Король Лир

— Не смей убирать руки и считай, гаденыш! — Пять! — страдание в голосе было столь полным, что Лир покрылся холодным потом, несмотря на то, что здесь было жарко и душно. И пахло чем-то отвратительным. Ребенком Лир как-то нашел на заднем дворе детского дома, где он рос, дохлого кота, который, как видно, пролежал на солнце не один день. Любопытствуя и искренне сопереживая, Лир тогда наклонился и невольно вдохнул… До этого он был убежден, что смерть пахнет лекарствами и хлоркой, которой мыли коридоры в больнице, где после аварии умирали его родители. В детдоме стало понятно — он ошибался. Смерть пахла именно так, как тот дохлый рыжий кот — гнилой плотью и душным липким жаром. Тут, в этом странном месте, в котором он оказывался уже не первый раз, смердело так же — отвратительной тухлой дохлятиной. А кроме того, чадом и нагретым металлом. И теперь Лир знал, что так пахнут пытки. Если бы он мог заткнуть себе нос, то сделал бы это тут же, но — нет. Не имея возможности ни вмешаться, ни крикнуть, ни даже отвернуться, он оставался безучастным свидетелем того, что происходило здесь. И так повторялось раз за разом. Ночь за ночью. Обычно он был вынужден наблюдать за тем, как трое каких-то типов пытали четвертого — секли плетьми, жгли каленым железом, рвали ногти на руках, ломали кости. Это было мучительно и страшно до рвотных позывов и злых слез. Но все это делали со взрослым сильным мужиком. Его местами покрытое короткими и даже на вид жесткими темными волосами крепкое тело поражало мощью и настоящей мужской красотой. Несмотря на ужас происходящего, Лир искренне любовался напряженными мышцами его торса, отмеченного несколькими светлыми полосками шрамов, явно полученных от встречи с острой боевой сталью. Скользил взглядом по блестящим от пота бицепсам и широкой груди с четко очерченными сосками, по плоскому животу и ниже… А потом возвращался наверх, чтобы в очередной раз заглянуть этому человеку в глаза, где раз за разом с гордостью видел силу духа и решимость вынести все… Однако сегодня Лира ждало совсем другое зрелище. Его уже привычный кошмар — избитый и измученный мужчина — получил передышку. Его обвисшее на дыбе тело оставили в покое. Двое палачей, которые обычно занимались им, отошли в сторону, присев на грубую скамью. А тот, кто отдавал им приказы — рыжий, высокий и худой до болезненности тип в богатом костюме, занимался кем-то другим. Лир присмотрелся к новой жертве безумца. Лицо и всю голову несчастного скрывал плотный кожаный колпак, чем-то похожий на те, что надевали охотничьим птицам, так что разглядеть его не представлялось возможным. Только тело: тощая спина с выступающими позвонками, острые плечи, маленький голый зад, перепачканный чем-то… Бедолага стоял на коленях так, что его пятая точка торчала к потолку, а грудь лежала на затоптанных плитах пола. При этом руки его были протянуты назад, а длинные хрупкие пальцы вцепились в половинки ягодиц, разводя их… — Не смей убирать! — и удар. Лир ужаснулся: эта костлявая гнида с плетью в руках нарочно метила так, чтобы попасть прямо в раскрытую ложбинку. Так, чтобы кожаный треугольник на хвосте длинной плети хлестнул точно по красному и опухшему входу в тело его пленника. Боль, наверно, была адской. Как-то, решив поиграть со своим очередным любовником в садомазохистские игры, Лир испытал массу впечатлений после того, как его партнер надумал отшлепать его обычной столовой ложкой. Вычитал где-то и решил попробовать, а Лир — идиотина — согласился. И все было более или менее терпимо, пока заигравшемуся парню не пришло в голову заставить Лира вот так же развести в стороны половинки ягодиц, чтобы он мог ударить прямо по сжавшемуся от страха колечку мышц… Лир тогда завыл, выгнулся и, свалившись с коленей своего любовника на пол, отбил еще и бок… Что же испытывал бедолага, которого со всей силы пороли по этому нежному месту плетью? После каждого удара он вскрикивал протяжно и обреченно, поджимал пальцы на согнутых в коленях ногах и вскидывал голову в