети не достойны его общения. «Так говорят мои родители». Сейчас было достаточно хорошо: у группы — послеобеденный сон, и этот мальчик мог наслаждаться тишиной. Сам с собой. Один. Создавалось впечатление, что время остановилось, а вместе с ним — все вокруг. Кроме этого мальчика. Только Дима, ровесник с темными волосами и вечно озорной улыбкой, сидел на подоконнике, свесив ноги на улицу из настежь открытого окна. Глупый мальчишка. Безответственный, легкомысленный, неправильный. Неправильный. Все дети в своем безумии и необдуманности действий неправильны. Они не должны просто так, без причины, веселиться и смеяться, не должны просто так бегать по двору, будто где-то пожар, и наводить лишнюю суматоху. Где их сознательность или, в конце концов, хорошие манеры? Неужели, они не понимают, что все это до омерзения глупо, до отвращения ужасно? Этот мальчик ненавидел других детей. «Как и мои родители». Они так часто все это ему повторяли, что сын запомнил каждое их слово. И этот мальчик считал, что они правы. — Из-за чего это они так веселятся? — презрительно и высокомерно спрашивал у мальчика отец, вместе с ним наблюдая за шумной компанией ребят. Они как раз выходили на улицу, чтобы сесть в машину. Из дома — в машину, из машины — в садик, из садика — в машину, из машины — домой. У этого мальчика никогда не было друзей: это слишком утомительно. Да и вообще, кому нужны друзья? Они будут отвлекать от дел, постоянно жаловаться, даже, что еще хуже, придется помогать им, делиться чем-нибудь с ними, защищать от общих врагов… Друзья приносят сплошные проблемы. Этот мальчик предпочитал тишину, нежели шумные сборища детей. Да и когда ему в них бывать? Мальчик учился. С трех лет он умел читать, но сказки — для детей, ему же выдавали книги из библиотеки родителей. Они были все разные, и он там большей части не понимал, но только так, говорили мама с папой, он станет умнее. Лучше этих глупых детей, которые тратят драгоценные годы на ненужное веселье и идиотские развлечения. Он будет выше, найдет лучшую работу, престижнее, чем у остальных, где станет получать большую зарплату… Все он заработает с помощью своих знаний, своим собственным умом и трудом, только сам. Друзья в этом все равно бы не помогли. Так считали его родители. И этот мальчик их слушался. У этого мальчика сегодня был день рождения. Пять лет. Целых пять лет прошло с его появления на свет, целых пять лет! Мальчик просто не мог поверить в эту огромную цифру. Два года он бесцельно пускал слюни и нечленораздельно угукал и агакал, орал и доводил родителей. Хорошо, что он быстро вырос из этого ужасного возраста, из этого ужасного детства, в котором еще, по непонятным причинам, пребывали все его сверстники. Пока он смотрел на дома и прохожих через окно машины, сидя в своем детском кресле, они приехали. Магазин был просто огромный, особенно для нашего этого мальчика, такого маленького человечка. И народа, которому он в пупок дышал, была целая толпа, поэтому отец крепко держал сына за руку и буквально тащил вдоль упирающихся в потолок стеллажей, суетящихся людей и больших тележек. Как только они ненадолго прервали бешеную гонку по магазину и остановились возле какой-то полки, до мальчика донесся противный писклявый голос: — Ну, купи! Купи! Купи! Купи! — требовала маленькая капризная девочка. Она была до ужаса тощей, с жиденькими, короткими волосами, собранными в мышиные хвостики. Ко всему прочему, верхние передние зубы выступали, придавая ей сходство с крысой. Девочка ревела навзрыд, и это делало ее лицо просто безобразным. Как и ее голос, вся она была отвратительна. — Я хочу ее! Хочу! Хочу! Я не уйду без нее отсюда!.. — после чего послышался еще один протяжный жалобный крик, перемешанный со слезами и обидой. Они с матерью стояли как раз возле отдела игрушек, так и пестрящем самым нелюбимым цветом этого мальчика — розовым. Мать раздражено шикнула на разоравшуюся дочь и опасливо оглянулась, проверяя, не заметил ли кто пробелов в воспитании чада. Женщина схватила все еще ноющую девочку за руку и потащила прочь от игрушек, что-то