My personal psychologist

Голубые глаза молодого парня доброжелательно устремились на клиенток, а на губах сверкнула смущенная улыбка. Он подался немного вперед и протянул руку обескураженной матери Розетт. – Мистер Хоран, но Вы можете называть меня просто Найл, – Лили пожала руку блондину, замечая про себя, что Найл довольно молодой парень. Сколько же ему лет? – Миссис Готтесман. Но для Вас, Найл, просто Лили, – на щеках парня появился легкий румянец, и он улыбнулся еще шире. Розетт передёрнуло от его поведения. То, как её мать притворно разговаривала с ним, и то, как он слащаво улыбался ей в ответ, не делало Найла авторитетом в глазах девушки. Её взгляд встретился с взглядом Найла, ясно давая понять, что она была недовольна находиться здесь. – Приятно познакомиться, Розетт, можешь звать меня доктор Хоран, – улыбнувшись, проговорил парень и протянул ей руку, мысленно отстраняя от себя всю недоброжелательность девушки. Розетт холодно взглянула на протянутую ладонь и сильнее прижала руки к груди. Молодой доктор усмехнулся и облокотился о край стола, нисколько не сердясь на девушку. Он знал, с кем будет работать, когда выбирал себе профессию. – Розетт, – хриплый голос Найла вызвал стаю мурашек на спине девушки. – Если ты хочешь получать удовольствие от наших сеансов, то лучше нам с тобой не портить отношения с самого начала. Брови девушки нахмурились, а руки сжались в кулачки. Она не подала руку, продолжая так же безучастно смотреть на окружающих. Лицо Найла приобрело иное выражение, но уверенности в нём не отнялось. Он словно изучал девушку, прожигая в ней дырку своим взглядом. Он так и должен был вести себя, ему ведь предстояло изменить её внутренний мир до неузнаваемости. – Сколько вам лет, Найл? – спросила Лили, желая прервать тему замкнутости её дочки. Она не хотела присутствовать на сеансах. И то, как будут лечить её дочь, не должно было тревожить её и без того неспокойную жизнь. – Мне двадцать два, – ответил Найл. – Я учусь в медицинском университете на пятом курсе. Взор парня упал на Розетт. «Так почему же ты не учишься у себя в университете, а работаешь в больнице?!» – было написано на её лице, и Найл поспешил ответить: – Я прохожу здесь практику в последний год учёбы. Это нужно мне для диплома, – сказал он, смотря прямо на девушку. Лицо Розетт вмиг стало растерянным, и она опустила глаза, смотря на носы своих кроссовок. Найл слишком быстро угадал её чувства в тот момент, и это напугало её. Она с самого начала была против курса психотерапии, а молодой врач только усилил её желание сбежать отсюда. – Найл - просто умница, – неожиданно сказал старший мистер Хоран, хлопая младшего по плечу. – Он экстерном окончил старшую школу, и теперь, посмотрите – ему двадцать два, а он уже оканчивает последний курс университета! – отец Найла говорил радостно, воодушевленно. Выражение его лица, каждое слово, вылетающее из его губ, горело необъятным пламенем гордости за своего сына. – Это замечательно, – с улыбкой отметила Лили. – Ты будешь продолжать учиться после того, как получишь степень бакалавра, Найл? – Думаю, нет, – немного замешкавшись, ответил парень. – Магистратуру необходимо закончить, если ты планируешь заниматься научными исследованиями или педагогической деятельностью в университете, а я хочу просто лечить людей. Наступило неловкое молчание, и Розетт заметила, как изменилось настроение отца Найла и самого Найла. Отец был словно расстроен чем-то, а сын стал менее уверенным, чем был в начале их знакомства. Найл устал учиться, он не хотел достичь чего-то большего, когда его счастье заключалось просто в лечении людей. Но его отец хотел, чтобы сын достиг ещё больших высот, и неважно, чего хотел сам парень. – Что ж, – нарушил тишину Бобби. – Мы с миссис Готтесман пойдем побеседуем за чашечкой кофе, а вы здесь можете познакомиться поближе. Дверь кабинета захлопнулась, оставляя Найла и Розетт наедине. Вернее сказать, не Найла и Розетт, а пациентку и её лечащего доктора. POV Розетт По моей спине прошёлся лёгкий холодок, и я сильнее прижалась к спинке кресла. Казалось, что я уже столько раз прижималась к этому несчастному креслу, что