колпаке, лишавшем его возможности видеть хоть что-то. Но при этом напряженные до побелевших ногтей пальцы он от своих ягодиц не отнимал, по-прежнему разводя их для нового удара. — Шесть! — Не крути дыркой! Все равно получишь свое! Ты меня знаешь! И пленник, по всей видимости, действительно знал все слишком хорошо… Да и тот факт, что удары, которые продолжал наносить садист, были столь точны, говорил только об одном: опыт у него имелся колоссальный. Сволочь. Паскуда. Живодер. Лир клокотал, всей душой жалел пленника и ничего… То есть абсолютно ничего не мог поделать. — Десять! — Ты понял, за что я тебя наказал, засранец? — Да. — Что еще надо сказать? — Это… Это больше не повторится, отец. Отец? Лиру поплохело. Это его отец?! — Как считаешь, Танос, ему достаточно? За спиной у тощего мерзавца шевельнулась какая-то тень, и Лир только сейчас заметил, что у сцены есть еще один свидетель. Человек сделал шаг вперед, в пятно света. Рыжий… Сильно моложе, но похож на тощего, как две капли воды. Брат Бариссиана? Или?.. Или еще один сын — старший? Ну да, вполне подходит. Один — любимчик, потому как такая же сволочь. Второй — вечная жертва, просто потому, что другой… Таких историй в детском доме Лир наслушался немало. Но одно дело слушать, а другое — видеть. Да еще так… Каждый раз сталкиваясь с подобной звериной жестокостью, злобой, гнусностью, Лир в очередной раз начинал думать о том, что бога действительно нет. А если все-таки есть, то такому богу, богу, который позволяет чадам своим творить подобное, он, Лир, поклоняться не намерен. Никогда. Более молодой мужчина — вроде Танос? — мерзко ухмыльнулся и, подняв ногу, обутую в изящный сапог из тонкой кожи, несильно толкнул брата в бок. — Пусть докажет. Тощий ухмыльнулся в ответ на слова младшего так же отвратно и кивнул, переводя взгляд на распростертое у его ног тело. — Да. Покажи мне, что ты все понял достаточно хорошо, Актеон. Имена… У них были странные и непривычные имена. Да и фамилии. Тощего — Лир уже это знал — палачи называли дор Бариссиан. Пресветлый дор — никак иначе. Видимо, это был какой-то титул, потому что второго, черноволосого — того, что сейчас «отдыхал» на дыбе, рыжий с издевкой называл так же: пресветлый дор. Пресветлый дор Бьюрефельт. Теперь Лир узнал еще два имени — Танос и… Актеон. Юный дор Актеон Бариссиан. Красиво… Бедолага… Опершись дрожащими руками, мальчик поднялся на колени и подполз ближе к своему мучителю. Дор Бариссиан стоял не шевелясь, широко расставив длинные худые ноги, больше всего похожие на ходули. Лишь зажатая в его правом кулаке плеть, свисая вниз, покачивалась. Еще в тот момент, когда пленник поднялся, Лир увидел, что странный кожаный колпак, закрывавший ему волосы, глаза, уши и нос, оставлял на свободе губы. Вскоре Лир понял, для чего… По-прежнему стоя на коленях, юный дор дрожащими руками нащупал ноги своего отца, пробежался по ним вверх, расстегнул ширинку и взял в рот высвободившийся член. Он был полностью возбужден, и Лир передернулся, осознав, что дор Бариссиан получал сексуальное удовлетворение, избивая и унижая собственного сына. — Какая ж ты дрянь, Бариссиан… Пленник, висевший на дыбе, качал головой, с отвращением глядя на сцену, свидетелем которой он невольно стал. Костлявое и острое, как бритва, лицо дора Бариссиана кривой трещиной расколола улыбка. Он махнул рукой палачам. — Наш гость уже, наверно, отдохнул. Вы можете продолжить. А дальше Лиру стало и вовсе тошно. Палачи вновь начали пытать черноволосого. Он кричал и выл диким зверем, проклиная Бариссиана. В сводчатом помещении застенка еще сильнее запахло горелой плотью. Танос поморщился, вынул из кармана платок, отороченный кружевом, и поднес его к носу. Зато сам дор Бариссиан смотрел на чужие мучения с заметным наслаждением. Которое для него, несомненно, преумножалось тем, что юный Актеон продолжал с пугливой тщательностью сосать мерзавцу член. Это было невыносимо. Лир задергался, стремясь вырваться, убежать, исчезнуть. Он бился, орал, извивался… и наконец проснулся.