"Друг" по переписке моего брата

Самой длинной и, кстати, единственной, была переписка между братом и неким <olen`>, поэтому я поспешил проштудировать именно ее – я чуял, что весь этот сыр-бор с гейским сайтом знакомств был затеян лишь для этого одного человека. Такое предположение казалось логичным в свете того, что Ваня просто-напросто не стал бы тратить свое время на кого попало. Что ж, все было в духе брата: полно язвительных словечек, фраз, оскорблений, злость парня сочилась чуть ли не из каждого предлога и запятой... Но и его собеседник был не промах, едко отвечая в тон Ване, хоть и менее агрессивно. Я и не знал, что у моего братца есть враги. Но никак я этот аккаунт использовать не мог, потому что некий Олень в последний раз заходил на сайт полгода назад. А руки так и чесались натравить этого загадочного собеседника на Ваню! Почему-то тогда мне этого хотелось больше всего – доставить брату еще больше проблем, заставить его страдать, будто по жизни парню досталось мало. Наверное, все это всего лишь водка, разогревшая во мне обиду и злость, и на следующий день меня отругает моя сознательная часть, совесть по-простому, но это будет только на следующий день. Однако, Оленя в сети не было. Время шло, я излазил много сайтов, где мог бы зависать мой братец (тривиальные соц. сети даже проверял), но ничем интересным там и в помине не пахло. Я уже плюнул на свою затею строить какие-либо гадости – меня начинало откровенной клонить в сон – и на сайт я вернулся только для того, чтобы закрыть его: если Ваня меня раскусит, это будет плохо. Да я и сам потом буду жалеть о своих намерениях... И не закрыл – "друг" по переписке моего брата был в сети. <cocky>: явился, сука И так я начал его доставать, однако, никакой бурной реакции не последовало – повисло молчание, сквозь которое собеседник лишь изредка от меня отмахивался, как сосредоточенный человек отмахивается от надоедливой мухи. Его, видимо, не так уж сильно я и беспокоил, хотя, судя по предыдущим перепискам, Олень должен быть не менее злобным, чем брат. После нескольких сообщений мне даже начало казаться, что вовсе не Олень сидел на профиле Оленя – стиль не тот, да и угрозы казались натянутыми, не от ненавидящего сердца они шли... Такой же незаконник, как и я. Мои догадки подтвердились, когда от моего напора "друг" решил сбежать. Что ж, у него это не вышло, он был обречен на вечное общение со мной, да. Уж очень интересно было узнать, прав ли я насчет личности своего собеседника, поэтому я начал перебирать факты, которые подхватил из истории переписки. <cocky>: и как давно ты стал папочкой? <cocky>: а Витя как поживает? Не стал там еще геем, а то это у вас семейное... И он выскочил из сети. Тут было три варианта развития событий: я ему просто надоел, он был обескуражен моей информированностью, Оленя одолела диарея. Да и в конце концов, человек вполне мог поменяться в характере за полгода, да и что я, по сути, знал об этом парне? С каждым сообщением становилось все интереснее и интереснее, поэтому я принялся ждать его возвращения. Но вместо этого у меня появился еще один собеседник. Еще бы я тратил время на каких-то озабоченных геев – я должен был дождаться Оленя! Мне все никак не давала покоя его личность, потихоньку нарастало желание знать, кто этот человек на самом деле. Мое самомнение не допускало мысли, что я мог находиться за пределами каких-то секретов: я считал себя достаточно важным, чтобы быть в курсе даже мировых тайн. Таким же упертым оказался новый собеседник, поэтому через несколько минут я все-таки заглянул в переписку с ним, чтобы окончательно убедиться, что мне какая-то машина слала простой спам. И нет! Этот неуч был реальным и к тому же самым наглым образом утверждал, что периодическая таблица Менделееву приснилась! Тогда этот факт ужасно разозлил мой раздраженный от спиртного и чувствительный от любви к химии мозг. В ту секунду я еще окрестил его недалеким обывателем, помню-помню. С этого случайно высказанного заблуждения, которое не могло оставить равнодушным студента химфака, и началось мое знакомство с Никитой. Да, в тот вечер (или уже раннее утро) общение со странным незнакомцем так и не прекратилось. Сначала долгое время было непонятно, чем меня привлекает такой смазливый модный и от того отвратительный (судя по фоткам) парень, который действительно