при этом грозно приговаривая. Этот мальчик никогда не позволял себе подобного поведения, ни при каких обстоятельствах. Ему нельзя позорить своих родителей, как это делала эта неприятная девчонка. Его воспитывали достойные, уважаемые люди, поэтому он должен был им соответствовать. Отец посильнее перехватил руку мальчика, и они пошли дальше. Детей в магазине так же, как взрослых, было прилично, и большинство из них разъезжали в тележках. Кто-то со скучающим видом листал детский журнал, кто-то уже что-то в обе щеки уплетал, а кто-то и вовсе, от нечего делать, докучал какому-нибудь взрослому неподалеку. А наш герой всего лишь шел рядом, никому не причиняя неудобств, все больше и больше смотрел на мир и все больше и больше понимал, что он идеальный сын. В своем возрасте он знал, что такое юбилей. Это тот день рождения, в который тебе исполняется именно столько лет, что возраст можно с легкостью разделить на пять. И сегодня у него был этот самый юбилей, но вот торт отец выбрал самый что ни на есть обычный. Его никогда ни в чем не ограничивали, но и не баловали. Двор, по которому они медленно ехали в поисках парковки, был усыпан детьми. Дети, дети, дети. Они с громкими визгами и писками, слышными даже за стеклом, бегали друг за другом, зачем-то гоняли мяч по траве, возились в песке, в который хоть раз сходила в туалет каждая бродячая блохастая кошка… Это еще одна причина, почему родители не разрешали сыну играть на улице. В жизни этого мальчика все было тихо, наверное, потому, что он сам вырос в тишине. В доме, как ни странно, не было тикающих часов, все общались, если общались вообще, негромко, чуть ли не полушепотом, телевизор работал редко и настолько тихо, что его могли услышать лишь чуткие мамины уши. Она окончила музыкальную школу, потом консерваторию, а после работала по специальности. Правда, с рождением ребенка она так и не вышла с декрета. Папа — профессор-филолог. Он постоянно был занят какими-то документами, перерывал много материала. Чаще его можно было увидеть в ворохе книг, нежели за обеденным столом. Так же он довольно часто разъезжал по командировкам. Мальчик пока смутно представлял, чем отец в точности занимается, но планировал все разузнать в ближайшем будущем. — Добрый вечер, Виктор, — поздоровалась мама, забирая у сына сандалии. Она сейчас понесет их в ванную, потому что они грязные: на улице ужасно пыльно. — Как прошел твой день? — медленно наклонила она голову. — Хорошо, — уверил ее мальчик. Подробностей, как всегда, не было. Потому что все было именно «как всегда». — Тогда проходи, раздевайся, аккуратно вешай одежду в шкаф, мой руки обязательно с мылом и садись за стол. Изо дня в день их разговор, когда мальчик возвращался из садика, не менялся, словно они каждый раз действовали по одному и тому же сценарию, разыгрывая единственное представление своего репертуара. Витя, развесив одежду с особой бережностью и тщательностью, пригладил ее рукой, и пошел в ванную. Там было большое зеркало в полный рост, но мальчику никогда не приходило в голову смотреться в него или, еще чего, любоваться собой. \Какая разница, какой ты снаружи, когда главное находится внутри? Вот и он думал, что бесполезное это занятие. Обыкновенные волосы обыкновенного русого цвета, как и у большинства мальчишек. Обыкновенные глаза непонятного цвета: то ли голубого, то ли серого, — он ни разу не вглядывался. Обыкновенное детское тело с руками и ногами, головой и лицом. Внешне Витя ничем не выделялся. — Садись, — сказала мать, указывая на стул. На его обычный стул, на котором он обычно сидел. — Да, мама, — кивнул мальчик. В этой семье не принято нарушать правила. Ни в коем случае. В кухню вошел отец, держа в руках очередной фолиант. Он, не отрываясь от него, сел за стол, так и не обратив на жену с ребенком внимания. — Сегодня у нас рыба, — объявила Анна, подходя к плите, — Арсений, тебе с гарниром? — спрашивала она, пока с горкой накладывала овощей сыну. Его никогда не спрашивали, хочет он, не хочет — что дали, то и ешь. Поэтому мальчик не мог отказаться от злосчастной рыбы с