скоро оно должно было развалиться на части. Но оно держалось, как и моё терпение, которое постепенно кончалось, когда сидящий передо мной доктор глядел на меня, а затем записывал что-то в большую тетрадь. У меня было такое чувство, будто я крыса, которой дали новый препарат, и сейчас следят за её реакцией. – Знаешь, Розетт, ты моя первая пациентка, – начал Найл, не отрываясь от своих записей. Я промолчала, и это было легко предугадать. Неужели он думает, что я заговорю сразу же, как только попаду в чары его психологической ауры? Нет, этого не будет. – Я не ожидал, что сегодня мне придётся принимать свою первую пациентку, поэтому не подготовился к своему первому сеансу. Так что посвятим это занятие знакомству, ладно? – он посмотрел на меня мягко, но уверенно. Его натура словно высасывала из меня всю энергию, и я почти поверила, что психически больна. Но у меня не было проблем с головой. Мои мысли двигались в одном направлении с моими поступками, и никто не мог назвать меня душевнобольной. Я всего лишь не разговаривала, разве это могло кому-нибудь навредить? – Давай установим одно правило, хорошо? – спросил Найл, показывая карандашом на мои скрещенные руки. Я даже в мыслях не могла назвать его доктором. Он был настолько молод, что у меня складывалось чувство, будто раньше мы играли вместе в песочнице, а сейчас сидим в школьном кабинете. – Когда ты скрещиваешь руки на груди, то думаешь, что закрываешься таким образом от людей, верно? Я только нахмурилась, потому что это было единственной вещью, которую я способна делать независимо от моих чувств. Всякий раз, когда я не хочу показывать свои истинные чувства, на моем лбу сразу же пролегает небольшая складка. И именно в тот момент, когда он установил это правило, меня покинула былая уверенность. – С этого момента никаких скрещенных рук, хорошо? Начнём бороться с твоей проблемой прямо сейчас. Ты должна быть открыта при общении со мной. Легко догадаться, как я отреагировала на очередное обращение Найла, но руки я всё же, с огромным усилием, положила на колени. Следующие несколько минут мы сидели в полной тишине. Изредка было слышно, как карандаш Найла царапает бумагу, а по окну громко тарабанит дождь. Эти звуки вгоняли меня в лёгкую дремоту, но я продолжала держаться, и каждый раз, когда парень смотрел мне в глаза, я смотрела на него дерзко, упрямо, словно он ничего не сможет изменить во мне. Я вздрогнула от неожиданности, когда блондин резко встал с кресла и подошёл к большому шкафу, усиленно пытаясь найти что-то в нём. – Ты же не думала, что уйдешь отсюда без домашнего задания? – сказал он, вытаскивая из шкафчика какую-то книгу. В это же мгновение он вернулся к столу и занял прежнее положение. – Держи. Тусклый отсвет лампочки сверкнул на позолоченном переплёте книги, которую мне протянул парень. Я посмотрела сначала на книгу, потом в глаза парня, затем снова на книгу. Я не хотела брать у него что-либо. Если у меня окажется что-то из его вещей, то мы будем связаны этой вещью, а я не хотела иметь с ним ничего общего. – Это блокнот, – пояснил он. Теперь понятно, почему у этой книги нет названия. Это и не книга вовсе. – Я должен взять тебя под полный контроль, но я не могу находиться рядом с тобой круглые сутки. Поэтому я дарю тебе эту записную книжку, чтобы ты записывала туда все свои мысли, когда их будет слишком много в твоей голове. Он протянул блокнот ближе, но я отодвинулась от его руки. Он хочет, чтобы я вела что-то вроде дневника? Это же бред. Что я буду там описывать? Как Майрон напивается чуть не до потери сознания, а потом бьёт посуду? Или как мама притаскивает домой разных женихов? Описывать что-либо – значит пережить эти моменты снова, а это ранит больше, чем воспоминания. – Розетт, я в любом случае найду способ отдать его тебе. В крайнем случае, отдам твоей маме. И я решила взять его. Взять, чтобы донести до ближайшей мусорки. – Я не поленюсь проверить все ближайшие мусорки, так что даже не надейся. Я отдернула руку, шокировано смотря на парня. Я же не могла сказать это вслух? Как он может так точно отгадывать мои мысли? Мне стало тошно, и я приняла блокнот из рук блондина.