был похож на самого настоящего пидора... но вот только не мода и секс у него были в голове – в отличие от большинства людей, которых я имел несчастье знать, у нового знакомого был в голове мозг. И мне ужасно нравилось, как он работал и какие результаты выдавал: когда наши мысли и идеи совпадали, я испытывал что-то вроде ментального оргазма и счастливого облегчения, за которым следовал азарт, затягивающий меня во все новые и новые разговоры. Чем больше я с Никитой общался, тем отчетливее понимал, что с этим парнем было что-то не так, как это бывает со всеми слишком заумными людьми (в тот вечер я познакомился не только с книжным и физическим ботаном, но и одновременно с инопланетянином или человеком, у которого была сотня лет для размышлений)... Да, у всех "людей" "не от мира сего" есть свои придурковатые загоны, ну а этот наотрез отказывался встречаться. Но злило меня даже не это: по-настоящему выводила из себя его игра, следуя правилам которой он практически охотно соглашался встретиться, а потом мастерски (я даже в ответ сказать ничего не мог!) находил отговорку, почему у него не получится или уже не получилось прийти. Нет, чтобы сразу отказать (чего таить, мне хватало одной возможности того, что я мог с кем-то разделять свою точку зрения, пусть и нереально), а он, маленький засранец, потешался! Я чувствовал себя мальчишкой на побегушках у парня, который был на год младше меня, и это бесило меня больше обычного (это с учетом того, что бесило меня буквально все). Мое себялюбие так и клокотало, и в определенные моменты мне хотелось разорвать Никиту напополам и скормить акулам в Бенгальском заливе. Так почему я не прервал всякое общение с этим парнем? Ответ был предельно прост, но когда я о нем думал, он мне казался невозможным. Первый принцип жизни: если что-то легко, значит, ты что-то делаешь неправильно. Во-первых, не замолкал он. Такое ощущение создавалось, что он нуждался во мне, хоть и превращался в отъявленного мерзавца, когда соглашался встретиться (я был тем еще мазохистом и продолжал предлагать, правда, все чаще я сам не приходил на встречи). Во-вторых, в нем нуждался я... Нет, не конкретно в Никите, а в человеке, наделенным мозгом. Я слишком долго искал его (опять же, не конкретно Гресева), чтобы ломаться и перебирать харчами. К хорошему быстро привыкаешь: после общения с Никитой было также тяжело возвращаться в реальный мир, как и после дней зарплаты – домой. Я это прочувствовал во время зимней сессии. Но тогда у меня физически не оставалось времени на общение, да и Никита не баклуши бил, и мне оставалось лишь тешить себя мыслью, что после столь длительного перерыва все обязательно вернется на круги своя. Чем больше у общения выдержка, тем приятнее потом в него окунуться... И он согласился. Впервые Никита Гресев согласился встретиться без всяких отговорок, без многочисленных передвижений по датам. Я до сих пор не понял, как так получилось, как я это понял или почувствовал, но в тот момент я без сомнения мог сказать, что Никита точно придет. Или мое желание, чтобы этот парень наконец пришел, было настолько сильным, что оно перешло в уверенность? Не знаю, просто не знаю. Мое сердце буквально замирало и молилось всем богам (что бывает у меня так же редко, как и проявление симпатии к умственно отсталым дегенератам), когда я стоял в том долбанном метро и ждал Никиту. Мне очень не хотелось разочаровываться в своих надеждах, я понимал, что после этого случая я уже с легкостью откажусь от общения с этим гадом... И пусть мне этого (прожектора разума и нормальности в этом разлагающемся мире) будет не хватать – за принципы я был готов платить такую цену. Когда я увидел вместо Никиты какого-то низкорослика, когда я услышал его жалкий голос и еле различимые слова, моя злость, шипящая от обиды, была готова перелиться во внешний мир и расколоть мелкую башку недомерка об мраморную колонну рядом... Загадка, как я себя сдержал. Может быть, не загадка, а свидетели? Но этот парнишка... Как тогда, когда я долбился в личку "друга" брата, неожиданно влился Никита, так и Витя плавно появился в моей жизни. Когда я тупо ломлюсь в одну дверь, судьба благосклонно растворяет передо мной другую, с более стоящим содержанием (уж не знаю, за какие такие заслуги). Но это я понял только потом. Сначала брат Никиты-гандона показался мне не по