тушеными овощами, что бы с радостью сделал. Еда всегда являлась обязанностью. — А что у нас сегодня на гарнир? — на автомате поинтересовался муж без особого интереса в голосе и перелистнул страницу. — Вареные брокколи и морковь, — в тон мужу отвечала Анна. При любом разговоре, будь это такая же бытовая или необычная ситуация, на лице у этих двоих никогда не дрогнет лишняя мышца, никогда нельзя было увидеть, что они переживали какие-либо сильные эмоции. Витя, смотря на родителей, старался тоже меньше улыбаться, меньше показывать своих чувств. Но мальчику было всего пять лет, и, как любому ребенку, ему порой не сиделось на месте, да и еда смотрелась не особо аппетитно. Поэтому он привстал и потянулся в сторону хлебницы: с хлебом все пойдет и быстрее, и вкуснее. — Виктор, что ты делаешь? — холодно поинтересовался отец, чуть отрывая глаза от строчек. От неожиданного звука этот мальчик вздрогнул и задел рукой солонку, и, на его несчастье, крышка была плохо прикручена. Белый порошок рассыпался по скатерти. Тут же послышался резкий шлепок — Анна, перегнувшись через стол, больно ударила сына по руке, от чего мальчик выронил кусок хлеба, который успел все-таки взять, и прижал к себе раскрасневшуюся ладонь. Витя зашуганно глянул на мать. — Рассыпать соль — плохая примета, — равнодушно пояснила она, хотя мальчик и сам это прекрасно знал. — К ссоре. Ты это сделал специально? — перевела она ничего не выражающий взгляд на сына. — Нет, — прошептал Витя уже испуганно. — Говори внятнее, — приказал отец, опуская книгу на колени. — Нет, — громче повторил мальчик. — Я не специально это сделал. — Но несчастье все-таки принес. — Не желала даже слушать мать. — Почему ты приносишь лишь проблемы? — Прости, мама, — сдавленно отвечал Витя. — Что еще раз? Мальчик набрал побольше воздуха и громко сказал, при этом зажмуриваясь, чтобы не видеть безразличных лиц родителей, да и чтобы они не видели накатывающихся слез — самому же будет потом хуже: — Я не хотел этого делать! Прости! — Ты плачешь? — Нет, — помотал головой Витя, но тут же шмыгнул носом. — Посмотри на меня. Но Витя не спешил делать так, как его просят: если они увидят, что он плачет, мальчику не избежать очередной лекции. Правда, если он не сделает того, чего хотят родители, они его заставят, и будет хуже. Мальчик просто растерялся. Между тем Анна не собиралась церемониться с сыном: она взяла его за подбородок и сама подняла его голову: — Ты плачешь. — Утвердила она. — Меня совершенно не устраивает твое сегодняшнее поведение, Виктор. Отправляйся в свою комнату, и чтобы не покидал ее, пока я не разрешу. — Угу. — Еще раз? — Да, мама, я все понял. — Надрывающимся голосом ответил этот мальчик, которого уже всего трясло. — Иди, и подумай над своим поведением. — Подвела черту всему разговору Анна, отпуская подбородок сына. Тот незамедлительно, спокойным шагом, но еле сдерживаясь, чтобы не сорваться на бег, отправился в свою комнату. Если он сейчас хоть чуть-чуть прибавит скорости, ему точно не сдобровать… По детским щекам текли слезы уже в три ручья, оставляя соленые дорожки. Витя все громче и громче всхлипывал, надеясь, что так он сможет взять себя в руки и успокоится, но каждый раз, как он вспоминал разговор с родителями, хотелось плакать еще сильнее. И он плакал еще сильнее, забывая про все нотации, про все умные и правильные фразы и предложения. Сейчас он был не больше, чем обычным ребенком. Только обычных детей, которые расстроены до такой степени, что уже плачут, бегут успокаивать родители, тогда как Витя должен справиться сам и только сам… Никто не собирался его приводить в чувство, никому не было это нужно. Утирая уже и так мокрыми руками лицо, этот мальчик плотно закрыл дверь. Ему еще не было дозволено иметь собственное пространство, поэтому ни о каком замке и речи идти не могло. И тут он просидит до самой темноты, а может и дольше, до самого утра, и мать так и не придет и не скажет, что он прощен. Его уже столько раз наказывали подобным образом, что Витя был в этом абсолютно уверен. — Они опять тебя отругали из-за пустяка?..