Лучше было поддаться ему, чем снова почувствовать, как он проникает в твой разум и находит там ответы на все свои вопросы.

– Ну, как вы тут? – раздался звонкий голос мистера Хорана, и я поспешила спрятать блокнот в сумку. Не хочу, чтобы мама видела его. Не хочу, чтобы она насильно заставляла писать в нём. Не хочу снова оказаться в этом кабинете, сидящей в кресле напротив едва знакомого паренька, для которого ты всего лишь объект его практики. – У меня есть к Вам пара вопросов, миссис Готтесман, – серьезно сказал Найл, открывая мою медицинскую карточку. – Почему последняя сдача анализов Розетт проходила в семь лет? Вы должны наблюдаться в клинике хотя бы раз в год. История болезней чиста, и я ни за что не поверю, что ваша дочь не болела ничем целых десять лет. Глаза моей мамы нервно сверкнули, а щёки налились румянцем. Вот здесь-то и выяснилась манера её материнской заботы. Она думала, что ничего не выдаст её истинное отношение ко мне, пока я молчу. Но есть справки, документы и вероятность того, что я не буду молчать всю жизнь. – Это… – она заикнулась, видимо, подбирая нужное слово. – Упущение… – Это огромное упущение! – воскликнул Найл, перебивая её. Не одна я заметила, что ничего путного моя мать не ответит. – Розетт должна пройти полное обследование всех органов. Иначе мы просто не можем назначить ей сеанс психотерапии. Живот неприятно скрутило. Всех органов? Да я в больнице десять лет не была. Мне даже прививок в школе не ставили. Что еще мне предстоит, чтобы начать разговаривать? Меня еще даже не начали лечить, а я уже готова биться головой о стену. Это слишком сложно перетерпеть всё это. Не сломаться, если уже не сломалась. От автора. Чёрный стержень карандаша скользил по белой бумаге, выводя нечеткие контуры мрачной картины. Девушка рисовала море во время шторма. По её лицу текли слёзы, но всхлипов не было слышно. Она научилась плакать молча. Сегодня, после знакомства со своим психотерапевтом, Розетт зашла в комнату и разрыдалась сразу же, как захлопнулась дверь. Это оказалось больнее, чем представлялось. Ей казалось, что она была нормальной, но в глазах окружающих она выглядела замкнутой мышкой. Почему, когда кучка тринадцатилетних девчонок обсуждает их неоднократные половые связи, это считается нормальным, а когда человек ходит один, не считая нужным заботиться обо всех этих ненужных мелочах, и молчит, то его сразу приписывают к психам? Розетт отбросила в сторону карандаш, и руки сами потянулись к иголке. Она встала перед зеркалом, собираясь проколоть еще одну дырку в ухе, но вдруг осеклась. Разве новая проколотая дырка останется незамеченной проницательным доктором Хораном? Что, если он догадается, зачем она это делает? Зачем наводить на себя больше внимания, если хочешь совершенно противоположного? Иголка снова оказалась в шкатулке, и девушка легла на кровать, принимаясь за незаконченный рисунок. Розетт умела рисовать, она отлично это делала на самом деле. Рисунки заменяли ей личный дневник, который Хоран заставил её вести. Но девушка не умела описывать вещи, не умела писать стихи, поэмы. Она выплескивала все эмоции на бумагу, и это помогало ей освободиться он лишних мыслей. Розетт освобождала свой разум рисованием. Сейчас её рисунок был чёрный, безжизненный, лишенный привычных нам радужных цветов. И это было только знакомство. Остается только предполагать, что принесёт ей настоящий сеанс психотерапевта.