годам мелким (что по росту, что по телосложению), ну, или я был переростком; до затравленности скромным и тихим: двигался он медленно и чересчур осторожно, ни с кем не разговаривал, избегал телесного и даже зрительного контактов... Тогда я еще пришел к поразительному выводу, что этот парень будто и не жил в нашем мире, пребывая... Без понятия, где витал этот малый, за все наше общение я так этого и не понял. Когда я подошел и заговорил с ним, парень был, мягко говоря, ошарашен, если не до чертиков напуган моим присутствием. Одно хорошо, он не убегал, а сидел и слушал. Сначала он не находил себе места, будто не понимал, как оказался в такой ситуации (или с людьми он общался крайне редко), потом его удивление и пришибленность сменились вниманием и сосредоточением, и под конец Витя даже согласно кивнул. Видимо, тогда его поразила и увлекла моя история про его брата. Я прекрасно знал, что люди по большей части чувствуют себя некомфортно рядом со мной, но их комфорт - лишь дело привычки, поэтому стал каждый день подходить в Гресеву-младшему и просто разговаривать, совершенно не важно на какие темы. К слову сказать, я даже не запоминал, о чем говорил, просто убалтывал (и вполне успешно, потому что вскоре Витя стал полноценным членом обсуждений, хотя они больше и походили на обмываине косточек этого мира), но закончили мы тем, что напрочь забыли о Никите и перешли на нас. Эта сука мне больше не писала (ну и слава всем богам), да и я утратил к нему всякий интерес. Почему я вообще подошел к брату того, кого так сильно ненавидел? Потому что я был не таким непробиваемым, каким хочу быть и каким иногда кажусь, и мне с кем-нибудь нужно было поделиться тем негодованием, которое поднималось из-за беспредела Никиты и не давало мне покоя, а Витя оказался на тот момент единственным, кто хоть как-то был в теме. Стал бы я еще постороннему душу изливать! В общем, я не пожалел, что в тот день подошел к этому чудному парню: время, проведенное рядом с ним, стало настоящим раем для такого странного интроверта, как я. В основном Гресев-младший выглядел равнодушным или даже скучающим, и лишь иногда в выражении парня проскальзывало некое презрение или лютая ненависть (причем, были они самыми настоящими и смотрелись убедительно даже на его больше смазливом, нежели мужественном лице) по отношению к окружающим, да и взирал он на них так высокомерно, как на холопщину. На словах и на деле он был одним и тем же. Еще реже на его лице появлялась улыбка, будто она была для него такой же неестественной, как и общение с людьми. И была она насколько измученная, что сразу были видны все его старания. Странно было видеть подобное искривление рта, но мне почему-то становилось хорошо уже от того, что усилия были приложены ради меня – никого другого Витя не одаривал улыбкой, разве что снисходительной ухмылкой. Мне не нравилась такая аналогия, но мы так же, как и я – с Никитой, много говорили. Даже, казалось, больше, чем с Витиным братом – язык работает все же быстрее пальцев. И предметами наших пересудов были все те же извечные философские и насущные проблемы, о которых так любит трепаться большинство, трепаться и ничего не делать. Такое бессилие порой выводило меня из себя, но ничего лучше, чем развивать заумные темы, я пока сделать не мог. Образ мыслей Вити очень походил на то, как мыслил его брат, Никита-рожа-как-корыто, я даже одно время мучился подозрениями, не одно и то же ли это лицо, не обманывает ли меня этот парень, но различия в характерах тут же бросались в глаза. Витя был спокоен и рассудителен, не настолько эксцентричен, как Никита, и в нем не было нервозности этого урода – вместо нее какое-то скромное благородство; Витю никогда нельзя было обвинить в нерешительности, хотя внешне он и не создавал впечатления бойкого малого, когда как Никита только трусостью и блистал; этот парень отличался пламенем внутри и пустыми угрозами уничтожить им все недостойное, когда как Вите была присуща холодная и беспристрастная неприязнь. Этому Гресеву я безгранично доверял, чувствуя, что он так же доверяет и мне, я просто представить не мог, как Витя, подобно своему брату, когда-нибудь меня обманет или предаст. Да, я общался с некоторыми людьми, но никому не доверял своих мыслей (чужаки были тупыми или слишком ничтожными, а своих я не хотел лишний раз загружать) так, как доверял их Вите. С ним я не боялся непонимания или осуждения – с этим парнем я только еще прочнее убеждался в своих выводах. Да, мне как-то приходилось гулять с моими ровесниками, но я никогда и никого не звал сам. В этом плане брат того, кого я возненавидел всем сердцем как отдельно взятого индивидуума, тоже стал первым. Мне порой слов не хватало, какое удовольствие приносило наше общение: Витя много не болтал, а если и открывал рот, то только для того, чтобы высказать продолжение моей мысли (чего стоила одна только теория про говномена в том знаменательном заброшенном туалете!); этот парень умел поразительно молчать. Я, не задумываясь об этом, благодарил судьбу, что в тот день в метро спустился не Никита, а именно это мелкое внеземное существо. Да, были люди на этой бренной Земле, которые топтались возле моего порога, но я никогда не предлагал никому зайти к себе в дом, как много для меня это место значило. Казалось, что квартира была хранилищем моей души, святым для меня местом, поэтому, когда слова сорвались с языка, я сам обмер от удивления: я не думал, что на подсознательном уровне настолько доверял Вите. Но, как ни странно, отказываться от своего намерения я не собирался хотя бы по объективной причине – тогда было не очень-то приятно мокнуть под холодным недовесенним дождем. Да, случалось так... Черти заберите мою душу, кому я врал? Никогда и никто не раздевался в моей ванной, не заходил на мою кухню (мне почему-то казалось, зайди на нее кто, на него тут же обвалится прошлое этого места, как оно всякий раз обваливалось на меня), никто не из Шнелиных не сидел на кресле в зале... Я смотрел на Витю и все не мог принять, насколько наши отношения далеко зашли. Да, мы общались достаточно близко, я ему доверял и все такое, но вот он, передо мной домашним... Он начал проникать в мою личную жизнь, в последнюю инстанцию, в которую нужно проникнуть человеку для того, чтобы... А фиг знает, никто еще не заходил так далеко. Даже смешно: Витя был своего рода победителем. - Может, это ты просто большой? Никто мне не грубил, даже Матвей боялся меня, когда раскрывал свою пасть, и только Витя с нахальством и вызовом смотрел прямо в глаза, как будто прощупывал мой предел терпения, пытался выяснить, как далеко ему можно зайти. Я сам позволили парню осмелеть – уж кого-кого, а Витю мне запугивать не было совершенно никакого смысла. К тому же, его заносчивость и уверенность не вызывали у меня неприязни или гнева, это больше походило на игру, где было не важно, проигравший ты или победитель. Это был странный человек и он странно на меня влиял. Да и боялся бы Гресев меня после месяца, что мы общались? Месяца... а словно целая вечность прошла. А потом настал этот дикий день соревнования. Если не вдаваться в подробности, я был достаточно уравновешенным человеком (если меня не трогать, конечно), соответственно, и мир видел спокойно... До того, как в нем начинали кружить надоедливые люди, которым от меня что-либо было нужно. Когда рушили мой кокон умиротворения, голова начинала раскалываться от яркого и суетливого мира, поэтому я, раздраженный мешаниной перед глазами, превращался в зверя. Это все равно, что трясти тряпкой перед быком. Не понимаю, почему меня вечно обвиняют в излишней агрессии, когда люди сами ее и провоцируют. И в таком взвинченном состоянии меня выпускают на стадион. И догадались же эти сволочи, к кому обращаться и куда давить! К концу всевозможных соревнований (в которые меня пихали как самого крепкого, высокого и проворного) я уже порядком подзадолбался и грезил о конце всего этого мучения, я даже видел прекрасную натянутую ленточку впереди и приложил еще немного усилий, чтобы приблизить момент... И мне ставят подножку. Даже не проигрыш был причиной помутнения моего рассудка: я не мог простить какой-то швали подколодной то, что она оборвала меня на самом сладостном моменте. Все равно что идти к чему-то всю жизнь, чтобы обнаружить, что твой трофей забрали. Я самозабвенно бы убил этого ублюдка, что так удачно подвернулся мне под руку, чтобы высвободить накопившуюся злость (я бы от нее и вовсе взорвался, не было бы до этого перепалки с Гресевым), когда Витя вмешался. Только его раскрытые от ужаса холодные серые глаза привели меня в чувство, меня словно холодной водой окатили, и я вспомнил, что на меня смотрели сотни свидетелей. Весомый аргумент остановиться. Я не мог пойти таким подбитым и взвинченным домой – не очень-то хотелось беспокоить маму подобным видом, поэтому мы пошли к нему. Я не знал, как к этому относился сам Витя, но для меня такой поход был крайне важным: кого попало ты домой, в свой тыл, не водишь. Воспоминания о том вечере были и приятными, и ужасными одновременно. Когда я сидел на подлокотнике его дивана в его огромном зале с высоченным потолком, чувствовал я себя до жути неуютно, но быстро меня заняли мысли о том, как жилось здесь Вите. Так много пространства, ничто не давит и все дает свободу мыслить. У ребенка, выросшего в такой атмосфере, думалось, кругозор по определению широченный, чтобы заполнить его умными мыслями. А потом появился и сам этот ребенок. Мелкий и тощий, что порой аж жалобно смотреть становилось, но внутри этого парнишки было какое-то странное и необъяснимое пятое измерение, всего лишь часть которого я узнал... Да, мне казалось, что все безграничное пятое измерение было заполнено. Какой я идиот. Все то время (я точно не мог определить, насколько продолжительное) я старательно рядил свои чувства в "прекрасную и самую лучшую дружбу", когда как Витя мне нравился уже далеко не как друг. У меня были девушки, но только те, которых я потом никогда больше не увижу и к которым я питал чувств не больше, чем к самой тривиальной повседневной вещи. Они не пробуждали во мне ни малейшего влечения или простой человеческой симпатии, они лишь удовлетворяли мою биологическую потребность... С Витей было что-то большее и меня не смущало даже то, что он был парнем. Я знал его с одной стороны, я знал (ох, как это самоуверенно!) его мозг и то, что принято называть душой, и мне хотелось узнать его тело. Я хотел знать его абсолютно всего, прочувствовать всего, каждую клеточку кожи и каждый изгиб тела, мне даже в мысли хотелось его залезть... Я не хотел больше довольствоваться просто нашими разговорами или просто трахнуть его, я именно хотел его... целиком. Относительно этого человека я готов был стать геем. Я не знал ночи, которая была бы лучше секса с Витей. Мне нравилась власть, которой парень давал свободу, и в то же время будоражила ответственность за его хрупкое тело и его удовольствие. Он словно был чем-то волшебным, к чему я чувствовал влечение и к чему имел счастье прикоснуться, но в то же время я боялся это волшебство разрушить... Когда Витя был подо мной, когда я сжимал в руках его тонкие запястья или ласкал его тело, исходящее и дрожащее от удовольствия, оно мне казалось еще меньше, чем когда я на него смотрел, от чего я становился предельно деликатным и нежным, как если бы от одной только моей грубости парень мог рассыпаться на мелкие кусочки. А волосы! Какие у него были мягкие волосы! Не бывает у девушек такого: они портят их всякими фенами, красками и резинками, когда как у Вити они были словно шелковистыми, они были именно живыми.... Я не мог контролировать свою руку, перебиравшую его локоны, так же я не мог контролировать удовольствие, которое получал от этого. И тело. Если проститутки или другие мои подстилки ну нисколько не были заинтересованы в духовной составляющей процесса, то Гресев, казалось, только ею и жил. Сначала, ясное дело, парень пытался упираться, но это нисколько не выражало его настоящего желания, поэтому я, не веря ему, продолжал. И я дождался своего: бросив все попытки и забыв о том стеснении, которое явно пропечатывалось на его лице, Витя сам подался мне навстречу. И по-прежнему был мягким и обходительным, даже тогда, когда Витя был однозначного в моих руках: если бы я допустил ошибку, ничего бы нового между нами не получилось, когда как старое уже безвозвратно кануло в лета. Я не готов был превратить в руины наше общение каким-то средним и неловким положением. Секс действительно был незабываемым. Может, мне так казалось от того, что раньше я никогда не оказывался в одной постели с парнем, может, в анусе было уж намного уже, чем в какой-нибудь многоразовой девушке... Может, мне в самом деле кружило голову то, что это был именно Витя, но факт оставался фактом: никогда до этого я не испытывал такого сильного и яркого наслаждения. Словно что-то приторное и липкое, удовольствие растекалось по всему телу, и я прочувствовал каждую клеточку своего тела, обособившуюся от внешнего мира... Только мое тело и удовольствие. И Витя под моим боком, его тело в моих объятиях, его сердцебиение под моей рукой. В те минуты я не помнил своей прошлой жизни, а новая, за пределами комнаты парня, все еще не началась, поэтому мне оставалось жить и наслаждаться только настоящим. Из материального мира зазвенел телефон, но звук был где-то там, очень далеко от меня. К черту внешний мир, к чертовой бабушке его обитателей и к дьявольской прабабке их проблемы. Но второй настойчивый раз все же заставил меня шевелиться. Это был Ваня и его напряженный голос мне сразу не понравился. От беспокойства (брат звонил очень редко и только для того, чтобы сообщить самые пренеприятные новости мира) я начал расхаживать по комнате, вслушиваясь в тихий голос парня. После долгих прелюдий я понял, что нашу квартиру затопило, мама, естественно, справиться сама не в состоянии, поэтому ехать, просто мчаться на всех парах (брат еще удивился, почему я был не дома в такое время) придется мне, ибо у Вани еще огромная и зловонная куча дел. Я и не думал препираться. Когда Ваня перешел на менее важные темы, я как раз был у полки с фотографиями, поэтому позволил себе не слушать брата и рассмотреть парочку снимков – теперь, после всего, что было между мной и Витей, я чувствовал себя как дома. Но лучше бы я не проявлял любопытства. - Я перезвоню. Снимки и снимки, какие бывают во всех домах, родственники и родственники – ничего, вроде бы, необычного... Только смотрели на меня, в основном, всего пять лиц, меж которых не было ни одного, похожего на Никитино. Все потому, что никакого Никиты и не существовало... Я настолько был поражен таким открытием, что неосознанно, будто не я это вовсе был, взял в руки рамку и сел на край кровати – я чувствовал, что мои ноги меня не выдержат: из-под меня не только почву выбили, из меня выбили все мысли. Я услышал хруст, как во мне что-то переломилось... Я чувствовал себя полностью опустошенным, я даже не понимал, как реагировать. - Мне все не давало покоя, почему брата Максима Лисица и брата Никиты зовут одинаково, когда эти двое вроде бы не родственники, - с горечью заговорил я, не отводя взгляда от второго знакомого лица на фотографии, лица того самого Максима. Однажды Ваня показывал мне издалека этого парня, говоря, что ни к кому на всем белом свете не испытывал такой ненависти, как к нему... – Сегодня я уже распрощался со всякими подозрениями, все встало на свои места, да, Никита Лисиц? Витя молчал - я оказался прав. И я просто ушел, все еще запутанный в своих чувствах и в том, как я должен теперь себя вести. Одно я знал точно... Но это "одно" постоянно выскальзывало у меня из головы и опять воцарялась мешанина. Еще долго я терзал себя противоречиями и размышлениями. А как должен чувствовать себя человек, которого предали? Который доверял, а все его доверие взяли и растоптали, пренебрегли всеми его чувствами? Который показал свою душу другому человеку, а он ею лишь подтерся? Который отдал слишком много своей души другому человеку, а потом это взяли и отобрали? Будто вычеркиваешь часть жизни, когда из нее уходит человек, к которому слишком привязался. Проклятая пустота. Я не знал, что с ней делать. Я был разочарован, в себе разочарован. Никогда не доверял людям, этим подлым и лживым тварям, так почему доверился этому мелкому гаду? Почему я не думал скептически, не цеплялся за каждый подозрительный факт и совпадение? Почему посмел позволить себе смотреть на все позитивно?.. Потому что он был так близок к идеалу. Но и как любой человек этого отвратительного мира Витя оказался червивым. Не спорю, с этим парнем были связаны самые приятные воспоминания о всей Земле в целом, я не жалел ни об одной минуте нашего знакомства (я даже стал признавать, что и Никита был с какой-то стороны неплохим парнем), но его обман, факт, что Витя меня использовал... Это все перечеркивало. Но а с другой стороны... Я бы долго еще мучил себя борьбой противоположных мнений, я бы даже свел себя с ума этим, если бы не пришел домой и не принялся убираться воду с пола, пока та окончательно не затопила еще одних соседей. Уж не знаю, что устроили приматы этажом выше, но воды было больше, чем при Великом потопе. Потом мама так учтиво, будто чувствуя, напоила меня чаем и поинтересовалась о моем настроении. Хорошо, что его исчерпывающе объясняло мое сегодняшнее принудительное участие в соревновании – думать о своем великом открытии, а, тем более, рассказывать, желания не было. Она была довольна и этим, хотя я и был уверен, что ее чуткое сердце знало, что я чего-то недоговаривал. Наверное, именно поэтому она потом усадила меня возле своих ног и принялась длинными ногтями массажировать кожу головы, от чего все напряжение практически моментально рассеялось. Я прикрыл глаза и меня больше не донимала взаимосвязь между Витей и Никитой, будто этих двоих никогда и не было в моей жизни, и мозг наконец-то смог расслабиться... Но это вовсе не значило, что на следующий день я не вернулся к самокопанию: мне уж очень сильно хотелось разобраться в собственных чувствах к ситуации. Что вообще значила эта маленькая деталь по сравнению с тем, каким человеком был Витя? Не побоюсь этого заявления, но я был счастлив рядом с ним, как мог быть счастлив только в кругу семьи, и глупо было омрачать все это какой-то нелепой ошибкой прошлого. Какая разница, как мы познакомились? Средства ведь оправдывают результат. В этот раз мои принципы вовсе не стоили потери... Еще как стоили! То унижение, через которое я прошел благодаря все тому же шикарному человеку, я простить не мог. Двуличная мразь! Как же мне было отвратительно. Когда поползли слухи, я взбесился больше обычного – я не хотел, чтобы наше общением стало объектом обсуждения мелких людишек, я хотел, чтобы люди не просто не лезли в наш маленький кружок по интересам, но и просто не касались его. Никак. "И что это, по-твоему, Илья? – спрашивал я сам у себя, отчитывая. – Ты уже тогда ревновал Витю к другим людям, даже если они просто с ним заговаривали, ты уже тогда не хотел делить ни с кем этого парня. А сейчас ты так просто от него сам отказываешься? Ты глупец, редкостный идиот." Да-да, я понимал, что все это походило на смазливую драму а-ля "Он меня предал, а я слишком гордый, чтобы его простить – никогда не поступлюсь своей гордостью и буду несколько серий страдать от своей ужаленной спеси". Но кто, блять, знал, что в каждой смазливой драме есть гребанная часть правды?! "А ваш секс, Илья? - не жалело меня сознание, мучая еще свежими воспоминаниями. - А та нежность, с которой брал его тело? А его реакция? Ну конечно же и это было неправдой..." Какой бы опыт у меня не был за плечами, как бы не осуждала меня моя рассудительная часть, я не мог выбросить из головы то, что сделал Витя. Головой я все понимал и прощал, но внутри поднималась злоба и обида, которые я не мог сдерживать. Необъяснимая злоба... Я всегда находил причину, суразную и не очень, но тогда это больше походило на нечто животное, непредсказуемое, бездумное. Безумное. Мне просто нужно было успокоиться. Но я не успел разобраться в своих чувствах, когда оказался в одной с Витей (и еще двадцатью бьющихся в конвульсиях людей) комнате. До этого парень не появлялся несколько дней в университете, что меня беспокоило, и где-то глубоко в душе я даже чувствовал себя виноватым. "Ага! - злобствовала моя совесть. - Ну поупирайся еще, гордец, а то ведь еще не стало слишком поздно для примирения." Я не желал слушать этот ироничный голос внутри себя, но и он не желал моего спокойствия. Да, к хорошему привыкаешь быстро, но порой обстоятельства заставляют складываются так, что иначе поступать - через себя перешагивать. И его спокойствие, и его равнодушный взгляд. Видимо, в отличие от меня, Витя нисколько не испытывал дискомфорт в сложившейся между нами ситуации. Что ж, наверное, всем хитрецам глубоко насрать на последствия. Лисиц нисколько не сожалел о содеянном, лживая тварь – даже его хорошее ко мне расположение было частью игры. Кажется, в тот момент, в душной и темной комнате, я однозначно определился, что Витю я ненавидел. И вот, пожалуйста, результат всех моих мыслей и действий. Я, как ошпаренный гордостью глупец, выскочил из двери, которую приоткрыла для меня милостивая судьба в качестве снисходительного подарка за все свои издевательства прошлого, и вбежал в мрак двери наказания... В этот треклятый магазин, в эту темную каморку. Кажется, она решила мне преподать нехилый урок и отомстить за неблагодарность. Жаль, шанса исправиться у меня уже не будет. Из головы не выходил образ Вити. На лице парня было осознание и ужас, когда его губы шептали, чтобы они не убивали меня, решимость и даже какая-то обреченность, когда он соглашался сделать все, что угодно. И лишь спокойствие, когда он стоял на коленях. Я видел только, как его пальцы плотно вжимаются в ноги. Он боялся, ужасно боялся, но все равно делал то, что задумал... Ради меня. Не так поступают лживые и никчемные люди, не так поступают люди, желающий поглумиться над тобой или использовать тебя, не таких людей я ненавижу... Витя не заслуживал всей той придуманной мною глупости, Витя не такой... И то, как я обошелся с этим парнем, как не простил его за всего одну ошибку и позволил обиде перечеркнуть все хорошее между нами, нисколько не делало меня достойным его унижения. Все внутри болезненно сжималось от осознания собственного ничтожества и убожества, но я все равно не отводил взгляда от того, как Витя с полным отвращением на лице делал минет убийце в маске. А теперь эта коморка. Сколько нам отведено? Час? Или меньше? Или больше? А я даже не знал, с чего начать, какие слова оправдания или извинения подобрать, чтобы хотя бы сейчас загладить свою глупость. Что-то рвалось из меня наружу, но вот словестной оформленности я найти не мог. Легче было бы подобрать слова, если бы начал объяснение он, но Лисиц отказывался. Что ж, я заслужил его гнев и пренебрежение, я даже полное игнорирования заслуживал... Но и он должен был объясниться за Никиту. - А что я мог сделать? – спросил с какой-то горечью и разочарованием Витя после своего занимательного рассказа о том, как Никита вышел на меня. – Я пытался себя заставить забыть о тебе – это не составило бы труда, просто взял бы и удалился отовсюду, – но меня каждый раз возвращали наши разговоры. Я не мог бросить именно это, для меня они были настолько же важны, как и наши разглагольствования под деревом, но и встречаться с тобой у меня не было желания. - И в чем тут была проблема?.. - Да не знаю я! И я ему полностью поверил, как верил до дня соревнования. Мне обычно было плевать на оправдания или какие-либо жизненные обстоятельства, но причины Вити казались мне достаточно убедительными для того, чтобы простить существование виртуального Никиты Гресева. Я так увлекся оправданием Вити и собственным осуждением, что вовсе не следил за нашим разговором, который ну ничуть не являлся важным – такое ощущение возникало, что нам просто нужно было наверстать упущенные дни... Или заполнить пустоту ожидания. Подсознание заставило меня вслушаться лишь в одну фразу: -... Чувствуешь, как люди, которых я люблю, отличаются от простых окружающих? Понимаешь теперь, почему мне других людей не жалко? И тебя я тоже люблю, - что-то, простите? – правда, я еще не совсем понял, почему... Поэтому, я не хочу, чтобы ты умер раньше, чем я разберусь во всем этом... И я его поцеловал, страстно и долго, не понимая, как по-другому выразить все то, что я в этот момент испытывал. Когда все проблемы разрешились, когда неприятный груз сомнений и разногласий упал на голову Люциферу, я снова почувствовал себя счастливым. Осознание, что кто-то всегда будет рядом и что ты не позволишь себе больше потерять этого человека, делало этот мир менее омерзительным. Симпатия к человеческому существу – уже большое чувство для меня; любил я только маму и брата, поэтому боялся признаться в подобном чувстве к кому-то другому даже в собственных мыслях. Проще сказать, моя симпатия к Вите была в самом ее апогее, что обычные люди назвали бы любовью. Жизнью истинно можно наслаждаться, а не видеть лишь мрачные ее стороны: нужен только человек немерено яркий, чтобы осветить этот мир. И если была бы возможность, я бы ценил каждый момент жизни, такой, какая она есть, потому что нужный человек уже был рядом. Увы, мудрость приходит именно тогда, когда от нее уже никакого толка. Видимо, это человеческая особенность – совершать непоправимые ошибки. Он нацелился. В этот момент у меня возник образ мамы в голове, которая, наверняка, не переживет потери. Да, она была сильной и закаленной женщиной, но именно моя смерть станет для нее последним ударом, под которым она сломается. И счастье, и горе в нашем доме держалось на трех китах... А я начал улыбаться, как умалишенный. Я был счастлив, что нас убьют, причем, сразу двоих – в таком случае мне не придется мучиться воспоминаниями об убийстве Вити. Смог бы я перенести второе убийство, еще один кровавый образ в памяти? Было бы интересно узнать... Выстрел.